Читаем без скачивания Реквием по Иуде - Марк Арен

Далее, это преступно с позиции веры, радетелем которой он здесь себя выставлял. Ибо женщина, не причисленная к святому лику, через любовь к Иисусу уверовала в его ближайшую кончину и соборовала его в последний путь, а причисленный муж не уверовал. Более того, дозволил себе смущать Того, в Кого должен был уверовать. А раз смущал, то не уверовал. Ибо верующий верит, а неверующий смущает и предает. Наконец, это кощунственно с точки зрения морали, ибо кому-кому, но только не Иуде рядиться в тогу бессребреника, имея в мошне деньги, полученные за Того, Кто не имел цены.

И еще я желаю сказать о мзде. О цене, заплаченной за Иисуса. Казалось бы, что есть цена, коль речь идет о Бесценном? Но сребролюбцу все в корысть, хоть грош, хоть алтын.

Известно, что предатель принял тридцать сребреников. Так в то время называли римский динарий и местный сикль. Последний равнялся 20 динариям и назывался жертвенным, ибо каждый взрослый иудей был обязан в Пасху жертвовать храму полсикля. Иудеи добились права чеканить эти монеты, поскольку на римских монетах были изображены лики, коим не было место в иудейских храмах. Исходя из того, что мзда была возвращена в храм, по-видимому, и дана она была в храме. Из этого следует, что Иудины сребреники были сиклями. Они не были положены в храмовую казну не из-за ликов, а из-за крови на них:

«Первосвященники, взяв сребренники, сказали: непозволительно положить их в сокровищницу церковную, потому что это цена крови» (Мф 27:2).

А по тем временам один динарий составляла дневная плата поденщику:

«Когда же наступил вечер, говорит господин виноградника управителю своему: позови работников и отдай им плату, начав с последних до первых. И пришедшие около одиннадцатого часа получили по динарию» (Мф 20:8–9).

Стало быть, неправедною мздой Иуда обеспечил себе сытную жизнь на полтора года.

И еще. Именно после того, как Иуда покинул последнюю вечерю, а в зале остались лишь преданные ученики, Господь наш Иисус Христос ввел празднование Вечери Господней и заключил с ними «Новый Завет». Иуда же лишился всего этого в связи со своим уходом. Если бы он был исполнителем просьбы Господней, то и он был бы удостоен всего этого. Но всезнающий Господь не оставил для него такой возможности, ибо знал истинные мотивы его деяния. Он не просил его о чем-то, а просто отсылал прочь, лишая тем самым его навсегда Царствия Небесного.

Далее, тот, кто говорил до меня, вопрошал, для чего, мол, был нужен предатель? Фарисей! Об этом Евангелие говорит с достаточной ясностью. Лука свидетельствовал, что Господь днями находился в храме, окруженный толпой народа, а ночевал на горе Елеонской. Иуда же взял на себя предать Его начальникам не при народе. По словам Матфея, иудейские начальники боялись возбуждения в народе, и потому считали нежелательной расправу над Иисусом в праздник. Ночью же, на горе Елеонской, Иисус оставался один с учениками.

Евангелист Лука говорит, что Иисус по окончании последней вечери пошел на гору Елеонскую, по обыкновению, ибо во время праздников Он считал нужным приобщать учеников к возвышенному, и уединялся для этого в местах пустынных и пристанищах спокойных. То место, куда Он направился, по другую сторону потока Кедрона, было известно немногим, но в их числе и Иуде.

Таким образом, Господь отошел в это место скорее с целью открыться для Иуды, а не спрятаться от него.

Но предатель был нужен не только, чтобы раскрыть место, но и указать на Иисуса. До наших дней дошло предание о том, что Господь наш Иисус Христос имел два обличия: одно, в котором Он казался всем, а другое Он принимал во время Своего преображения пред учениками на горе, когда лицо Его просияло, как солнце. Более того, каждый видел Его таким, каким видеть был достоин! Хотя Его часто видели те люди, что пришли с Иудой, они не могли Его опознать наверняка по причине Его преображения, и предатель нужен был и для того, что бы указать на Него.

«Иисус же, зная все, что с Ним будет, вышел и сказал им: кого ищете? Ему отвечали: Иисуса Назорея. Иисус говорит им: это Я. Стоял же с ними и Иуда, предатель Его. И когда сказал им: это Я, они отступили назад и пали на землю. Опять спросил их: кого ищете? Они сказали: Иисуса Назорея. Иисус отвечал: Я сказал вам, что это Я; итак, если Меня ищете, оставьте их, пусть идут» (Ин 18:4–8).

