Читаем без скачивания Дворец вечности - Боб Шоу

Лишь очень немногие миры Федерации оказались в состоянии пережить такую атаку. Церула выжила, потому что имела возможность в короткое время взорвать более восьмисот ядерных устройств на пути чужого корабля и создать газовый барьер во много раз плотнее, чем межзвездная среда, через которую шел корабль. Разъеденный корабль купался в ядерном огне на протяжении двух световых лет, прежде чем его мощные блоки ослабли. Он попытался перейти из тахионной формы в релятивистский полет и исчез в далеком галактическом прошлом.

На самой Церуле гражданское население ничего не знало о случившемся медлительный свет будет целый год рисовать на небе след смерти чужака, но на военной базе шло лихорадочное обсуждение атаки. Было две вероятности, и обе неприятные: либо сиккены заострили внимание на Церуле как планирующем центре ведения войны, либо слепой случай привел их для испытания нового оружия сюда, в самое неподходящее, с точки зрения людей, место.

Вторая вероятность была немногим более утешительной, поскольку факт, что Церула уцелела, сделает ее обьектом нападения в будущем.

Услышав, что отец среди ночи отправился на базу, Хэл заподозрил, что готовится нечто серьезное. Он включил свет и поднес часы к глазам. Начало четвертого. Он снова лег, уже полностью проснувшись, и стал слушать, как океан терпеливо бьет утесы. Очки Хэла остались на подзеркальнике в другом конце комнаты, но читать все равно не хотелось, так что он пустил свой мозг в странствия. В самом Центре и во всех городах вдоль побережья люди, наверное, спят и пускают корабли снов по темным потокам ночи, не обращая внимания на волны, измеряющие жизнь.

Великая загадка — кратковременность жизни человека — не тянет его к непрерывной активности. Способность охотно отдаваться сну, этой ежедневной смерти, было лучшим указанием на бессмертие. Однако, если человеческий дух бессмертен, какова цель мимолетного физического существования?

Сто лет жизни, десять лет, один год — ничто против вечности, один виток так же хорош, как и другой. Однако больно сознавать, что сиккенские воины крадутся к Мнемозине и несут смерть всем мужчинам, женщинам и детям.

Возможно, какой-то аспект физической жизни превышает все другие соображения? Может быть, эволюция? Противоэнтропическая тенденция ко все более высоким ступеням организации ведет… ведет… Дыхание Хэла участилось, сердце заколотилось: он чувствовал, что его жаждущий мозг подходит к концепции, которая даст оправдание всей его жизни.

Хэл Фаррел закрыл глаза.

Прекрасные переливы красок цветущих растений на фоне космоса бежали и сливались в тысячи других цветов, в которых видимый спектр составлял лишь малую долю.

И вокруг колыхалась Мать-масса, громадная, устрашающая, вечная…

В слепяще-солнечной сущности, что была суперэгоном, тысячи личностей-образов объединялись и перемешивались бесконечно. Мысли призматические кристаллы алмазной остроты — летели по поверхности мозга.

"Первый инструмент может быть потерян до нас".

"Этого нельзя допустить".

"Тевернер должен быть переведен на сознательный уровень немедленно".

"Это несколько преждевременно. Отсрочка еще на пять лет была бы предпочтительнее в интересах физической совместимости".

"На это нет времени. Нужно действовать сейчас".

"Решено. Действуем сейчас".

Глава 5

Тевернер откинул простыни и встал с постели. Надев очки, он подошел к большому, до потолка зеркалу. Он точно знал, что он увидит — память Хэла была и его памятью, однако надо было оценить тело, в котором он теперь был, чтобы заново сориентировать дух и плоть. Зеркало показало высокую узкоплечую фигуру с длинным нервным лицом и гладкими прямыми волосами. Грудь впалая, руки и ноги минимального мускульного развития, локти и колени выступают, как узлы на веревке.

Глядя на отражение, Тевернер был переполнен страхом и чувством собственной неадэкватности. Что он предполагает сейчас делать?

После его «смерти» прошло двадцать лет. Двадцать лет! Так много времени пропущено, а так много надо было сделать. Он с опозданием осознал, что не понял механики предложения суперэгона. У него было представление, что его личность должна была каким-то образом перейти если не в мозг новорожденного, то по крайней мере в мозг Хэла-ребенка.

Но, возможно, пришлось ждать, пока мозг будет иметь достаточно извилин, пока центральная и периферическая нервные системы станут достаточно сложными.

И в любом случае, что мог сделать ребенок? А что теперь будет делать девятнадцатилетний юноша? Как он убедит зажатых в угол генералов КОМсэка, что их единственная слабая надежда избавиться от сиккенов заключается в отказе от баттерфляй-кораблей? Что иллюзорная утроба межзвездных двигателей пожирает бессмертные человеческие души?

Ноги Тевернера вдруг ослабли. Он сел на край постели и постарался унять дрожь. Как эгон он принимал концепции и опыт эгонного плана с чем-то большим, чем холодное интеллектуальное удивление, но в слаборазвитом теле мальчика знание несколько превышало возможности управлять им. Все было слишком… Безмерно. Он поднес руки ко лбу и старался своей волей остановить дрожь в пальцах, но их нервные движения не прекращались, и до Тевернера медленно дошло, что управлять этим хрупким, пугливым телом трудная, если не невозможная задача.

В предыдущей жизни, которая иногда смутно вспоминалась, он обладал силой, здоровьем и, кажется, не имел никаких нервов. Теперь он понял, что никогда не думал о трудностях, с которыми жили другие. Но неужели это неуправляемое исступление нормально? Он покопался в детстве Хэла, осветил серию мрачных картин и получил ответ. Вопиющий хаос в его нервной системе стал еще хуже, когда он увидел в кривом зеркале памяти Хэла людей, формировавших его жизнь двадцать лет назад. Джервез Фаррел — холодный, страшный отец-образ, изливающий свою злобу строго отмеренными дозами. Лисса — углубленный, саморазрушающийся едок, позволивший своему жару уйти по каплям. Бетия — теперь немногим старше двадцати…

Мысль о Бетии внесла первую ноту спокойствия. Память Хэла сказала Тевернеру, что она живет при университете на Церуле, в аспирантуре по психоистории. Она стала высокой, чересчур идеальной красавицей с прямым, пронизывающим взглядом, под которым Хэл всегда чувствовал себя неловко. Однако иногда в ней появлялась тень девочки-Бетии — сказочной принцессы с лечащей магией в пальцах и устремленными к странным горизонтам глазами — ив такие минуты Хэл любил ее застенчиво и безнадежно.

Собственные воспоминания Тевернера о Бетии как о маленьком ребенке дополняли нарисованный Хэлом образ и создавали человека, к которому трудно приложить общие законы природы и человеческого поведения. Если бы Тевернер мог сказать кому-то правду, то только Бетии.