Читаем без скачивания В чужой голове - Анастасия
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Здравствуйте, Александр. — Мужчина подошел и сел на кровать, похлопал меня по ноге. Захотелось отодвинуться, его улыбка стала ярче. — Вы не можете пошевелиться, не переживайте. Итак, как вы себя чувствуете?
Я попытался что-то сказать, но во рту появился привкус мокрой тряпки. Получилось замычать.
— Ох, простите мою оплошность, — он рассмеялся и взял меня за руку.
***
— Я не понимаю, почему эти зашореные и зажравшиеся идиоты до сих пор не уволены? Неужели нельзя поставить руководить образовательной организацией тех, кто понимает хоть что-то в образовании? — раздраженно бросаю на кресло портфель и встаю перед столом. Голова просто раскалывается.
— Дорогой, тебе стоит успокоиться, — мне так нравится, как она произносит согласные — мягко, влажно, даже головная боль начинает отступать. — У тебя сейчас нет возможности изменить это. Но так ведь не всегда будет, да? — Ее руки скрещиваются на моем животе, она прижимается сзади. — Ты ведь знаешь, как изменить все? — Ее ладони скользят к моим рукам, она переплетает наши пальцы.
— Да, — разворачиваюсь в ее объятиях и касаюсь пальцами мягких светлых волос. Интересно, чем она пользуется, что они такие шелковые? Ее глаза становятся медовыми, когда она улыбается. — Я все сделаю.
Она смеется и раздражение с гневом окончательно покидают меня. Удивительно, но головная боль прекращается. Она — мой ангел.
***
Почувствовав, что соскальзываю в чьи-то мысли, больно укусил себя за руку и удивленно посмотрел на нее, затем осмотрелся — я снова оказался в больничной палате: светлая и чистая комната, в которой пахнет хлоркой. Жалюзи открыты, окно на проветривании, в углу увидел шкаф. Я не был уверен, что он был там с самого начала, но почувствовал потребность открыть его.
Встал и подошел к нему. Обычный белый шкаф с одной дверцей. Открыл ее и поморщился от резкого запаха. Лилии. На вешалке — мое пальто. Залез в карман и достал оттуда закладку с лилией.
Голова закружилась, облокотился на стену и почувствовал, как проникаю в нее, как мягко и тепло принимает бетон. Она же из бетона? Запах лилий становится сильнее.
Я поднимаю руку и внимательно осматриваю ладонь. Сжал пальцы в кулак, разжал и посчитал.
Мизинец для обещаний судьбе, безымянный для обещаний любимым, средний для талисманов, указательный для достижения цели, указательный для достижения цели, большой для самоконтроля. И теперь я понял, что было не так: на руке — шесть пальцев вместо пяти.
В палату вошел Олег. Он сказал, что мне вкололи успокоительное. В шею. Я спросил про лицей — он сказал, что начали расследование несчастных случаев. Наши голоса доносились до меня словно из-под толщи воды.
Олег помог вернуться в постель, сказал что-то про Раду и Машу. Я пытался сконцентрироваться: у меня шесть пальцев на левой руке. У человека во сне может быть больше пальцев. Но я не должен сейчас спать.
Олег положил ладонь мне на горло и сжал.
***
Горло горело — я закашлялся, задергал руками: казалось, что там что-то есть, что-то ползет и скребется по стенкам.
— Ну-ну, тихо, — мягкий голос мужчины звучал как издевка. — Сейчас все пройдет.
Он положил ладонь мне на горло и сжал, добавил вторую руку и начал давить сильнее.
***
Я иду по длинному коридору, на полу странный рисунок из больших треугольников. Мои шаги эхом разносятся вокруг. На стенах висят фотографии и грамоты. Подхожу ближе, чтобы рассмотреть людей на снимках — вокруг полумрак.
Полноватый мужчина в костюме ласково улыбается, рядом с ним — светловолосая девушка в белой блузке. Его рука — на ее плече. Ее губы растянуты в странной, словно вымученной улыбке. Она не смотрит в камеру. Они кажутся смутно знакомыми.
Поворачиваю голову и вижу впереди мерцающий свет. Иду туда. Открываю дверь, за которой мерцает свет, и понимаю, что лампа мигает в кабинете справа.
Он выглядит странно знакомым: за стеклом в белой деревянной двери можно увидеть парты и стулья, расставленные в три ряда, в одном конце висит белая доска, в другом стоят шкафы, у учительского стола — два человека, мужчина и мальчик. Открываю дверь и хочу зайти, но не могу.
— Вадим, ты понимаешь, почему остался сегодня после уроков? — голос у мужчины мягкий, низкий, успокаивающий.
— Да, Павел Викторович, — мальчик опускает голову. — Я устроил беспорядок в столовой. — он говорит без запинки, спокойно, но сам горбится. Хочу просить, где я нахожусь, но не могу произнести ни звука.
— Молодец, — мужчина ерошит волосы мальчика. — Но наказание не может быть отменено, ты же понимаешь?
— Да, Павел Викторович. — мальчик кивает и опускается на колени.
— Молодец, — мужчина гладит мальчика по волосам и поднимает его опущенную голову. — Посмотри на меня.
Я пытаюсь попасть в кабинет, но передо мной словно невидимая стена, не могу издать ни звука. Мальчик начинает всхлипывать и поскуливать.
— Ну-ну, — мужчина гладит его по голове, — Это для твоего же блага. Диких животных надо дрессировать, чтобы они не навредили людям. Ты же понимаешь?
— Д-да, — голос мальчика дрожит. Я не понимаю, что он делает с ребенком, но, кажется, ему больно. Это надо прекратить. Я должен это прекратить. Помогите, пожалуйста, помогите мне.
***
Воздух лезвием прошелся по глотке. Я закашлялся до слез. Когда открыл глаза и посмотрел на мужчину, с удивлением узнал в нем Виктора Петровича, директора лицея. Почему до меня дошло только сейчас?
— Что ж, как вы сейчас себя чувствуете? — казалось, что его действительно волновало мое состояние.
— Н-нормально, — ответил и понял, что привкуса мокрой тряпки во рту больше нет. — Зачем я здесь? — говорить было тяжело.
— Чтобы исправить досадное упущение, совершенное много лет назад, конечно. Вы забыли? — он широко раскрыл глаза.
— Мы, что, в ситкоме, что ли? — Алекс раздраженно фыркнул. — Он на тюленя похож. Не в обиду тюленям, конечно.
— М-мы говорили?
— Да. Видимо, ваш организм иначе реагирует на лекарство. Ну, хорошо, что мы выяснили это сейчас, — Павел Викторович улыбнулся и протянул руку в сторону сторожа, тот подал толстую тетрадь в твердой обложке. Директор внес какие-то пометки и продолжил. — Что ж, тогда я повторюсь. Вы должны были с самого начала оказаться под моим попечением, но, к сожалению, ваши родители, а затем и руководство, приняли иное решение. Поэтому я решил исправить это досадное недоразумение.
— Под вашим попечением? — Он знал моих родителей.
— Да.
— Почему? — Он видел меня в детстве? Откуда он их знал?
— Потому что лишать ребенка возможности расти в естественной для него среде неправильно.
— Ты для него, что,
