Читаем без скачивания Арена XX - Леонид Гиршович

над телом женщины распустились красные цветы.

Тут у Ведущей заело пластинку: «И от разных матерей прижил сорок дочерей… и от разных матерей прижил сорок дочерей…» – повторяет она. При этом всякий раз очередная фигура в ночной сорочке исчезает за пологом, а возвращается с куклой в руках.

Полог распахивается. «Уф!» Царь Никита в изнеможении встает с перин. Перед ним нежно-розовый деревянный поросенок. Вбегают мамки, держа прижитых с ним кукол вверх ногами. Мамки закатывают глаза и тычут пальцами туда, где у одних лишь кукол ничего не бывает.

Ведущая:

Сорок девушек прелестных,Сорок ангелов небесных.

– То-то и оно, что ангелов небесных, – шепчется народ. Существо в кудряшках со стрекозьими крылышками вдруг присело, подхватив юбку, а изо рта в ночной горшок забила струйка.

Один посадский другому:

Одного не доставало.

Подбегает третий:

Да чего же одного?

Те пугаются:

Так, безделка. Ничего.

Царь с убитым видом подпирает кулаком голову. Поросенок валяется на полу.

Как быть? Помоги мне Бог.

Набольший Боярин объясняет кучке бояр:

У царевен между ног…

Бояре:

Что такое?

Набольший Боярин:

           Ничего.Ничего иль очень мало.Все равно не доставало.

Все перешептываются, покатываются со смеху – мужики, бабы, фабричные.

Как узнал о том народ,Всякий тут разинул рот, —

и кто-то замечает:

Но тихонько, а то ах!..Просыпаюсь в Соловках…

Живая картина: говорящего хватают и волокут. Пристав – важно и строго:

Царь издал такой указ, —

читает. Все с обнаженными головами опускаются на колени.

Если кто-нибудь из вас!.. —

подносит палец к губам: «Тсс!».

То шутить я не привык.Бабам вырежу язык.А мужчинам нечто ху-у-же,Что порой бывает туже.

Жены повскакивали с колен. Хватаются за голову. Без умолку что-то тараторят. Мужчины позатыкали себе уши.

Ведущая, доверительно подмигивая вам, нам, им – всему свету по секрету:

Жены, бедные, боялись,Чтоб мужья не проболталисьВтайне думали мужья:Провинись жена моя…

Под «Шествие сардара» Ипполитова-Иванова слуги под руки подводят к Царю Набольшего Боярина. Царь сидит, подперев голову обеими кулаками, но от этого мыслей в голове не прибавляется. Корона закатилась под стол, ею увенчан поросенок. Боярин бухается Царю в ноги:

О премудрый государь,Расскажу, что было встарь.Баба ведьмою слыла.Что поволишь, все могла.Дело всякое поправит,А что надо, то и вставит.Вот ее бы разыскать…

Царь как завизжит – коронованным поросенком:

Так за ней сейчас послать! —

да как вскочит, как затопает.

Бояре попрятались, одни шапки выглядывают. Мамки своих кукол качают, чтоб угомонились, не орали. И уже скачут на палочках верхом царевы вестники, только морды у палочек не конские.

Ведущая апарте, тыльной стороной кисти прикрыв краешек рта:

Вот секретно, осторожно,По курьерской подорожнойИ во все концы землиБыли посланы гонцы,

Выползов несется вскачь, едва не сбил с курьих ножек избушку. Но Баба Яга хватает вздыбившегося «коня» под уздцы и мигом укрощает (Трауэр ни за что не признал бы в ней Саломею Семеновну). Обессиленный скачкой, Выползов стоит, качаясь, тонкая рябина. Баба Яга, склонив голову, подложила под щеку обе ладони: баиньки, сынуля…

Нет! И на пальцах объясняет, почему он здесь. Соединил большие и указательные пальцы против причинного места и покачал головой.

Баба Яга быстро все смекнула, начинает колдовать. Вбегает бес: чего надобно, жено? Распахивает черный плащ на красной мефистофельской подкладке. С лубочной непосредственностью Саломея Семеновна показывает на себе изъян в строении царевен. Бес разразился оперным смехом. (На память приходит такое, о чем лучше бы не помнить: прожектор выхватывает из мрака клык бороды. «Очень хорошо, товарищ Трауэр», – сказал ему тогда бес. Это было в актовом зале крещено-татарской школы… «Гражданин Трауэр, расскажите о ваших преступных связях с Троцким».)

Бес исчезает и возвращается с полным ящичком.

