Читаем без скачивания Похождения скверной девчонки - Марио Варгас Льоса

Я отправил письмо, не слишком надеясь на то, что оно попадет к нему в руки. Однако он его получил, а вот ответное послание едва не затерялось на дорогах Европы. Во всяком случае, письмо Толмача приземлилось в Париже, когда сам я был в Вене — работал в Международном агентстве по атомной энергии, и наша консьержка, следуя моим распоряжениям, данным на тот случай, если появится письмо из Токио, переслала его в Вену. Когда письмо пришло в Австрию, я уже возвращался в Париж. В итоге вместо недели оно добиралось до меня целых три.

Наконец я получил ответ Саломона Толедано — взяв его в руки, я почувствовал, как все мое тело бьет крупная дрожь. Даже зубы стучали. Я читал его медленно, почти по буквам, чтобы, не дай бог, ничего не упустить. С первых же строк он начал пылко расхваливать Мицуко, ту самую японскую адвокатшу, и следом признался, правда, не без легкого смущения, что данный им после «берлинских сентиментальных неприятностей» зарок — никогда больше не влюбляться — нарушен, хотя целых тридцать лет он хранил ему верность. Виной тому красота, ум, деликатность и чувственность Мицуко, женщины, которую, по всей видимости, послали ему синтоистские божества, чтобы круто повернуть его судьбу, — не случайно ведь ему в голову пришла счастливая мысль посетить Токио, где вот уже несколько месяцев он чувствует себя самым счастливым человеком на свете.

Благодаря Мицуко он помолодел, у него прибавилось сил и энергии. Даже в лучшие годы своей юности он не был способен в постели на такие подвиги, как сейчас. Толмач вновь открыл для себя любовь. Ужасно сознавать, что он растратил столько лет, столько денег и сперматозоидов на продажные ласки! Хотя, пожалуй, нет, все, что он делал до сих пор, было этапами восхождения, тренировкой духа и тела, чтобы быть достойным Мицуко.

Когда он вернется в Париж, первым долгом бросит в огонь своих солдатиков и будет смотреть, как плавятся кирасиры, гусары, всадники с плюмажем, саперы и артиллеристы, которым посвятил годы и годы, — хотя увлечение это столь же обременительное и затягивающее, сколь и бесполезное, — вместо того чтобы наслаждаться счастьем и любовью. Никогда больше не станет он ничего коллекционировать; единственным хобби для него будет заучивание наизусть — на всех известных ему языках — эротических стихов, чтобы нашептывать их на ухо Мицуко. Ей нравится их слушать, хотя она ничего не понимает, после чудесных «удовольствий», которым они каждую ночь предаются в разных декорациях.

Затем он перешел на лихорадочную и порнографическую прозу, описывая тайные достоинства и прелести Мицуко, а среди них особую разновидность — безобидную и невинную, нежную и чувственную — грозной vagina dentate,[80] прославленное греко-римской мифологией. Токио — самый дорогой город в мире, так что жалованье, хотя и довольно высокое, утекает сквозь пальцы — ведь Толмач с Мицуко проводят время в ночных увеселительных заведениях Гиндзы, посещают рестораны, бары, кабаре и, в первую очередь, дома свиданий — самый большой цветок в венке японской night life.[81] Но стоит ли печалиться о деньгах, если на другую чашу весов положено счастье! К тому же изысканная утонченность японской культуры по-настоящему проявляется вовсе не там, где я наверняка ожидал бы ее найти: не в гравюрах эпохи мэйдзи,[82] не в театре Но, не в театре Кабуки, не в куклах Бунраку. А в домах свиданий, или maisons closes, которые в Японии получили французское название châteaux,[83] и самом знаменитом из них — «Шато Мэгуру», истинном рае для плотских утех, где японский гений щедро обнаружил себя, соединив самые современные технические достижения с любовной наукой и ритуалами, облагороженными традицией. Все возможно в покоях «Шато Мэгуру»: любые крайности, фантазии, мечты, экстравагантности обретают здесь нужные декорации и приспособления, чтобы стать реальностью. Они с Мицуко пережили незабываемые часы в его укромных номерах: «Там мы чувствовали себя богами, дорогой мой, и, клянусь честью, я ничуть не преувеличиваю и ничего не сочиняю».

Наконец, когда я уже начал опасаться, что влюбленный Толмач ни словом не обмолвится о скверной девчонке, он уделил несколько строк и моему поручению. Саломон виделся с ней всего один раз после того, как получил от меня письмо. Ему с большим трудом удалось улучить момент, чтобы поговорить с ней наедине, потому что «по понятным причинам» решил не упоминать моего имени при «господине, с которым она живет, во всяком случае, всюду с ним показывается, и с которым ее привыкли видеть». Этот «тип» пользуется дурной славой, и, надо признать, видок у него жутковатый, взглянешь — дрожь прохватит и в голове тут же вспыхнет мысль: «Не хотел бы я иметь такого в числе своих врагов».

