Читаем без скачивания Недостающее звено - Мейтленд Иди

При таком богатстве поразительных сведений, поступающих из Олдувая, уже нельзя сомневаться, что два миллиона лет назад гоминиды обладали замечательно развитой культурой, достигавшей уровня, о котором несколько десятилетий назад никто и не подозревал. Так как прогресс в начальной стадии каменного века был невообразимо медленным, это означает, что начало изготовления олдованских орудий много старше геологического возраста исследованных местонахождений в Олдувае — но насколько старше, никто пока сказать не может. Однако в 1969 году с восточного берега озера Рудольф и из Омо начали поступать сведения о каменных орудиях, обнаруженных и там. Первое печатное сообщение об этом появилось в 1970 году, когда Мэри Лики опубликовала описание орудий, которые ее сын Ричард откопал в Кооби-Фора. На следующий год в Кооби-Фора к Ричарду Лики приехали Глинн Айзек, специалист по доисторическим культурам (Калифорнийский университет в Беркли), и Кей Беренсмейер, геолог из Гарварда. Их анализ подтвердил еще одно немыслимое открытие — обнаружен обитаемый горизонт с костями животных, олдованскими ударниками и отщепами, который, вероятно, на три четверти миллиона лет древнее Олдувая.

Кооби-Фора и некоторые другие местонахождения окаменелостей на восточном берегу озера Рудольф обещают очень много, и главное, когда геология и датирование всего района будут полностью определены и удастся установить, как соотносятся между собой во времени местонахождения окаменелостей, появится возможность прямо связать исключительно богатые окаменелости гоминидов с найденными орудиями и узнать еще больше об австралопитеке, изготовлявшем и применявшем орудия два миллиона лет назад.

Мы знаем, что изготовление орудий и эволюция гоминидов сопутствовали друг другу — в этом нас убеждает логика. Но самые ранние этапы пока еще нам совершенно не известны. Мы снова обращаемся к покрытому тьмой началу истории гоминидов, к тому времени, когда, возможно, практически еще нельзя было отличить изготовленное орудие от подобранного удобного камня, к тому времени, когда даже такое примитивное существо, как рамапитек, быть может, уже экспериментировало с каменными приспособлениями.

Глава седьмая

Новейшие ключи к происхождению человека

Глубочайшие истины средневековья теперь вызывают у школьников только смех. Пройдет еще два-три века, и над глубочайшими истинами американской демократии будут смеяться даже школьные учителя.

Исследование происхождения человека не исчерпывается одними лишь раскопками. Капля, которая вот-вот упадет в пробирку в микробиологической лаборатории института Карнеги в Вашингтоне, содержит нити генетического вещества человека и шимпанзе. Анализ определит сходство между ними — и степень родства их древних предков

Шервуд Уошберн, рассуждая об эволюции гоминидов, то и дело говорит: "По моему предубеждению…", после чего высказывает какую-нибудь спорную идею. Так он любезно предупреждает собеседника, что собирается высказать какое-нибудь любимое теоретическое положение. У меня нет любимых теоретических положений, за исключением одного, самого главного — убежденности, что своим появлением на Земле человек обязан происхождению видов благодаря естественному и половому отбору, — а потому я счел себя вправе свободно бродить по просторам науки, подхватывая новейшие сведения и прослеживая ход тех рассуждений, которые мне представлялись наиболее логичными. Другими словами, предшествующие главы более или менее отражают "мое предубеждение".

Признавшись в небеспристрастности, я должен признаться, что существуют линии рассуждений, которые приводят к совсем другим выводам, чем некоторые из изложенных в этой книге, и что кое-какие из моих предубеждений обоснованы довольно шатко.

Например, я старался примерно одинаково использовать сведения об окаменелостях и поведении приматов. Это не убедит чистого сторонника палеонтологического подхода, и он будет настаивать, что единственными реальными свидетельствами эволюции остаются геологические данные, кости и предметы материальной культуры. Они неопровержимо доказывают, что произошло то-то и то-то, ибо их можно измерять, датировать и сравнивать с другими конкретными объектами. С этой точки зрения можно, конечно, тратить время на занятные, но недоказуемые фантазии, опирающиеся на поведение современных приматов и даже животных, еще менее родственных человеку, но наука палеоантропология от них мало что выигрывает.

В ответ на это сторонник этологического подхода заявит: "С некоторыми из этих животных мы состоим в близком родстве, и, хотя наше поведение, безусловно, отличается от их поведения, корни его те же, и стремление игнорировать многочисленные факты, выявленные в процессе анализа поведения животных, свидетельствует только об узости взглядов. И еще: многое ли можно узнать по статичным обломкам костей? Палеонтологи постоянно строят выводы на мельчайших особенностях зубов и столь же постоянно спорят между собой".

Чтобы проиллюстрировать, как далеко может завести такое сосредоточение на какой-то одной научной дисциплине при полном игнорировании всех остальных, рассмотрим вопрос о генеалогическом древе приматов — когда и кто с кем разделился.

Недавно за эту проблему взялся финский палеонтолог Бьорн Куртен. Рассматривая только окаменелости, он пришел к выводу, что человек вообще не происходит от человекообразных обезьян. Он строил свои рассуждения на исследовании окаменелостей некоторых приматов с небольшими челюстями, живших 30 миллионов лет назад. Один из них, так называемый Propliopithecus — проплиопитек, не раз привлекал к себе внимание палеоантропологов как возможный предок человека. Сосредоточившись на челюстях и зубах этого животного, Куртен решил, что мы можем провести линию нашего происхождения прямо от проплиопитека через рамапитека к австралопитеку. Довод его прост: для исходной формы характерны маленькие челюсти и зубы, а не большие. На древнейшую обобщенную модель с маленькими челюстями гораздо больше походит человек, чем человекообразные и низшие обезьяны с их более поздними специализированными массивными челюстями и длинными клыками. Если считать проплиопитека предком гоминидов, указывает Куртен, очень трудно создать такой сценарий эволюции, в котором клыки укрупняются (чтобы обеспечить развитие человекообразных обезьян), а затем снова уменьшаются, чтобы- объяснить позднейшее отделение человека. Он предпочитает предков с небольшими челюстями по всей линии, утверждая тем самым, что низшие и человекообразные обезьяны "происходят от человека", а не наоборот. По сценарию Куртена разделение гоминидов и человекообразных обезьян произошло 30–40 миллионов лет назад.

Это, разумеется, полностью перечеркивает изложенные в предыдущих главах доводы в пользу того, что небольшая челюсть и очень развитые коренные зубы могли появиться в результате приспособления к условиям наземного существования, включающим пищевой рацион из твердых семян, охоту, дележ пищи и пр. Если считать, что простейшее объяснение — всегда наилучшее, теория Куртена выглядит убедительнее изложенной здесь.

Но как ни логичен сценарий Куртена, ему не хватает действующих лиц. Это — попытка вывести линию окаменел остей, о которых известно крайне мало, так как они сохранились в недостаточных количествах и в очень фрагментарном состоянии, и строить на них хоть сколько-нибудь обоснованную теорию попросту невозможно.

Но эти окаменелости, пусть редкие, пусть мало что говорящие, тем не менее существуют, и не только Куртен пытается их использовать. Другие сторонники палеонтологического подхода истолковывают их по-своему, относя разделение гоминидов и человекообразных обезьян на 30 миллионов, 20 миллионов и 15 миллионов лет назад. Сторонники поведения приходят к столь же различным результатам, хотя и по другим причинам. А есть специалисты, объединяющие обе точки зрения; они также не могут прийти к согласию.

Поскольку невозможно установить строго научные мерки как для окаменелостей, так и для поведения (ведь они меняются от индивида к индивиду), споры будут продолжаться по-прежнему. В конце-то концов и окаменелости и поведение — мерила весьма скользкие и растяжимые. Многие ученые полагают, что для более точного измерения эволюции требуется нечто столь же стабильное и надежное, как изотопное датирование, нечто слагающееся из маленьких, поддающихся измерению единиц вроде распадающихся атомов калия-40 в вулканическом пепле — единиц, которые не изменяются, присутствуют во всех живых организмах и могут быть сосчитаны в лаборатории.