Читаем без скачивания Изобретения профессора Вагнера - Александр Беляев

— Тайна строения материи — ключ к тайнам мироздания. Когда мы овладеем этой тайной совершенно, мы будем всемогущи… Мы овладеем круговоротом вещества… Песок пустыни мы сможем превратить в золото, камень — в хлеб… И, быть может, когда-нибудь мы в состоянии будем создать микрокосмос — маленькую солнечную систему в своей лаборатории.

— Что же тогда будет с творцом мира? — с тою же улыбкой спросил Вагнер.

Шмидт смутйлся и потом вдруг рассердился.

— Я не касаюсь теологии, — проговорил он, покраснев, и замолчал.

«Хорошенькую игрушку я приготовил для тебя», — подумал Вагнер, глядя на молодого ученого, в котором научная мысль мятежно пробивала дорогу сквозь дебри привитых воспитанием старых верований и предрассудков.

— Вы ближе к истине, чем воображаете, мой молодой друг, — сказал серьезно профессор Вагнер. — Пройдемте в лабораторию.

— С вашего разрешения, позвольте и мне взглянуть, что вы собираетесь показать профессору Шмидту, — сказал Брауде, следуя за ними.

Вагнер и его спутники вошли в огромный полуосвещенный готический зал. Когда-то здесь пировали бургграфы, ландграфы и вальдграфы. Возвращаясь с охоты, они веселились здесь до утра: рвали руками дымящееся мясо кабанов, и бросали кости собакам, и пили пиво из высоких кубков, и оглашали высокие своды песнями. Теперь здесь было тихо, как в пустом храме. У стен стояли длинные столы, уставленные тиглями, перегонными кубами, колбами, пробирками. Всю середину зала занимал стеклянный шар необычайной величины.

Профессор Вагнер протянул руку по направлению шара.

— Наконец-то вы объясните назначение этого шара, дорогой профессор! — сказал Брауде.

— Да, я это и хочу сделать! — ответил Вагнер, подходя к выключателю.

Электрическая лампочка погасла, зал погрузился в полную темноту. Только внутри шара светилась какая-то туманность.

— Прошу садиться!

Брауде и Шмидт уселись в старинные кожаные кресла. Вагнер стоял у шара, и его силуэт выделялся на фоне светящейся туманности.

Все замолчали. Только ветер продолжал свою неумолчную жалобу. Этот старинный зал с острым колпаком потолка, таинственный полумрак, излучаемый шаром, скрежет флюгеров и завывание ветра навевали жуть на нервного Брауде и романтичного Шмидта. Будто они попали в кабинет средневекового алхимика. Шмидт дал волю своему воображению. Ему казалось, что уже не профессор Вагнер, а доктор Фауст стоит у таинственного мерцающего шара. Вот он произнесет заклинание, и из темного угла появится Мефистофель в традиционном театральном костюме… Не черный ли пудель царапается за дверью?..

— Здесь зарождается новый мир! Маленькая солнечная система, — прервал молчание Вагнер, поднимая руку к шару с таким величественным жестом, будто он играл роль творца мира и говорил: «Да будет свет!» — Свершилось то, о чем вы только что мечтали, дорогой Шмидт!

Шмидт нервно подскочил в кресле.

— Не может быть!

— «Еррur si muove», — с улыбкой ответил Вагнер. — Вы видите туманность, из которой создается новый мир.

— Но позвольте, господин профессор!..

— Дорогой друг, — остановил Вагнер Шмидта, — я дам вам ответ на все ваши вопросы. Но я опасаюсь, что наша научная беседа будет скучна и не совсем понятна господину Брауде. И потому я пока остановлюсь на самом существенном.

Вы сами говорили, что в строении атома — ключ к тайнам мироздания. Я овладел этим ключом. Я разложил атом, сознаюсь, не без риска взорвать себя со всем домом освободившейся внутриатомной энергией. В моих руках оказался тот первичный материал, из которого создаются миры. Если мир создан без вмешательства «творца», то очевидно, что сам этот первичный материал имеет в себе то, что называют рrimum moveus — первый двигатель. Нужно было только поместить этот материал в соответствующие условия, и должна появиться космическая жизнь. В конце концов, это так же просто, как то, что из лягушечьей икры вырастут лягушки, если ее поместить в воду подходящей температуры.

Впрочем, если сказать правду, дело несколько сложнее. Достичь в безвоздушном пространстве стеклянного шара температуры абсолютного нуля межпланетных пространств не представляло особого труда. Но необходимо было изолировать мой космический «Эмбрион» от притяжения Земли. Мне удалось и это. Не буду говорить о целом ряде других технических трудностей. Довольно сказать, что созданная мною космическая туманность, как вы можете заметить, уже начинает вращаться. Смотрите!

Брауде подошел к шару и увидал, что мерцающая шарообразная туманность медленно вращается вокруг своей оси.

— Изумительно!.. Поразительно!.. — Вдруг, что-то вспомнив, Брауде обратился к Вагнеру с улыбкой: — А вы, дорогой профессор, не улетите на этом шаре, как Фауст на бочонке?

— Я предпочитаю выходить сквозь двери, — ответил Вагнер, намекая на взрыв стальной двери при побеге.

— Но скажите, уважаемый профессор, — вновь спросил Брауде, — сколько же миллионов лет должно пройти, пока образуется ваша солнечная система?

— Часов, вы хотите сказать?

— Как часов?

— Очень просто. Эта будущая планетная система приблизительно в сто сорок миллиардов раз меньше Солнечной системы. По моим расчетам, диаметр будущего солнца этой системы будет равен сантиметру, диаметр крайней орбиты будет около тридцати двух метров, а диаметр такой планеты, как Земля, будет меньше одной десятой миллиметра. Кроме того, я искусственно ускорил процесс развития. По предварительному вычислению, на образование планет потребуется около двух тысяч часов, от появления первого организма до говорящего человека — семьсот часов, а тот период, который прожило наше человечество, пройдет в этом мире в сорок секунд. Такое соотношение времени в соответственно увеличенном масштабе существовало в нашей Солнечной системе. Условно для Земли эти цифры таковы: если принять за двадцать четыре часа период от появления первого беспозвоночного существа, то от позвоночного до человека протекло семьдесят часов, а вся история говорящего человека до настоящего времени уложится в четыре секунды. Вся история человечества с того момента, когда человек начал говорить, и до настоящего времени занимает лишь одну шестидесятитрехтысячную часть периода, потребовавшегося первичному организму, чтобы превратиться в современного человека.

— Неужели вы предполагаете, что и здесь, в этом мире, на микроскопических планетах появится человечество?

— А почему бы и нет? От появления до гибели планетной системы это человечество будет жить всего несколько наших минут. Но для них наши минуты будут равняться миллионам лет. В эти пять-шесть минут будут сменяться поколения, создаваться и гибнуть государства, войны и революции будут потрясать «мир», люди — рождаться, страдать, думать о бесконечности, считать себя «венцом творения» и умирать… Быть может, здесь родятся великие астрономы, которые будут изучать Вселенную. Но стенки стеклянного шара им будут недоступны по своей неизмеримой отдаленности, о них они не узнают никогда… Возможность существования такого микрокосма допускал наш русский поэт Валерий Брюсов. Правда, он писал о мире электронов. Он говорил: