Читаем без скачивания Крысолов. На берегу - Невил Шют

Он никогда не думал о своей родине с этой точки зрения.

— Мы пловцы? — переспросил он. — Вот как мы выглядим?

Николь пожала плечами.

— Я знаю не так уж много англичан, — призналась она. — Но Джону больше всего нравилось, когда мы ходили купаться.

Хоуард задумчиво улыбнулся.

— Джон был очень хороший пловец, и он очень любил плавать.

— Он был ужасный упрямец, мсье Хоуард, — сказала Николь. — Ни за что не хотел вести себя как все, кто приезжает в Париж впервые. Я так старалась, так готовилась к его приезду… все обдумала, составила план на каждый день. В первый день я хотела повести его в Лувр, но, представьте, ему это было неинтересно. Ни капельки.

Старик опять улыбнулся.

— Да, он был не из тех, кто любит посещать музеи.

— Может быть, в Англии так принято, мсье, — возразила Николь. — Но в Париже надо смотреть то, что Париж может показать. Право, мсье, Джон совсем сбил меня с толку. Я-то собиралась повести его в Лувр и Трокадеро, и для контраста в Musee de l'Homme[83], и в музей Клюни, и еще у меня был целый список, я хотела ему показать выставки нового искусства. А он ничего этого не стал смотреть!

— Мне очень жаль, — сказал Хоуард. Кажется, больше нечего было сказать. — Как же вы проводили время?

— Несколько раз купались в бассейне Молитор в Отейе. Тогда все время была жара, в небе ни облачка. И мне не удалось его затащить ни в один музей, ни в один! Он был очень, очень упрямый.

— Все же, надеюсь, вы приятно провели время, — сказал Хоуард.

— Да, но совсем не так, как я рассчитывала, — улыбнулась Николь. — У меня даже купального костюма не было. Пришлось нам с Джоном пойти и купить костюм. Я никогда прежде ничего такого не делала. Я тогда сказала — хорошо еще, что мы встретились в Париже, а не в Шартре. Понимаете, мсье Хоуард, во Франции это не принято.

— Я знаю, — сказал старик. — Джона не слишком заботили правила приличия. И хороший костюм он вам купил?

— Очень красивый, — улыбнулась она. — Американский, очень элегантный, серебристый с зеленым. Просто прелесть, так приятно было в нем показаться.

— Вот видите, — сказал Хоуард. — А в музей вы не могли бы пойти в таком костюме.

Ошарашенная Николь посмотрела на него круглыми глазами.

— Но ведь… — начала она, потом рассмеялась. — Было бы презабавно. — И опять улыбнулась. — Мсье, вы говорите нелепости, совсем как Джон.

В четыре часа поезд подошел к маленькой станции Ландерно. Они с облегчением вышли из вагона, Николь сняла на платформу всех детей, кроме Ронни, который непременно хотел слезть сам. Вытащили из багажного вагона коляску, уложили в нее остатки провизии и сунули туда же котенка.

У выхода не было охраны, и они прошли в город.

Ландерно — маленький городок, всего шесть или семь тысяч жителей; это сонный уголок на берегу капризной реки, впадающей в Брестскую бухту и потому подвластной приливам и отливам. Городок выстроен из серого камня и лежит на холмистой равнине, по ней там и сям разбросаны рощицы; это напомнило Хоуарду Йоркшир. После жары и духоты вагона воздух был особенно свеж и приятен, слабый солоноватый запах подсказывал, что уже недалеко до моря.

Немцев в городке оказалось немного. Лишь несколько немецких грузовиков виднелось под платанами на площади у реки. Те немцы, которые попадались на глаза, похоже, чувствовали себя не в своей тарелке и старались не привлекать внимания жителей, зная, что люди здесь сочувствуют англичанам. И очень старались держаться повежливей. На улицах солдаты встречались редко — серолицые, усталые, слонялись они по двое, по трое и равнодушно оглядывали чужой город. И вот что поразительно — они, кажется, просто не умели смеяться.

Хоуарда и Николь никто не окликнул, они пересекли весь городок и вышли на проселочную дорогу, ведущую к югу. Из-за детей шли не спеша; старик уже приноровился к их медлительности. Дорога была совсем пустынна, и дети разбредались по сторонам как вздумается. Впереди лежала открытая, чуть всхолмленная местность.

Хоуард позволил Розе и Виллему снять башмаки и идти босиком; Николь отнеслась к этому не слишком одобрительно.

— Это не подходит к нашей роли, — сказала она. — В нашей среде так не поступают.

— Здесь нет строгих судей, — возразил старик.

Она согласилась, что сейчас соблюдать условности не столь важно, и они побрели дальше; Биллем и Пьер катили коляску. Впереди в небе показались три самолета; они шли на высоте около двух тысяч футов, уверенно направляясь на запад.

