Читаем без скачивания Дневники 1926-1927 - Михаил Пришвин

Мы шли по зеленой дорожке, на которой босые ноги прохожих деревенских людей примяли траву, но не прибили до земли, как это обыкновенно бывает, где много ходит людей и тропинки становятся серыми, покрытыми мягкой бархатной пылью. Глядя вниз, чтобы не наколоть о что-нибудь свою босую ногу, Петя заметил узкую серую тропинку, пересекающую нашу зеленую. На этой серой тропинке мы увидели множество муравьев, влекущих, по-нашему, конечно, очень маленькие древесные соринки, а, по-ихнему, огромные бревна, превосходящие иногда во много раз тело самого муравья. Мы вскоре нашли на одном конце серой муравьиной большой дороги их огромное государство, расположенное у ствола березы, а на другом — старое, поверженное, гниющее дерево, возле которого кипела работа по заготовке древесного материала для великой республики под березой. Так несколько раз на пути нашем по зеленой дорожке мы встречали пересекающие ее старые муравьиные тропы, и нам было занятно представлять их число и работу, видя, что люди, проходя здесь, ежедневно попирая траву своими ножищами, не могли все-таки прибить траву, и их тропа оставалась зеленая, а муравьи разработали себе относительно их роста огромнейшую рабочую дорогу.

12 Июля. Петров день. Сегодня (с вечера вчера) значительно потеплело, и можно думать, что полоса холодных зорь прошла. Кричат неустанно молодые галчата. На болоте коростелиная мать, защищая своих черных птенцов, бегала возле нас, кричала особенным голосом и как-то хрипела…

Паровое поле над оврагом все было покрыто ромашками, и под их цветами тесными, венчик к венчику, земля была истощенная и на ней больше ничего не росло, так что иногда между ромашками просвечивала рыжая глина, вроде того как иногда на голове с редкими волосами просвечивает плешь. Но прямо же от опушки болотного оврага, заросшего кустарниками ореха, дуба, и осин, и редкими деревьями, начиналась густая трава, из которой поднимались бледно-голубые колокольчики, у пней на склоне краснела земляника.

Тут на муравейнике нашли свежую копку тетеревей, и на ней упавшие перышки, скоро завозилась в кусту тетерка, и вдруг, поднявшись вверх, фонтаном, рассыпались молодые тетеревята. Пока мы возились с ними, стало очень жарко, захотелось пить. Мы спустились вниз в высокую траву, внутри которой держалась еще ночная роса. Тут у ручья в кустах, заросших бурьяном выше роста человека, стояли розовые елочки молочая и колокольчики, не те бледные, как наверху, а темно-лиловые, и каждый колокольчик величиной почти в рюмку. Мы выдернули себе по одному кустику, спустились вниз к холодному ручью и пили воду, черпая ее огромным колокольчиком, как рюмками. Таких больших колокольчиков я еще никогда не встречал.

Были гости весь день. Сегодня праздновала деревня Петров день (рабочие вчера, потому что сегодня работают), деревня была много благороднее, и праздник вышел на славу. Днем было жарко, вечером, как все эти дни, холодно.

М. собирается писать с меня Дон-Кихота. Всякий порядочный человек под старость, оглянувшись на свою жизнь, некоторым образом должен ощущать в себе подобие Дон-Кихота, но я, слышавший эти слова от своей Дульцинеи, имевший всю жизнь возле себя такого Санчо, как Павловна, я действительно почти Дон-Кихот.

Ехать на Урал и, значит, завтра с Левой в Москву или же оставаться здесь и писать на месте роман и проч.

За это время можно написать звено «Кащеевой цепи» в 4 листа = 1000 руб. + 500 р. очерков + приготовить охотничью книгу = 500 руб. и, выплатив аванс «Новому Миру» 1000 руб., взять еще 1000 руб.

Если же в газету писать, значит поехать на Урал, то Август — Сентябрь — собирание материала, Октябрь — Ноябрь — писание, Декабрь, Январь — Февраль, Март — роман, и потом опять Урал.

В газете мне дадут прожить = 1200 руб. на два месяца, из них 200 на одежду, 500 дома и 500 себе на дорогу: (дорога = 200 руб. и по 150 руб. в месяц.)

Вернувшись, пишу очерки: 50 руб. — 20 штук.

Здесь решить невозможно и необходимо выехать в Москву для переговоров: 1) с «Рабочей газетой», 2) с «Новым миром», 3) с Гизом, 4) с «Красной Новью».

Подумать о других органах, напр., о «Кооперат. Жизни».

С. Т. Григорьеву, высокому боярину Берендеева царства с глубоким уважением и преданностью{31}.

Михаил Пришвин.

<Без даты> Мои разные думы обыкновенно скопляются перед засыпанием, и напор их иногда бывает велик, что вдруг как бы что-то порвется в голове, и мысли рассыплются множеством чередой проплывающих световых картин с невозможно безобразными пугающими рожами. Тогда я знаю, что надо спешить каким-нибудь способом убить в себе мысль и заснуть. Я придумал себе на такие разы заниматься арифметикой, и любимейший мой лес, где получаю столько всевозможных впечатлений, превращаю в предмет исчисления. Беру я какой-нибудь хорошо знакомый участок, измеряю деревья, считаю, помножаю и во время вычисления древесной массы засыпаю.

На этот лад в свои так называемые чисто деловые дни посредством счета и меры, мне кажется, я убиваю в себе напирающую изнутри потребность к чему-то безмерному и для жизни обыкновенной очень опасному. Но рано или поздно после длинного ряда деловых дней начинает забираться в душу тоска, и опять перед засыпанием хочется отведать сладкого яду — побыть наедине с самим собой. И на эти случаи у меня есть искусственный способ возбуждения мысли и явления картин. Чтобы не заснуть скоро, я опять воображаю себе тот самый лес, который для засыпания я вычислял, и начинаю через этот огромный русский хаотический лес путешествие пешком на свою родину к тому небольшому хутору, куда постоянно возвращался раньше в жизни, совершая по свету большие круги.

Тот огромный лес, через который я подхожу к родному месту, только на карте сплошной зеленый, на самом деле, когда идешь по дороге или тропе, через каждые два-три, много четыре часа пути деревья в нем редеют, показываются следы каких-то давних работ; вдруг обрывается вековая стена леса, и на фоне этой синей стены виднеется пониже, позеленей, помоложе, и так ярусами лес постепенно сходит на нет к полям. Последние остатки леса перед полями крестьян видишь на заброшенных полосах, разделенных бороздами, в которых прежде всего начинает аллейками пробиваться еловый или березовый лес. Но этот ярусом нисходящий к полям со всех сторон лес уже явно показывает нам свое торжество над человеком. Случится в такой лесной чаще на середине ее встретить два-три дома и единственный остаток бывшей когда-то здесь большой деревни или имения.

Тут на отдыхе в беседе со старыми людьми узнаешь, глядя на лесные ярусы, что привело к зарастанию, — голодные, военные, пожарные, годы неудачных реформ — все решительно, как в книге, кто умеет слушать человека и смотреть на лес с пониманием, написано на этих синеющих, голубеющих и зеленеющих ярусах.