Читаем без скачивания Первые коршуны - Михаил Старицкий

Голос его задрожал и оборвался; старик припал лицом к рукаву и тихо заплакал.

Рассказ его взволновал всех присутствующих.

— Ох, маты божа, царыця небесна! — простонала няня, утирая фартуком слезы.

— Не плачь, старче божий, — произнесла тронутым голосом игуменья, — мы не оставим вас.

— До смерти молить за вас господа будем, благодетели наши! — воскликнул старик, отымая от лица руку и утирая рукавом раскрасневшиеся глаза.

— Я уговорю отца, я упрошу его приехать к вам, — заговорила Галя взволнованным голосом. — Через несколько дней он обещал приехать сюда. Я расскажу ему о вашем горе, и он не откажется приехать к вам, не откажется… Но если ему на тот час нельзя будет приехать, не будет времени или задержат какие мийские справы, — я сама приеду к вам.

При этих словах Галины какая-то торжествующая радость сверкнула в темных глазах поселянина.

— Да благословит тебя бог, заступница наша! — вскрикнул он с жаром, подымая к потолку глаза.

— А это, — продолжала поспешно Галина, снимая с своего пальца дорогой перстень и отдавая его в руки поселянина, — это от меня на храм, на украшение храма.

— Господь воздаст тебе сторицею! — произнес тронутым голосом, прижимая кольцо к губам, поселянин и, крепко зажавши в руке дорогой дар, поклонился земным поклоном игуменье и Галине…

Прошло две недели, и весна наступила быстро и дружно. Даже замкнутый и суровый монастырский двор вдруг сразу оживился. Земля почти всюду обнажилась, и только в тени, у стволов деревьев или у каменной ограды, виднелись кое-где пятна и полоски подталого загрязненного снега. Из-под бурых, прошлогодних листьев выглядывали голубые глазки робких первых цветов. Набрякшие коричневые почки на кустах начинали расходиться, и сквозь образовавшиеся на них щели высматривали уже туго свернутые светло-зеленые лепестки. В воздухе раздавался протяжный звон колоколов. Чуялось близкое пришествие теплых, торжественных дней весны.

В светлой келье, залитой яркими солнечными лучами, сидели у стола няня и Галина; перед ними на серебряной таце стояли только что присланные от игуменьи лакомства: фиги, горишкы, маковники, жбан меду и большая пшеничная просфора.

— Ну вот, слава богу, и отговелись мы с тобою, Галочка, — говорила старушка, отламывая по кусочку просфору и запивая ее медом, — и на душе как-то легко и светло стало: отдохнули, намолились на год, теперь бы час и додому.

— Чего же спешить, няня, — ответила Галина, — слава богу, что батюшка позволил нам пожить здесь, возвратиться всегда успеем.

— Успеем, — проворчала старушка, — не всегда-то успеем! Праздник наближается, шутка сказать, вот с завтрашнего дня четвертая неделя поста пойдет, а мы здесь сидим и за холодную воду не беремся. Добрые хозяйки, думаю, уже с первой недели приготовляться начали, а мы…

— Что там хозяйство! — перебила Галина с тихой улыбкой старушку, — Хлопотать о нем нечего, напекут пасок и без нас, а от того, что они выйдут немного хуже, большого горя никому не будет.

Старуха хотела возразить что-то, но Галина продолжала дальше:

— Меня вот только тревожит то, что батюшка не едут. Не заболели ль, не случилось ли чего? Да и тому бедному селянину из Рудни обещала я уговорить панотца приехать к ним или хоть меня отпустить, а они все не едут и не едут… Хоть бы дать знать как-нибудь.

— Да тут дашь знать кому, — проворчала старуха недовольным тоном, — тут и за ворота не выпускают, как колодников каких держат.

— Что ты говоришь, няня?

— А то говорю, что есть. Воля твоя, доню, захочешь здесь оставаться еще дольше, так оставайся без меня, а я уже дальше тут сидеть не буду. Что ж это, справди! По своей воле приехали в монастырь, а держат нас, как настоящих затворниц. Сегодня хотела в Лавру пойти, в Печеры — не пускают, к Николаю пустынному хотела — тоже не пускают, да просто за ворота попросилась выйти — не выпускают, да й годи!

— Что же делать, нянечка, в чужой монастырь, говорят люди, со своим уставом не ходят. Здесь для всех обычай один, чтобы соблазна не было.

Но старуха не успокаивалась.

— Устав, доню, — продолжала она сердито, — для своих, для монахинь, а не для гостей. Мы здесь не послушницы, а вот вернее то, что пану войту угодно было дозор над нами учинить и запереть нас в эту темницу! Потому-то он и не едет теперь.

— Годи, няню, не сердься-бо, — остановила ее ласково Галина, — ты соскучилась здесь, оттого тебе и приходят такие думки в голову. Згадай, ведь батюшка ни за что не хотели пускать меня сюда и только слез моих ради уже согласились на мою просьбу.

— Слез твоих ради, — проворчала недовольным тоном старуха. — Разберет кто его душу? Уж если он злыгався с Ходыкой, так я всего могу от него сподиваться.

— А какая же выгода Ходыке запирать меня сюда? — возразила с улыбкой Галина.

— Какая? Не знаю, только поверь, дочко, что была какая-то. Как себе хочешь, а тут что-то неладно. Неладно, да й годи! Чует вот мое сердце; разумом уявить не могу, а сердце чует…

Старуха оперлась щекой на руку и печально закивала головой.

В келье воцарилось молчание. Казалось, какая-то тучка набежала вдруг на солнце и вдруг затмила ясный свет, наполнявший эту уютную комнату.

Галина задумалась. Хотя она не придавала никакого значения словам этой старушки, но все же они невольно возбудили в душе ее какое-то болезненное, неприятное чувство…

Долго сидели обе женщины, погруженные в свои мысли, наконец тихий стук в двери прервал молчание, воцарившееся в келье. В комнату вошла молодая послушница и объявила Галине, что мать игуменья просит ее к себе.

— А что такое? — спросила Галина, подымаясь с места.

— Пан войт прибыл и хочет видеть ясную панну, а с ним еще один знатный горожанин.

Легкая краска разлилась по лицу Галины.

— Слава богу! — вскрикнула она радостно, не замечая последних слов послушницы. — Вот видишь, няня, и приехали батюшка, теперь-то я их и попрошу.

— Наконец-то вспомнил, — огрызнулась старуха, — ты ж не забудь, попроси его, чтоб забирал нас; нагостевались, ну и будет.

Но Галина уже не слышала воркотни старухи.

Набросивши на голову затканный золотом платок, она вышла вслед за послушницей на двор и торопливо направилась к покоям игуменьи, которые находились в конце двора в особом здании. Ласковое солнце сразу же обдало ее целой волной живительного тепла; ласковый ветерок подхватил пушистые пряди ее волос и рассыпал их над сверкающим белизною лбом.

Быстро взбежала Галина на крутые ступеньки крыльца и остановилась на мгновенье, чтобы перевести дыханье: от радости предстоящего свидания и от быстрого бега сердце ее учащенно забилось, яркий румянец выступил на щеках. Послушница открыла перед нею двери и провела ее через ряд комнат в трапезную игуменьи.

Еще не входя в комнату, Галина услыхала громкий голос отца и еще чей-то сухой, скрипящий, показавшийся ей знакомым. Она быстро отворила двери и невольно остановилась на пороге.

Посреди большой, светлой комнаты со сводчатым потолком и чисто выбеленными стенами стоял большой стол, застланный тончайшим белым обрусом и уставленный всевозможными кушаньями и напитками в дорогой серебряной посуде. В конце стола сидела сама игуменья, по правую руку от нее пан войт киевский, а по левую — Федор Ходыка. При виде последнего Галина невольно отшатнулась и остановила на нем испуганный, встревоженный взгляд.

Оживленный разговор, который шел между тремя собеседниками, сразу оборвался, и все сразу обернулись к вошедшей девушке. Ходыка также вслед за другими повернулся к дверям и, увидев остановившуюся у порога девушку, с интересом остановил на ней взгляд. Как-то раньше он видел несколько раз Галину, но не обращал на нее внимания; сватал он ее за своего сына исключительно из-за расчета, не справляясь, хороша или дурна дочь старого войта, придется ли она по душе сыну или нет, — теперь же он в первый раз взглянул на Галину и невольно залюбовался ею. С раскрасневшимся от волнения личиком, с испуганным взглядом больших карих глаз, остановившихся на нем, девушка была необычайно хороша в эту минуту.

Разметавшиеся от ветра волосы окружали ее личико ореолом. От всей ее стройной девичьей фигурки и от прелестного, детски чистого выраженья лица веяло такой нежной юностью и красотой, что даже Ходыка почувствовал при виде ее какое-то щекотанье в сердце. С минуту смотрел он на Галину, и вдруг в глазах его вспыхнул сухой, желтый огонек.

— Чего же ты остановилась, дитя мое? — обратилась к Галине ласково игуменья. — Подойди сюда, привитайся с панотцом твоим и с паном Ходыкой.

Галина подошла под благословенье к игуменье, почтительно поклонилась Ходыке и поцеловала руку отцу.

— Ну что же, донечко, как поживаешь, здорова ли? — произнес ласково Балыка, нежно привлекая к себе Галину и целуя ее в голову.