На Розу нахлынули воспоминания.

— Мсье, — закричала она, — смотрите! Три самолета! Скорей ляжем в канаву!

— Не волнуйся, — ровным голосом сказал старик. — Они нам ничего плохого не сделают.

— Так ведь они бросали бомбы и стреляли из пулеметов, — недоверчиво сказала Роза.

— Это другие самолеты, — сказал Хоуард. — Эти самолеты хорошие. Они нас не тронут.

И вдруг, наперекор его стараниям всех успокоить, раздался тоненький голосишко Пьера:

— Мсье Хоуард, а вы знаете, какие самолеты хорошие, а какие плохие?

Сердце старика сжалось, он снова подумал о бойне на монтаржийской дороге.

— Почему же, конечно, — сказал он мягко. — Помнишь самолеты, которые мадемуазель показывала вам в Шартре? На которых вам позволили потрогать бомбы? Они вам ничего плохого не сделали, правда? Это были хорошие самолеты. И сейчас над нами летят такие же. Они нас не тронут.

Ронни, спеша показать себя знатоком техники, поддержал его:

— Хорошие самолеты были наши, правда, мсье Хоуард?

— Да, — сказал старик.

Николь отвела его в сторонку.

— Что же вы такое говорите, — вполголоса упрекнула она. — Ведь это немецкие самолеты.

— Я знаю. Но надо же что-то сказать детям.

Она проводила глазами три далекие черточки в небе.

— Как было чудесно, когда самолеты были только развлечением…

Хоуард кивнул.

— Вы когда-нибудь летали? — спросил он.

— Дважды, на празднике, совсем понемножку. И потом один раз летала с Джоном над Парижем. Вот это было чудесно…

В Хоуарде пробудилось любопытство.

— Наверно, вы летели с пилотом? Или Джон сам вел машину?

— Ну конечно, сам, мсье. Мы были только вдвоем.

— Как же он достал самолет? — Старик знал, что в чужой стране это не просто.

— Он повел меня на танцы в клуб летчиков на улице Франциска Первого. У него был друг — un capitaine de l'Aeronautique[84], они познакомились в Англии, когда этот капитан служил в нашем посольстве в Лондоне. И этот друг все для Джона устроил. Figurez-vous[85], мсье, — продолжала она, — я не могла затащить его ни в один художественный музей, ни в один! Всю жизнь он только и делал, что летал, и вот он приезжает в Париж в отпуск — и опять его тянет на аэродром, ему непременно надо лететь!

Хоуард кротко улыбнулся.

— Такой уж он был… Но вам понравилось?

— Это было чудесно! — сказала Николь. — Прекрасный солнечный день, свежий ветер, и мы выехали в Орли, к ангару летного клуба, и там нас ждал красивый самолет, и мотор уже работал. — Ее лицо омрачилось на мгновенье, и опять она улыбнулась. — Я мало понимаю в самолетах, — призналась она. — Этот был роскошный, сиденья обиты красной кожей, и хромированная лесенка, очень удобно, подняться в кабину. Но Джон был такой грубый.

— Грубый? — переспросил Хоуард.

— Он сказал, что этот самолет похож на клопа, мсье, хорошо, что механики не слышали. Я сказала, что очень сердита на него за такие слова, ведь нам так любезно позволили полетать на этой машине. А он только засмеялся. А потом, когда мы летели над Парижем с grande vitesse[86], сто двадцать километров в час или даже больше, Джон обернулся ко мне и говорит «Он не летает, а ползет, как клоп». Представляете! Наши самолеты очень хорошие, мсье. Во Франции все так говорят.

— Надеюсь, вы поставили этого нахала на место, — улыбнулся Хоуард.

Николь расхохоталась, такого звонкого смеха старик от нее еще не слышал.

— Это было невозможно, мсье Хоуард. Мне никогда не удавалось поставить его на место, как вы говорите.

— Очень сожалею, — сказал Хоуард и, помолчав, прибавил: — Я никогда не летал над Парижем. Это красиво?

Николь пожала плечами.

— Красиво? По-моему, с воздуха ничто не кажется красивым, вот только облака. Но тот день был чудесный, потому что облака тогда были большие, пушистые, Джон их называл ку… кум… как-то так.

— Cumulus?[87]

Николь кивнула.

— Вот-вот. Мы больше часу там резвились, летали и вокруг облаков, и над ними, и между белыми крутыми откосами, в таких глубоких туманных ущельях. А далеко внизу опять и опять показывался Париж, то увидишь площадь Согласия, то площадь Звезды. Никогда не забуду этот день. А потом мы приземлились, и меня сразу одолел сон, мы возвращались в Париж в автомобиле, и я прислонилась к Джону, положила голову ему на плечо и заснула.