Полон грешными вещами,Всё отборные, с кудрями, —

нахваливает он свой товар. Ведьма придирчиво перебирает: и на свет посмотрит, и понюхает. Даже вспотела. Ведущая обмахивает ее своим цилиндром, говоря:

Ведьма все перебрала,Сорок лучших оточла,Их в салфетку завернулаИ на ключ в ларец замкнула, —

и пригрозила гонцу пальцем. Тот послушно кивает, однако… Скачет-то он на коньке, которого и родной матери показать «соромно». Ну и… сами понимаете. Он и в замочную скважину глядит, и к уху приложит, и потрясет – ничего. Потянул носом, брови в приятном изумлении подпрыгнули.

Дух знакомый, что за чудо.Посмотреть, ей-ей, нехудо, —

а ведьма-то наказывала не открывать ящичек.

Птички – порх и улетелиИ кругом на сучья сели.

Пантомима: прыгает, хочет поймать, но ловит лишь воздух. Ведущая прыгает за компанию с ним, веселясь и хлопая в ладоши: «Ай да Пушкин, ай да сукин сын…». Но ему не до веселья. «Кути-кути-кути», – приманивает он, сыплет хлебную крошку – всё без толку.

Входит Саломея Семеновна, стуча клюкою. А оказывается, Выползов-то фетишист костяной ноги, которую он осыпает слезными поцелуями:

Пропаду я с головой!Помоги, будь мать родная!Посмотри беда какая:Не могу их изловить,Как же горю пособить?

Уговорил речистый. Как услыхала: «мать», не устояла.

Ты не плачься, не тужи,Ты конька им покажи,Сами матушки слетятся…

Вышло по ее слову. Стал он махать «коньком» своим, как флагом, – они тут как тут. Он крышкой и накрыл. Ах, попалась, птичка, стой, не уйдешь из сети, не расстанусь я с тобой ни за что на свете.

Торжественный въезд Выползова на коне с ларцом под мышкой. Гремит музыка полковая. Хор церковный Бога славит: «Боже, царя храни». Таперша в тайной усладе бьется о клавиши. Царь сбрасывает с плеч мантию, срывает клоунский «тузик» вместе с короной и предстает простым советским человеком, комсомольцем.

– Товарищи! При царе многие стихи Александра Сергеевича Пушкина были запрещены под предлогом пресловутой буржуазной морали. На самом деле они содержали беспощадную сатиру на антинародный строй. Цензура не могла этого допустить. Мы хорошо знаем, что пряталось под внешней благопристойностью благородных семейств. Мы не забыли оргии царицы с ее фаворитом Распутиным. Народ исстари высмеивал распутство попов, монахов, «святых старцев». Мы помним гаремы всевластных крепостников. И они еще смели кого-то поучать? Пусть преподают уроки ханжества своим сорока дочерям. А мы посмотрим и посмеемся над ними от всей нашей пролетарской души.

Шерешевский всей душой болеет.

– На спину, Валя, на спину!.. – и в досаде морщился: – Ну что такое… сколько раз говорили… Саломея Семеновна! Вы – ведьма, а ходите, как будто с кавалером желаете познакомиться.

– А может, ей и правда, того… только бы с кавалером пободаться? – осторожно спросил Трауэр.

– Ей эти кавалеры в сыновья годятся… Да лови ты! – закричал Шерешевский, как на футболе. – Они же над тобой порхают!.. Вот человек… Надо ловить, а не отмахиваться.

О Трауэре он совсем позабыл.

– Саша, – увлеченно объяснял он Выползову, – ты говоришь «Будь мать родная…» и все такое прочее, и я тебе верю. А как начинаешь двигаться, извини, веры тебе нет. Ну вообрази себе, ты обнюхал посылку. «Ого-го!» Открыл. Сорок эрзацчастей для сорока принцесс – фьють! Ловишь их, а они выскальзывают… выскальзывают… Ах да, товарищи, у нас почетный гость, известный писатель Михаил Трауэр, – и первый зааплодировал.

«Известный писатель» надменно смотрел кругом. Ведьма хлопала, нагло улыбаясь. Когда поздней по случайному совпадению они оказались в пределах досягаемости шепота, Трауэр услыхал: «Хотите сынулю?».

Сама доктор Ольга Лурье, всезнающая, в стародевичьих чулках, благословила бы их. Счастливый случай свел два невроза, именуемых во фрейдистской науке смежными. «Комната матери и ребенка» (выражаясь в терминах психоанализа) предполагает взаимотерапию. Хотел же Троцкий, чтобы приводным ремнем советской власти были не профсоюзы, а психоанализ – настолько велик был гипноз венской школы. Эдипов комплекс взамен классовой борьбы. Этого не случилось – к счастью или к сожалению. То есть смеяться или плакать – неясно. Изгнание психоанализа из СССР породило маранов фрейдизма, заговоривших недомолвками: «Гигиена – залог здоровья». А так висело бы повсюду: «Либидо вырабатывается безостановочно, правила гигиены требуют регулярно его смывать» (то, что любила повторять доктор Ольга Лурье). Все равно их разоблачат – законспирированных «психоаналистов», педологов – и уж тогда они ответят перед народом.