Читаем без скачивания Том 7. Стихотворения, очерки 1925-1926 - Владимир Маяковский

[1926]

Наше новогодие*

«Новый год!»      Для других это просто:о стакан    стаканом бряк!А для нас     новогодие —           подступк празднованию        Октября.Мы       лета́    исчисляем снова —не христовый считаем род.Мы       не знаем «двадцать седьмого»,мы       десятый приветствуем год.Наших дней      значенью          и смыслуподвести итоги пора.Серых дней      обыдённые числа,на десятый      стройтесь          парад!Скоро   всем      нам        счет предъявят:дни свои     ерундой не мельча,кто  и как     в обыдённой явивоплотил     слова Ильича?Что в селе?     Навоз        и скрипучий воз?Свод небесный        коркою вычерствел?Есть ли там      уже        миллионы звезд,расцветающие в электричестве?Не купая     в прошедшем взора,не питаясь     зрелищем древним,кто и нынче      послал ревизоровпо советским      Марьям Андревнам?Нам  коммуна      не словом крепка́ и люба́(сдашь без хлеба,        как ни крепися!).У крестьян      уже        готовы хлеба́всем,   кто переписью переписан?Дайте крепкий стих         годочков этак на́ сто,чтоб не таял стих,        как дым клубимый,чтоб стихом таким         звенеть            и хвастатьперед временем,        перед республикой,             перед любимой.Пусть гремят      барабаны поступиот земли     к голубому своду.Занимайте дни эти —          подступык нашему десятому году!Парад   из края в край растянем.Все,  в любой работе         и чине,рабочие и драмщики,          стихачи и крестьяне,готовьтесь      к десятой годовщине!Всё, что красит       и радует,           всё —и слова,    и восторг,         и погоду —всё  к десятому припасем,к наступающему году.

[1926]

Реклама

Что делать?*

Если хочешь,      забыв         и скуку и лень,узнать сам,что делается на землеи что грохочет по небесам;если хочешь знать,         как борются и боролись —про борьбу людей        и работу машин,про езду в Китай        и на Северный полюс,почему   на метр       переменили аршин, —чтоб твоя голова        не стала дурна́,чтоб мозг     ерундой не заносило —подписывайся       и читай журнал«Знание — сила».

[1926]

Очерки, вторая половина 1925 и 1926

Мое открытие Америки*

Мексика

Два слова. Моя последняя дорога* — Москва, Кенигсберг (воздух), Берлин, Париж, Сен-Назер, Жижон, Сантандер, Мыс-ла-Коронь (Испания), Гавана (остров Куба), Вера Круц, Мехико-сити, Ларедо (Мексика), Нью-Йорк, Чикаго, Филадельфия, Детройт, Питсбург, Кливленд (Северо-Американские Соединенные Штаты), Гавр, Париж, Берлин, Рига, Москва.

Мне необходимо ездить. Обращение с живыми вещами почти заменяет мне чтение книг.

Езда хватает сегодняшнего читателя. Вместо выдуманных интересностей о скучных вещах, образов и метафор — вещи, интересные сами по себе.

Я жил чересчур мало, чтобы выписать правильно и подробно частности.

Я жил достаточно мало, чтобы верно дать общее.

18 дней океана. Океан — дело воображения. И на море не видно берегов, и на море волны больше, чем нужны в домашнем обиходе, и на море не знаешь, что под тобой.

Но только воображение, что справа нет земли до полюса и что слева нет земли до полюса, впереди совсем новый, второй свет, а под тобой, быть может, Атлантида*, — только это воображение есть Атлантический океан. Спокойный океан скучен. 18 дней мы ползем, как муха по зеркалу. Хорошо поставленное зрелище было только один раз; уже на обратном пути из Нью-Йорка в Гавр. Сплошной ливень вспенил белый океан, белым заштриховал небо, сшил белыми нитками небо и воду. Потом была радуга. Радуга отразилась, замкнулась в океане, — и мы, как циркачи, бросались в радужный обруч. Потом — опять пловучие губки, летучие рыбки, летучие рыбки и опять пловучие губки Сарагоссова моря, а в редкие торжественные случаи — фонтаны китов. И все время надоедающая (даже до тошноты) вода и вода.

Океан надоедает, а без него скушно.

Потом уже долго-долго надо, чтобы гремела вода, чтоб успокаивающе шумела машина, чтоб в такт позванивали медяшки люков.

Пароход «Эспань» 14 000 тонн. Пароход маленький, вроде нашего «ГУМ’а». Три класса, две трубы, одно кино, кафе-столовая, библиотека, концертный зал и газета.

Газета «Атлантик». Впрочем, паршивая. На первой странице великие люди: Балиев да Шаляпин*, в тексте описание отелей (материал, очевидно, заготовленный на берегу) да жиденький столбец новостей — сегодняшнее меню и последнее радио, вроде: «В Марокко все* спокойно».

Палуба разукрашена разноцветными фонариками, и всю ночь танцует первый класс с капитанами. Всю ночь наяривает джаз:

Маркита,    Маркита,        Маркита моя!Зачем ты,    Маркита,        не любишь меня…

Классы — самые настоящие. В первом — купцы, фабриканты шляп и воротничков, тузы искусства и монашенки. Люди странные: турки по национальности, говорят только по-английски, живут всегда в Мексике, — представители французских фирм с парагвайскими и аргентинскими паспортами. Это — сегодняшние колонизаторы, мексиканские штучки. Как раньше за грошовые побрякушки спутники и потомки Колумба обирали индейцев, так сейчас за красный галстук, приобщающий негра к европейской цивилизации, на гаванских плантациях сгибают в три погибели краснокожих. Держатся обособленно. В третий и во второй идут только если за хорошенькими девочками. Второй класс — мелкие коммивояжеры*, начинающие искусство и стукающая по ремингтонам* интеллигенция. Всегда незаметно от боцманов, бочком втираются в палубы первого класса. Станут и стоят, — дескать, чем же я от вас отличаюсь: воротнички на мне те же, манжеты тоже. Но их отличают и почти вежливо просят уйти к себе. Третий — начинка трюмов. Ищущие работы из Одесс всего света — боксеры, сыщики, негры.

Сами наверх не суются. У заходящих с других классов спрашивают с угрюмой завистью: «Вы с преферанса?» Отсюда подымаются спертый запашище пота и сапожищ, кислая вонь просушиваемых пеленок, скрип гамаков и походных кроватей, облепивших всю палубу, зарезанный рев детей и шепот почти по-русски урезонивающих матерей: «Уймись, ты, киса̀нка моя, заплака̀нная».