Читаем без скачивания Новый свет - Юрий Азаров

— Я боюсь! — Слава ухватился за края доски, и его тело опустилось в черноту. — Послушай, дна нет!

— А ты прыгай, — спокойно посоветовал Золотой мальчик. — Боишься!

— Я боюсь?! — взревел бывший вождь и отпустил доску.

Коля прислушался: ему казалось, что Слава Деревянко летел целую вечность. Наконец что-то хлюпнуло, из черноты потянуло сыростью.

— Скотина! — орал что есть мочи бывший вождь. — Здесь никакого хода нет. Здесь вода.

— Есть ход, — тихо и упрямо твердил свое Почечкин, впрочем, он не настаивал и даже сказал почти разгневанно: — А я почем знаю, есть там ход или нет?

— Так ты же говорил, что есть!

— Я хотел проверить, есть там ход или нет. Я так тебе и сказал. Это моя тайна. Вроде бы как предположение — есть ход или нет.

— Ну, я вылезу отсюда — дам предположение!

— А как ты вылезешь оттуда? — спросил спокойно Коля.

— А ну неси мне лестницу, она там стоит возле конюшни.

— Я ее не донесу. Попрошу Каменюку.

Слава не знал, как ему быть: кричать на Колю совершенно бесполезно, совсем непонятно — нарочно он все это подстроил или на самом деле ничего не понимает.

— Ты настоящий болван или придуриваешься?

— А вот будешь ругаться, позову Каменюку.

— Ты, бегемотина, у меня ноги замерзли! А ну волоки лестницу.

Коля притащил лестницу. Детский вождь вылез из подземелья, чертыхаясь.

Коля помог Славе снять и отжать штаны.

— А я знаю настоящий ход в склад Каменюки, — тихо между тем прошептал Коля Почечкин.

— Нет уж, спасибо, — ответил Слава.

— Правду говорю.

— И ты первый полезешь?

— Полезу. Только ты еще раз поклянись, — предложил Коля.

— Ты что, сдурел, через каждые две минуты клясться!

— Тогда не полезу.

— Ну ладно. Как там, — пусть лучше умру, чем выдам тайну.

— Не так, — сказал Коля. — Надо на колени стать. Настоящие клятвы даются на коленях. Видел кино про мушкетеров?

— Видел. Там на одно колено становятся.

— Правильно, и ты на одно становись. И надо целовать плащ.

— А где плащ? — спросил Слава.

— Вот вместо плаща. — И Коля показал на старое одеяло. Он тут же взял в руки одеяло и набросил его поверх себя так, чтобы часть его свободно ниспадала на ноги. — Ну, готов?

— Ты, рыжий, думаешь, что болтаешь?

— А я тебе могу поклясться, что покажу склад, где есть все.

— И сгущенка?

— И сгущенка, и мелкокалиберка, и все другое.

— А зачем ты меня обманул в первый раз?

— А я тебя не обманывал, там, наверное, тоже есть ход. Каменюка всегда кричит, что в его подвалах полно воды. И тут полно воды, так что видишь — все сходится. Дай я покажу тебе, как клянутся настоящие рыцари.

— Не рыцари, а мушкетеры, — поправил Слава, вспоминая сцену из спектакля, в котором Почечкин играл слугу Арамиса.

Коля сделал реверанс и поднес к губам угол старого одеяла:

— Клянусь именем короля и званием королевского мушкетера, что скорее умру, чем выдам тайну про склад Каменюки.

Слава понимал, что с Почечкиным спорить бесполезно: вроде бы и нормальный, вроде бы и ненормальный. Поди разберись — какой он. Будешь с ним спорить как с нормальным, а он окажется полудурком, тогда выходит, зря время потратил на споры. Нет, с Почечкиным спорить бесполезно. А вдруг действительно он знает про тайный ход в склад. И бывший вождь вынужден был дать клятву.

— А теперь пошли, — сказал Коля.

Они направились к той же черной зияющей дыре, из которой едва только вылез Слава.

— Здесь тайный ход.

— По шее хочешь получить? — тихо, сквозь стиснутые зубы проговорил Слава и вдруг заорал что есть мочи. Заорал, как настоящий блатной и психованный: — Лезь сам! Полудурок! А если не полезешь — спущу тебя к водяным крысам!

— Спокойно, — ответил Коля. — Тут же есть лаз. В него надо попасть. С умом, понимаешь.

Коля нащупал ногами кирпичи и стал спускаться в подполье. Через две минуты он исчез, даже звуков не было слышно. Волновалась Эльба. Прошло минут двадцать. Заволновался и Слава.

— Колька! Колька! — кричал он шепотом. Оттуда, из сырого подземелья, послышался шорох и показалась рука с банкой сгущенки.

— Держи, а я еще сейчас достану.

Слава едва не потерял сознание, когда в руках у него оказался любимый продукт. А когда увидел еще две банки сгущенки, он стал плясать вокруг живого и невредимого Коли Почечкина. Стал целовать Почечкина, который в трудную минуту жизни не только его успокоил, но и доставил столько радости.

