Читаем без скачивания Боги и влюбленные - Пол Джефферс

— За что? За что? — вскричал он, когда я поднес кинжал к его горлу.

— Примигений, — прошептал я.

— Ты ошибаешься, Ликиск. Поверь мне.

— Нет, — холодно сказал я. — Я не ошибаюсь.

— Пожалуйста!

Склонившись к его груди и прижав кончик кинжала к гладкой коже горла (слегка порезав его до крови), я заглянул в расширенные от ужаса глаза.

— Ты видел когда-нибудь сражения гладиаторов, Плиний? — прошептал я. — Знаешь, что говорят бойцы? Слышал слова, которые они произносят, когда на них смотрит Цезарь? Славься, Цезарь, идущие на смерть приветствуют тебя. Скажи это, Плиний.

— Ликиск, пожалуйста, не делай этого! Пожалуйста!

— Скажи.

— Если я скажу, ты меня отпустишь?

— Скажи.

— Славься, Цезарь… идущие на смерть… приветствуют тебя.

— Теперь я Цезарь. Твоя жизнь в моих руках. Должен ли я тебя помиловать?

— Да, — сказал он, засмеявшись и, наверное, подумав, что все это игра, часть маленькой драмы, которую он разыгрывал вечером, когда гости притворялись, будто я — их повелитель. — Да, помилуй. Пожалуйста, Цезарь! Помилуй!

— После того, что ты сделал с Примигением, ты просишь о пощаде?

— Ликиск, мне нужны были деньги, а за свидетельские показания давали много денег.

— Ты сделал это ради денег? — простонал я.

— Мне нужны были деньги. Ты должен понять. Ты ведь знаешь, как тяжело, когда у тебя ни гроша!

— Я не Ликиск. Ты забыл. Я Цезарь.

— Да, Цезарь! Помилуй. Пожалуйста.

Я сделал паузу, словно раздумывая. Потом улыбнулся:

— Добить!

Меня охватило ликование, когда из рассеченной шеи Плиния вырвался фонтан ярко-красной крови. Пораженный ее количеством (когда нож погрузился в шею до самой рукоятки, мне на живот и пах выплеснулся целый поток), я вскочил с постели и уставился на то, что сделал; во рту у меня пересохло, в висках и на шее бился пульс, а кровь Плиния тем временем заливала его бледную кожу и белые простыни. Он несколько раз дернулся и затих. Кровь из горла продолжила медленно сочиться.

Я вытер себя его плащом.

Главная комната, где на полу спали обнаженные кутилы, была погружена в тишину, когда я прокрался к двери, одетый в ту же одежду, под которой спрятал кинжал. Подарки я оставил.

Весенний дождь омыл крутую дорогу, ведущую обратно к берегу. По ногам текли ручейки грязной воды, дождь насквозь промочил мой плащ и тунику. Мне было холодно, капли били по лицу, путали волосы, но я смеялся. Так, смеясь на бегу, я добрался до «Тритона», легко покачивавшегося на волнах.

Сабин не спал, ожидая моего возвращения.

— Заходи, мальчик, и сними сырую одежду. Надень мою и, если хочешь, расскажи.

Я положил на стол его кинжал. Этого было достаточно.

— До отплытия тебе лучше остаться здесь, Ликиск, — сказал Сабин.

Однако я должен был вернуться к Реммию.

— Мне надо попрощаться и забрать деньги.

Когда я оказался в доме Реммия, дождь уже кончился, выглянуло солнце. Толстый сводник и его женщины завтракали. Сев на свое место, я быстро поел. Реммий смотрел на меня иначе, женщины были необычайно тихи. Клодия, видевшая меня насквозь, тоже молчала. Я был уверен — они знали о Плинии. Новости об убийствах, хотя и довольно частые, распространялись молниеносно.

Когда я поел, Клодия встала и положила руку мне на плечо, в то время как остальные молча вышли из-за стола и покинули комнату. Клодия закрыла за ними дверь. Как всегда прямолинейная, она повернулась и спросила:

— Ликиск, это ты его убил?

В ее глазах не было угрозы.

— Да, — ответил я. — На то была причина. А что, кто-то спрашивал?

— Нет, — сказала она. Возвратившись к столу, она села рядом и взяла меня за руку.

— Это только вопрос времени — кто-то все равно придет, — произнес я.

— Здесь ты не будешь в безопасности. В Остии тебя слишком хорошо знают.

Кивнув, я сказал, что уплываю.

— Вам не о чем тревожиться. Это была только моя обида.

— Реммий очень обеспокоен.

— Он меня выдаст?

— Никто из нас тебя не выдаст. Мы любим тебя, Ликиск. Ты наш брат, наш сын, наш весельчак. Мы тебя не выдадим. Ты хочешь забрать свои деньги и вещи. Если тебе нужно еще, мы поможем.

— Нет, денег мне хватит. Я дождался Сабина. Он капитан корабля, и я уплыву вместе с ним.