Итак, при содействии Мицуко он смог перемолвиться парой слов с упомянутой особой и передать ей от меня привет. Она ответила, что «ее petit ami[84] ревнив», поэтому лучше не писать на ее домашний адрес, а то он устроит скандал (или даже взбучку). Но если я захочу черкнуть пару строчек и отправлю их через Толмача, она будет счастлива получить от меня весточку. Саломон Толедано добавил: «Нужно ли говорить, дорогой мой, что я буду только рад сыграть в этой истории роль сводника? Ведь наша профессия — не более чем завуалированная форма посредничества, или сводничества, так что я вполне готов выполнить столь благородную миссию. И будь спокоен: уж я сумею прокрутить дело так, чтобы твои письма не попали в руки к этому беглому каторжнику, с которым путается девушка твоей мечты. Прости, дорогой, но я, кажется, догадался: это она и есть любовь всей твоей жизни? Или я ошибаюсь? Кстати, прими мои поздравления: она, конечно, не Мицуко — второй Мицуко на свете не сыскать, — но в ее экзотической красоте есть ореол тайны, и она очень даже соблазнительна. Берегись!» И подпись: «Обнимаю тебя! Твой Толмач из «Шато Мэгуру».

С кем, интересно знать, связалась она на сей раз? Что с каким-то японцем, это понятно. Возможно, с гангстером, одним из крестных отцов якудзы, и у него наверняка ампутирована часть мизинца, что в этой банде служит опознавательным знаком и паролем. С другой стороны, чему же тут удивляться? Она, скорее всего, познакомилась с ним, когда ездила на Восток с мужем, а ведь мистер Ричардсон тоже гангстер, но только в костюме и при галстуке, да еще владеет конюшнями в Ньюмаркете. Японец — личность криминальная, если верить шуточкам Толмача. Саломон ведь пишет, что «видок у него жутковатый». Что он имеет в виду? Внешность? Или прошлое? Только такого типа и не хватало в послужном списке чилийки: среди ее любовников действительно еще не было главаря японской мафии. Зато она нашла мужчину с деньгами и властью, тут можно не сомневаться. И с несколькими трупами за плечами. Меня терзала ревность, но в то же время мною овладело странное чувство — смесь зависти, любопытства и восхищения. Я еще раз убедился: скверная девчонка никогда не перестанет удивлять меня своими сногсшибательными подвигами.

Я двадцать раз повторил себе, что буду последним идиотом, если напишу ей и попытаюсь хоть в какой-либо форме восстановить наши отношения, потому что она, как всегда, проглотит меня, а потом выплюнет. Но не прошло и двух дней после получения письма от Толмача, как я написал ей несколько строк и начал обдумывать, каким образом мог бы перенестись в Страну восходящего солнца.

Мое письмо было от начала до конца фальшивым — я не хотел навлекать на ее голову неприятностей (у меня не было ни малейших сомнений, что на сей раз, в Японии, она увязла в настоящей грязи). Я писал, что был рад получить известия о ней от моего коллеги, нашего общего друга, был рад узнать, что дела у нее идут очень хорошо и она довольна своей жизнью в Токио. Рассказал про себя, про частые командировки в разные европейские города, и сообщил, что — вот игра случая! — в недалеком будущем собираюсь побывать в Токио, куда меня пригласили в качестве переводчика на международную конференцию. Надеюсь, мы увидимся и вместе вспомним былые времена. Я не знал, какое имя она теперь носит, поэтому начал свое послание так: «Дорогая перуаночка!» Послал и томик рассказов Чехова со следующей дарственной надписью: «Скверной девчонке с неизменной любовью от желторотого птенца, который перевел эти рассказы». И письмо, и книгу я отправил на адрес Саломона Толедано, сопроводив короткой запиской, где благодарил его за хлопоты, признавался, что завидую его счастью и любви, и просил: если он узнает о том, что на какой-нибудь конгресс или конференцию требуются хорошие переводчики со знанием испанского, французского, английского и русского (но без японского!), пусть сообщит, потому что мне вдруг ужасно захотелось побывать в Токио.

Но мои попытки устроить себе командировку в Токио не увенчались успехом. Я не знал японского, поэтому на конференциях национального уровня делать мне было нечего, но в настоящий момент в Токио не проводилось совещаний какой-либо из организаций ООН, где бы пользовались официальными языками этой организации. Путешествие за свой счет в качестве туриста стоило бешеных денег. Даже короткая поездка сожрет добрую часть сбережений, которые мне удалось сделать за последние годы. Но я решился на это. И уже собрался было идти в туристическое агентство, когда мне позвонил мой бывший шеф господин Шарнез. К этому времени он уже ушел на пенсию и теперь руководил частным бюро переводов, с которым я тесно сотрудничал. Он подыскал для меня конференцию в Сеуле — продолжаться она будет пять дней. Значит, я по крайней мере получу билет — туда и обратно. А из Кореи гораздо дешевле слетать в Токио, чем из Европы. С этого дня жизнь мою закрутило безумным вихрем: я оформлял визы, покупал путеводители по Корее и Японии. И в то же время неустанно талдычил себе, что совершаю ужасную глупость, что, оказавшись в Токио, скорее всего, даже не смогу увидеться со скверной девчонкой. Скорее всего, она уже улепетнула куда-нибудь в другое место, и дай бог, чтобы главарь якудзы не успел вспороть ей живот, а труп бросить собакам, как поступил герой-злодей в японском фильме, который я недавно смотрел.