Читаем без скачивания Атлантида - Сергей Минцлов

Вторая часть книги, собственно говоря, непосредственно с «мистическими вечерами» не связанная, содержит серию очерков Литвы, читающихся с таким же интересом, как и первая половина книги. С. Р. Минцлов любит и сочувствует Литве, увлекается литовской древностью — объяснение этому в том же прошлом рода Минцловых, которое вообще оказало такое сильное влияние на С. Р.: еще в преданиях о Грюневальденской битве, в списках старинной летописи упоминается о том, что двое Минцловых легли на поле битвы защитниками своей родины. В литовских очерках Минцлова живой рассказ о его встречах во время поездки по стране его родичей, соединенный с любопытными фактическими и легендарными повествованиями о событиях прошлого тех мест, где пришлось теперь побывать автору.

Книге предпослан критико-биографический очерк Петра Пильского. Автор дает исчерпывающую характеристику С. Р. Минцлова, прекрасно изображает его своеобразную фигуру, знакомить с галереей его незаурядных предков и раскрывает тайну того благоволения перед вечным, единства, нерасколотости, верности, силы, литературности, привлекательности, которыми так умело владеет Минцлов и которые, в свою очередь, целиком владеют им.

Петр Пильский. Сергей Рудольфович Минцлов

Почиют в заповедной тишине Святые озера, синеватой митрой встают на холмах мачтовые леса, равнинная Русь расстилается в своей красоте и убожестве, вьются, сливаясь и расползаясь, колеи разъезженных, бесконечных дорог, зажигаются золотым и розовым светом степные утра, огне-веют вечерние закаты, мечтательно шепчутся сады и рощи, тяжкие, темные ночи мертво спускаются на бескрайнюю землю, выбросившую треугольниками дырявые хатенки, и вдруг среди них, окружившись дубами, сиренью и яблонями, забелеет чудесный помещичий дом; опочивальня старозаветных преданий и львы на воротах тоже спят усталым сном, лениво тяжелея своей посеревшей массой, сторожа вход в узорные ворота, — неоглядная Русь, забывшая себя, не знающая цены ни себе, ни своим богатствам, как эти усадьбы забыли и не ведают старинных чудес, накопленных веками, — брошенных, пожелтевших, сгнивающих книг, прадедовской искусной мебели, расшитых золотом кафтанов, — величавых свидетелей отзвучавших лет, — обольщения, радость и скорбь Минцлова.

Эту Русь он знает и чувствует, подготовленный к ее восприятию рядом культурных усадебных поколений, — землей пахнет от Минцлова, землей и бытом, вызревавшим в его душе наследственно, в течение целого века, передававшего от отцов детям драгоценные навыки почтительного уважения к прошлому, накопления культурных богатств в шкафах и душах.

Старина, быт, книги, — вот настоящая и большая любовь этого писателя, и по этим страницам разостлалась картина российского неряшества, безотцовства и духовной цыганщины.

Среди этого поникшего, оскудевшего мира одичавшего барства Минцлов проходит в своей зоркой наблюдательности внутренне разгневанным свидетелем поругания его святынь. Но гнев сдержан. Тому, кто умеет думать и понимать, дарован талант прощения, и Минцлов умеет хранить в своих оценках и рисунке спокойную объективность, и только изредка вдруг проскользнет нота рассерженности и негодования.

Самый коварный и неверный упрек Минцлову-беллетристу мог быть брошен за его кажущееся пристрастие к темным сторонам усадебной, помещичьей жизни. Нет, тон его книг добр, его улыбки не оскорбительны, лица нигде не изуродованы шаржем. Его герои — деспоты, но и мечтатели, черствые дельцы, но и нежные мистики, бесхозяйственные люди, но и широкие натуры: надорванные души, но и здоровяки.

Как-то я уже писал о том, что в героях Минцлова, в его усадебных типах без труда угадываются два сорта: это — коренники и пришельцы. Тут очень любопытно проследить чреду смен, соседство трагически-грустных Каменевых, глупо-надуто-чванных уродов Чижиковых, просмотреть эту пеструю галерею чудаков, хитрецов, идеалистов, — соседство доброты и безалаберщины, гостеприимства и удальства, — укрытых российским безветрием, утрачивающих запахи корневистых преемственных укладов.

Эти типы и картины глядят на нас со страниц и «Святых озер», из глав повести «За мертвыми душами», из «Снов земли», — обширных панорам развинченного помещичьего быта.

По этим оброшенным усадьбам Минцлов проходит в смертельном, хотя и спокойном одиночестве, со скорбным недоумением культурного человека, пораженного неуменьем, беззаботностью и неряшеством.

Тут мы приближаемся к одному из определений Минцлова. Он, — прежде всего, созидатель. В нем живет напористая энергия. Это — человек, созданный для реальных дел и свершений. Минцлов — строитель, воспитанный в этом инстинкте последовательно и наследственно. Сейчас исполняется не только 40-летие его литературной деятельности, — этим месяцем отмечается еще и столетие, целый век трудов и дел всей семьи Минцловых, его предков, — деда, Карла-Рудольфа Минцлова, его бабушки Эрнестины Минцловой.

Карл Минцлов. Портрет, рисованный им самим

И дед и бабка вписали свои имена в историю переводной русской литературы, впервые ознакомив иностранцев с Пушкиным, Лермонтовым, Гоголем, Григоровичем, потому что Эрнестина Минцлова, сама француженка, рожденная де Галле, передала двух великих русских поэтов на французском языке, а ее муж познакомил с русской прозой и с поэзией Пушкина немцев, и он же написал ряд исторических исследований (в том числе о смутном времени). — напечатанных на французском, немецком и русском языках. Им же была создана знаменитая «Средневековая келья» в Публичной библиотеке, оставлено много трудов по истории русской библиографии, а среди них обширная работа — «Петр Великий в иностранной литературе».

И та же потребность работать, создавать, творить выдвинула и их детей, тоже авторов, и перу Рудольфа Минцлова, отца нашего писателя, принадлежат ценные юридические книги, — «Особенности класса преступников», «Политический процесс Второй империи», «Задачи тюремного ведомства».

Рудольф Карлович Минцлов

Но — особенно характерно: Рудольф Минцлов оставил после себя и еще одну работу, — о первоначальных записях имений в вотчинной книге, будто предрекая этим будущий интерес своего сына, отдавшего страстное внимание и свои беллетристические наблюдения тоже помещикам, тоже имениям, усадебной старине. Так растут предания, так властвуют заветы, передается кровь, переходят влечения, отцы благословляют детей иконами, пред которыми молились сами.