— Надеюсь, это будет скоро — ради твоего же блага.

— Завтра или послезавтра. Но здесь я не останусь. Я знаю, что для вас это опасно.

— Мы будем по тебе скучать, Ликиск.

— И я по вас тоже.

Она поцеловала меня нежно, как мать целует сына. Она не плакала, хотя некоторые женщины прослезились. Реммий крепко пожал мне руку, сокрушаясь.

— В Риме мы могли бы стать богачами, Ликиск.

Я сдерживал слезы до тех пор, пока не покинул дом. В маленьком ящике подмышкой у меня была одежда, деньги и письма Прокула и Неемии.

Я старался идти неторопливо, не привлекая к себе внимания.

Нептун, словно сознавая грозившую мне опасность, послал туман, укрывший доки, когда я пробирался к «Тритону», спешил по сходням и бежал по сырой палубе. Лампа дружелюбно освещала тесное помещение каюты, где по решению Сабина я должен был оставаться до тех пор, пока «Тритон» не поднимет якорь и не выйдет в открытое море.

— Я записал тебя в команду, — сказал он, наливая мне чашу вина.

— Что у меня за должность?

— Помощник капитана, — сказал он, подмигивая. — Будешь следить, чтобы Сабину хватало вина, чтобы его каюта была чистой, и чтобы ему было с кем поговорить, когда развяжется его язык. Короче, будь рядом с каютой капитана, подальше от чужих рук и от чужих глаз — по крайней мере, пока мы не покинем Остию.

— А когда мы ее покинем?

— Послезавтра, во время прилива.

— Куда мы направимся?

— При попутном ветре дней через десять — четырнадцать прибудем в Александрию.

— А потом — в Палестину!

Сабин сжал мои плечи.

— Александрия — большой порт. Тебе не придется долго ждать корабля.

— Один день — это уже долго, — ответил я, мысленно устремляясь к тому моменту, когда увижу Марка Либера и раскрою руки, чтобы его обнять — только его. Я больше не буду принадлежать никому, кроме своего воина, поклялся я, когда «Тритон» Сабина выходил из дока. Свежий ветер дул мне в лицо, а над далекими холмами вставало дружелюбное солнце.

Часть третья

УЧЕНИК

XXI

Славный корабль «Пальмира», капитаном которого был Библос (опытный морской волк, ветеран битв с Нептуном и друг Сабина) доставил меня в гавань Кесарии с севера, борясь с южным ветром, взбивавшим морскую пену вокруг защищавших порт укрепленных рифов. За трехнедельное путешествие из Остии я повидал множество гаваней, в том числе и огромную якорную стоянку в Александрии с ее знаменитым маяком, однако водные чудеса не могли надолго захватить мое внимание, поскольку ум и сердце жаждало конца путешествия.

К счастью, в Александрии я сел на «Пальмиру» всего через день после прибытия. Сабин советовал мне прогуляться и осмотреть город, но я остался в доках, ближе к кораблю, наблюдая за тем, как команда заносит на борт последние грузы. В ту ночь я не сомкнул глаз, и Сабин провел эти часы, развлекая меня стародавними историями, рассказами о Прокуле и других наших знакомых, а на рассвете, когда пришла пора расставаться, и мы поняли, что, возможно, больше никогда не увидимся, мы обнялись и расплакались.

— Удачи тебе, мальчик, — сказал Сабин, заключая меня в объятия. — Удачи в новой жизни, которую определили тебе богини судьбы.

Через несколько дней, перед самым закатом, «Пальмира» вошла в порт Кесарии. Все море, порт и белые каменные здания приобрели сперва янтарный, затем оранжевый и, наконец, темно-красный оттенок, после чего погрузились в холодные синие тени. Когда «Пальмира» пришвартовалась, город Цезаря накрыла черная ночь.

На берегу, вновь ощутив под ногами твердую почву, я вдохнул морской воздух и поудобнее устроил подмышкой ящик с вещами. Пройдя по шумному причалу, кишащему моряками, женщинами и обеспокоенными получателями, пытавшимися, несмотря на темноту, проследить за разгрузкой товара, я ступил на землю евреев.

Впервые за долгое время я без страха подошел к римскому солдату, который с ленивым интересом разглядывал суету на пристани.

— Простите, господин, — сказал я, прекрасно понимая, что он солдат, а не офицер, и специально польстив ему таким обращением. — Я прибыл вон на том корабле и хотел бы увидеть трибуна Марка Либера из Двенадцатого легиона. — Я говорил на греческом, и он меня понял.

Солдат чуть выпрямился, услышав имя командира. Он был молод, вероятно, новобранец, симпатичный, однако не из Италии; скорее всего, завербован из этих мест, подумал я.

— Трибун в бараках, рядом с дворцом прокуратора. Знаешь, где это? — Я покачал головой. — Легче показать, чем объяснить. Это недалеко, и я быстро вернусь, так что могу проводить.