Комментируя эти строки, Ориген говорил: «…Его не узнали, хотя и часто видели, вследствие Его преображения». Эти слова имеют весьма глубокий смысл. Не только христиане, но и язычники знали и знают о Христе. Но каждому Он представляется в тысячах различных обличий, соответственно образованию и развитию, умственному и нравственному. Нужно ли говорить, что каждый человек носит в душе свой собственный образ Христа. Оставаясь одним и тем же, Он является в разном обличии — мужчинам и женщинам, здоровым и больным, богатым и бедным, ученым и необразованным. Христос обладает такою силою, что, и находясь во плоти, представлялся разным людям в различном обличии, и они то узнавали, то не узнавали Его:

«И ученики, увидев Его, идущего по морю, встревожились и говорили: это призрак; и от страха вскричали. Но Иисус тотчас заговорил с ними и сказал: ободритесь; это Я, не бойтесь» (Мф 14:26–27).

В одном лишь прав тот, кто вещал до меня. Он не успел предать Господа нашего, ибо Иисус, преисполненный любви ко всем, до последнего момента пытаясь спасти погибающую душу Иуды, Сам передал Себя в руки пришедших за Ним и, сделав это, обратился к Творцу со словами:

«Да сбудется слово, реченное Им: из тех, которых Ты Мне дал, Я не погубил никого» (Ин 18:9).

Никого, то есть и Иуду. Но не успевший предать Христа Иуда, стремясь отработать свою преступную мзду, предал свою бессмертную душу, поцелуем увековечив гнуснейшее из предательств, когда-либо совершенных в подлунном мире:

«Предающий же Его дал им знак, сказав: Кого я поцелую, Тот и есть, возьмите Его. И, тотчас подойдя к Иисусу, сказал: радуйся, Равви! И поцеловал Его. Иисус же сказал ему: друг, для чего ты пришел?..» (Мф. 26:48–50).

Какая противоположность всякому истинному, нелицемерному, происходящему от любви! Какая глубина нравственного падения! С одной стороны, Иуда поцелуем указывает на предаваемого, с другой — жаждет прикрыть этим поцелуем душевную низость и крайнюю подлость. Поцелуй, знак любви, становится символом предательства! Здесь нет нужды искать какой-либо смысл слова «радуйся» в устах Иуды, ибо оно было обычным приветствием и по смыслу вполне равняется нашему «здравствуй!». Относительно слова «друг», употребленного Иисусом в адрес Иуды, очевидно, что это слово ÍôáßńÍ («товарищ», «друг») было употреблено не потому, что Христос хотел назвать Иуду Своим другом или товарищем, а как нейтральное обращение, например, «любезный», которое зачастую употребляют при общении со случайными людьми.

Чтобы устранить сомнения по поводу слов «для чего ты пришел», скажу, что на основании глубоких лингвистических исследований в области греческого языка установлено: вопреки переводам, обращение Христа к Иуде ни в коем случае нельзя считать вопросительным. Да и на основании внутренних соображений понятно, что Спаситель не мог задать Иуде такой вопрос, не мог спросить его, для чего, мол, пришел, — Иисусу это было хорошо известно. Наиболее вероятным представляется, что здесь просто не закончена фраза — после этих слов можно было бы поставить многоточие. Иисус Христос не успел договорить, как подошли воины и возложили на Него руки.

Батюшка вдруг замолчал, словно силясь вспомнить, что еще хотел сказать, и продолжил:

— И еще. Мне недавно довелось увидеть фрагменты нового фильма «Мастер и Маргарита». В том месте сериала, где Воланд свидетельствует о том, что Иисус был, он вместо «Иисус» произносит «Христос». В книге у Булгакова написано «Иисус», потому что «Христос» — это не имя, а высочайший церковный сан — Мессия. И поэтому не мог булгаковский Воланд произнести это слово. Булгаковский — не мог. А нынешний — может. И, наверное, именно потому, что нынешний — может, мы видим и слышим здесь то, что еще вчера было невозможно. Мы создали вокруг себя вакуум бездуховности, а природа, по канонам бытия, не терпит пустоты, любой, в том числе и духовной. И вот, он здесь. Видя, как мы веруем, он решил, что наконец пришло его время.

Да ладно, об этом потом. Сейчас же нам нужно избавиться от него, и по возможности скорее.

Сказав это, батюшка оттер градом льющийся пот и шаркающей походкой направился в зал, уступив место убеленному сединами армянскому отшельнику. Кивнув судье и присяжным, он оглядел непривычный для себя зал. Его взгляд остановился на знакомом лице священника из Хор Вирапа. Тот сидел в дальнем ряду, недалеко от двери и, казалось, спал. Рядом с ним сидел какой-то человек, видимо журналист, и что-то записывал. Судья деликатно кашлянул. Отшельник перевел взор на присяжных и, вдохнув, будто перед прыжком, сказал: