Читаем без скачивания Закон мести - Дженнифер Блейк

— И все-таки, — продолжала Пилар, — вас послали проделать этот долгий путь, чтобы вы получили в Испании образование и приобрели светский лоск.

— Мой отец до сих пор любит Севилью и тамошнюю жизнь. Он уверен в пользе классического образования и общения с детьми благородных дворян. Он был горд, посылая меня туда, хотя самому ему не суждено покинуть Новую Испанию. Многие даже через несколько поколений говорят о возвращении в Испанию. Для большинства это только мечты. Мое же возвращение было ошибкой.

— Вы не прониклись Испанией?

— О, Севилья прекрасна, и я полюбил ее. Моя голова забита познаниями, и мне потребуются годы, чтобы все это переварить. Но я никогда не смогу научиться склоняться перед титулованной особой, которой нужна игра в любовь или вражду.

— Исабель упоминала о вашей герцогине. По крайней мере, герцогиня явно обладала хорошим вкусом.

Он посмотрел на Пилар. Хотя фонарь висел прямо над его головой, глаза его оставались в тени.

— Вы очень добры ко мне, сеньорита, благодарю вас.

— Не за что. Вы отправитесь из Луизианы к себе домой сразу же, как только мы причалим?

— Как только я смогу убедить Рефухио отправиться со мной.

— У него, должно быть, иные планы.

— А я не тороплюсь. — Чарро пожал плечами.

Они говорили о разных вещах — о равнинах вокруг родного дома Чарро, о мягкой, сухой погоде и густой сочной траве на берегах реки Сан-Антонио, о винограде, оплетающем стены его дома, построенного как крепость, чтобы противостоять налетам апачей; о лошадях, воспитываемых на гасиенде, и коровах, которых пасут чаррос. У этих коров рога остры, словно копья, а ростом они доходят до плеча человеку. Они говорили о священниках-миссионерах и об индейцах, воспитанных в миссии, покорных и богобоязненных, совсем не похожих на диких апачей открытых равнин. Пилар слушала и с неподдельным интересом задавала вопросы. Для нее Техас был чем-то нереальным, как страна из легенды, прекрасная и волшебная.

Они все еще говорили, когда серый утренний свет, сочащийся в иллюминатор, сделал ненужным фонарь. Чарро, рассказывавший о том, как его тетка, сестра его отца, в детстве была захвачена индейцами и как его дед погиб, пытаясь вернуть ее, встал и задул светильник. Он потянулся, подняв руки над головой и задев ладонями потолок, потом взглянул на постель и замер.

Пилар проследила за его взглядом. Рефухио не спал и глядел на них мягко и заботливо.

Это был один из тех немногих моментов, когда он был в сознании.

Рефухио не встал ни на следующий день, ни два дня спустя. Он ничего не требовал, ему ничего не было нужно, кроме одиночества. Он подолгу лежал с закрытыми глазами, и нельзя было понять, спит он или бодрствует, находится в сознании или в обмороке. Иногда он смотрел в потолок или на собеседника, но казалось, ничего не видел и не слышал. Его не волновало, кто приходит и уходит, о чем говорят и что делается вокруг. Он не реагировал ни на мольбы Исабель, просящей выпить что-нибудь, ни на мрачные вопросы Балтазара, желавшего знать, о чем думает Рефухио, пытаясь уморить себя голодом. Он не знал, кто находится рядом и где он сам, ибо его это более не интересовало. Он ушел глубоко в себя и не хотел никакого общения. Было ли это результатом раны, лихорадки и лет, проведенных в изгнании, или же подобное состояние было вызвано усилием его воли, они не знали.

Донья Луиза наведалась к Рефухио через двое суток после своего первого визита. Она принесла ему горячий напиток, сделанный так, как ее учила мать, сказала вдовушка. Питье состояло из вина, пряностей и других компонентов, которые должны обеспечить больному отдых. Пилар, сидевшая тут же, посмотрела на темную дымящуюся жидкость с отвращением и подозрением.

— Отдых, — заявила она, — это как раз то, чего у Рефухио в избытке. Ему нужно питание.

— Что вы можете знать об этом? — Глаза вдовы раздраженно блеснули: ее злило, что кто-то осмеливается ей возражать. — От вашей заботы он чахнет на глазах!

Напряжение последних дней сказывалось на настроении Пилар.

— Может быть, и так, но я не позволю пробовать на нем ваше ведьмино варево!

— Ведьмино варево! Да как вы смеете! Вы забываетесь, девочка моя! Вы всего-навсего его женщина, вы не жена ему!

— Ради бога, скажите, кто вы ему?

— Я его друг.

— Да, пока эта дружба вам приятна и цена не слишком высока.

— Ты… ты, маленькая… о, я знала бы, как назвать тебя, не будь я столь благородной дамой. Так дальше продолжаться не может, иначе он умрет. Он умрет, и ты — слышишь, ты! — будешь виновата, если никому не позволишь помочь ему.

Пилар неожиданно почувствовала страшную усталость, будто она несла огромную тяжесть.

— Уходите, — произнесла девушка. — Заберите это я пейте сами, можете использовать как зубной эликсир или восстановитель для волос, делайте все, что вам заблагорассудится, только уходите отсюда.

Она закрыла дверь за доньей Луизой. Через секунду с той стороны двери последовал набор не подобающих благородной даме высказываний, а затем удаляющийся стук каблучков. Пилар стояла и слушала, почти жалея, что не взяла напиток. Она могла бы приготовить другой, и это не имело бы значения. Постоянная бдительность изнуряла. Было бы неплохо знать, есть ли для нее основания.

Она отошла от двери, привычно взглянула на постель. Рефухио лежал с открытыми глазами и смотрел на нее. Его лицо, пылающее от лихорадки и обросшее темной щетиной, было непроницаемо. На секунду ей показалось, что в его глазах промелькнула искра любопытства.

Она бросилась к постели, взметнув юбкой, и опустилась на колени. Взяв влажную тряпочку, она обтерла его лицо и увлажнила губы. Его пристальный взгляд был устремлен на нее, но был безжизнен.

Пилар взяла чашку с водой и, поднеся к его губам, наклонила так, чтобы немного воды попало ему в рот. Он сделал глоток, второй, глотая ровно, хоть и с затруднением, и она не могла определить, хотелось ли ему пить или же он глотает воду чисто рефлекторно.

Она выпрямилась, поставила чашку на место и повернулась к нему.

— Что это? — спросила она тихо. — Что-то не так. Я знаю, вы ранены и слабы, но я не верю, чтобы такой сильный человек, как вы, не мог выздороветь. Не могу поверить, что вы хотите умереть. — Он не ответил, и было неясно, слышит ли он. Пилар продолжала: — Я не позволю вам умереть, вы не можете умереть. Что мы будем делать без вас? Кто спасет Висенте? Как Чарро попадет домой? Кто позаботится, чтобы он и Энрике, Балтазар и Исабель не попали в руки властей, когда мы прибудем в Гавану? Как я могу отомстить дону Эстебану или отобрать у него хоть часть из того, что принадлежит мне? А если я не получу этого, как я буду жить? Что станет со мной?