— Ты настоящий друг, Почечкин, — сказал Слава, опустошая вторую банку сгущенки. — А тебе дать попробовать?

— Не хочу, — сказал Коля. — У меня была котлета. Мы ее пополам с Эльбой съели.

— А при чем здесь котлета?

— Я хочу, чтобы во рту вкусно оставалось. А когда сгущенки попьешь, от котлеты и следа не останется, понял?

— Ну, ты даешь! — Слава рассмеялся. Отбросил пустую банку. Лег на спину и похлопал себя по животу. — А ты, Почечкин, неплохо устроился. Никакой общественной работы не выполняешь. Единоличником растешь, братец. Нехорошо, Почечкин. Потом, видишь, ты, оказывается, воруешь. Сгущенку по ночам жрешь, а дети кисель хлебают на одной воде. Я думал, что ты дурачок, а ты оторви да брось, в рот палец не клади тебе.

— А ты попробуй.

— Послушай, Колька, а за что тебя любят все? — спросил Слава серьезно. — Меня так все ненавидят.

— Потому что ты задавака.

— Ну, согласен, есть немного. Но кто из ребят не задается?

— Задаются все. Только ты с ехидностью задаешься.

— Но я же смелый, Почечкин.

— Дурак ты, — тихо сказал Коля. — Тебя все любили бы, если бы не был злым. Вот за что ты Эльбу ногой пнул? За что?

— Кто пнул?

— Думаешь, я не видел?

— Не пнул, а так, чуть-чуть.

— А думаешь, ей приятно? Думаешь, она не понимает, где рука, а где ноги? Собаки еще лучше понимают, чем люди. Мне один дяденька сказал, что собаки больше людей знают и все-все понимают, только им надо прямо в глаза рассказывать, тогда каждое слово в их голове оседает.

— Ну, ты даешь, Почечкин.

— Что ты зарядил как попугай: даешь, даешь. Что, других слов не знаешь?

— А ты как педагог. Сказки скоро будешь рассказывать, как этот алкаш Волков…

Как только были сказаны эти оскорбительные слова в адрес учителя, так Коля схватил прут металлический да как хватит им Славу Деревянко, а Слава весь кровью и залился и руками обнял голову, и Эльба залаяла, и Коля в испуге диком заплакал, закричал:

— Слава! Славочка!

А Слава пулей вылетел из сарая и бегом к медпункту, а за ним Почечкин, а за Почечкиным старая Эльба. Деревянко бежал, закрыв руками лицо, и сквозь пальцы сочилась кровь. И через две минуты по интернату слух пошел:

— Чулы, отой рыжий Славку убил.

— Та не може буты.

— Сама бачила. Весь в крови.

— Та вин же малый.

— Ото ж и кажу, шо малый. Зараз все перемешалось. Мали великих бьють, а велики с малыми не справляються.

— Поразболталась детвора.

— А что может вырасти из дитыны, у которой на глазах батько мать убил?

— Все беды идут от непорядка в семье.

— Ото ж и я кажу, с семьи надо начинать, а не с интернатов. Тут вони як черты озвереют. И нас ще поубивают.

— Раньше хоть в бога верили, а зараз ни в бога ни в черта. Коля в этот вечер чувствовал себя не в своей тарелке. Его со всех сторон донимали предостережениями:

— Хана тебе, Колька, теперь. Прибьет тебя Славка.

— Достукался, рыжий.

— Ты не ходи сам, держись поближе к воспитателям, чтобы он не тронул, а потом, может, забудет.

А Колька и не ждал расправы. Не верил в нее. Что-то в глубине его рыжего, покрытого тонким слоем веснушек, крепенького тела екало, что-то чего-то пугалось, и что-то, напротив, ждало с нетерпением, ждало какого-то нового, хорошего поворота в жизни, нового события, может быть, даже чуда. Колька верил в чудеса. Он часто загадывал: «А вот не выучил урок, а все равно получу хорошую отметку», И так хотелось испытать страх. Не избежать страха, а, наоборот, пройти через страх: уж больно от его преодоления у Почечкина большая радость получалась. И теперь он верил, что все хорошо обернется. Так оно и получилось.

Коля Почечкин вошел в учебный корпус и, как только увидел стоящего к нему спиной перебинтованного Деревянко, так у него в груди появилось знакомое чувство ожидания страха, и ноги сами было хотели отнести его в сторону, но в голове у Коли сидело что-то умное. И это умное и упрямое настояло на том, чтобы Коля шел навстречу возможной беде. Не соображая и как-то непонятно волнуясь, Коля подходил к перебинтованному Славе. Не сводил с героической головы глаз своих. Колино воображение в один миг увидело в перебинтованной голове такую прекрасную раненость, какая случается в настоящем окопе и на настоящем фронте. И не то чтобы жалко стало Коле Деревянко, и не то чтобы страх за себя подступил, неизвестно почему, а Коля вдруг почувствовал жар и сразу же быстрое облегчение — слезы одна за другой скатывались по его лицу. Всхлипывая, Коля сказал: