Читаем без скачивания Александр Великий или Книга о Боге - Морис Дрюон

Затем она представила ему мальчика шести лет.

«Вот сын твоего врага, – сказала она. – Я хочу верить, что ты будешь отцом для него, как ты теперь сын для меня».

Александр наклонился и поднял на руки ребенка, который не дичился и обвил ему шею ручонками. «Я желал бы, чтобы отец был со мной в таких же добрых отношениях, как сын, – сказал Александр, улыбаясь. – Тогда всем нашим затруднениям пришел бы конец».

Он увидел затем двух дочерей Дария, которым было тринадцать и десять лет. Царица Статира, супруга Дария, присутствовала при беседе, но с закрытым лицом и отступив в тень в глубине шатра, чтобы не показалось, что она предлагает себя победителю. Александр не попросил ее снять покрывало, хотя она была известна своей необыкновенной красотой. Она ждала, что будет принуждена разделить ложе Александра, и не только она, но и ее старшая дочь, также Статира, которая уже достигла брачного возраста и чья совершенная красота была в начале своего расцвета. Александр весьма удивил своих пленниц, а также своих собственных командиров, тем, что не воспользовался своим правом завоевателя, а, напротив, распорядился окружить этих женщин самым неназойливым вниманием и даровал им свое покровительство. Как он объяснял, он слишком осуждал поведение своих солдат, хоть это и неизбежное следствие военных побед, чтобы совершить то, что ему претило в других.

Это была одна из черт его поведения, отличавшая его от обычных людей: он не уступал любопытству желания и никогда не позволял своей склонности к женщине оказать влияние на его поступки. Он часто говорил в то время, что требования плоти, так же как необходимость сна, являются для него досадными признаками его смертной природы, и он считал для себя делом чести преодолевать их. Разве мы не видели, как однажды во время пира он отказался от красавицы-танцовщицы, к которой его влекло, и сделал это только потому, что один из гетайров признался ему, что сильно в нее влюблен? Был случай, когда он поступил еще более удивительным образом. Он захотел иметь портрет женщины по имени Панкаста, которая была какое-то время его наложницей, и попросил своего любимого художника Апеллеса написать ее обнаженной; но вскоре Александр заметил, что, работая над картиной, Апеллес проникся любовью к своей модели; вместо того, чтобы почувствовать ревность или досаду, он подарил Паркасту Апеллесу, пожелав ему найти в ее обществе все возможное блаженство. Однако ему суждено было уступить соблазнам любви раньше, чем он мог предполагать.

Его отношение к царственным персиянкам ставилось потом в пример и вызывало большое уважение к нему; впоследствии я слышал, как многие заявляли, что если бы он сохранил эту сдержанность до конца своей жизни, если бы он победил гордость и гнев, которые им часто овладевали, если бы посреди пиров он не обагрял руки в крови своих лучших друзей и не торопился лишать жизни великих людей, которым был обязан частью своих побед, то он сделался бы более достоин полного восхищения.

Для этого нужно быть бессмертным и не нести в себе, подобно всем земным существам, даже если их природа божественна, ростки своей собственной порчи и гибели.

В память о победе над персидским царем он основал свой третий город – Александрию-на-Иссе.

VII. Брисеида

В один из вечеров после битвы при Иссе Александр раскрыл божественного Гомера, предоставив случаю руководить его выбором. Его рука остановилась на строках, в которых златокудрая пленница Брисеида, ликом подобная самой Афродите, произносит такие слова:

Ты же меня и в слезах, когда Ахиллес градоборецМужа сразил моего и обитель Минеса разрушил,Ты утешал, говорил, что меня Ахиллесу героюСделаешь милой супругой, что скоро во фтийскую землюСам отвезешь и наш брак с мирмидонцами праздновать будешь.[6]

Я сказал Александру, что в этом следует видеть знамение, которое очень скоро осуществится. Мысли Александра были тогда всецело заняты Дарием, и он подумал, что я в насмешку указываю ему на жену его врага Статиру, к которой, при всей ее красоте, он не чувствовал никакого влечения; а поскольку, к тому же, Дарий был жив, он не очень поверил моему прорицанию.

VIII. Дочь Артабаза

Узнав, что Дарий оставил свою военную казну в Дамаске, Александр поспешил послать туда, по долине Оронта, Пармениона с корпусом; сам же он занимал в это время морское побережье.

При приближении македонского военачальника правитель Дамаска приказал погрузить казну на вьючных животных, забрать доверенных его попечению жен других сатрапов и персидских вельмож и оставил город, предпочитая сделать вид, что застигнут в открытом поле, чем быть вынужденным дать бой в городских стенах. Он договорился о цене за свою покорность, которую иные назвали потом изменой, и как бы по ошибке направил огромный обоз в сторону наших войск.

При виде солдат Пармениона, которые шли боевым строем, персидский караван был охвачен ужасом; командиры, охрана, рабы и носильщики пустились бежать, кинув богатства, к которым были приставлены; возничие спрыгнули с повозок, а обезумевшие лошади разбросали поклажу по дороге; монеты сыпались, как песок, из прорванных мешков; множество пурпурных одежд усеяли поля; у обочины дорог валялись золотые вазы, в кустах – пояса, сплошь покрытые драгоценными камнями. Рассказывали, что не хватало рук, чтобы захватить столь обильную добычу. Вопивших персиянок, которые тащили за руку детей, путаясь в своих тяжелых одеждах, было нетрудно догнать; многие сотни женщин из знаменитых персидских родов были пленены и отправлены в лагерь Александра. Серебряных изделий и чеканной монеты было захвачено почти на семьсот тысяч талантов (32). Было взято семь тысяч вьючных животных и большое количество повозок. В описи трофеев, пересланной в тот же день Александру, Парменион добавлял: «Я нашел триста двадцать девять куртизанок – музыкантш и танцовщиц, сорок шесть плетельщиков гирлянд, двести семьдесят пять поваров для приготовления блюд и двадцать девять, чтобы стряпать пищу на огне, тринадцать молочников, семнадцать виночерпиев для смешения напитков и семьдесят для подогрева вина, сорок составителей ароматов для изготовления благовонных мазей».

Кроме того, он взял в плен послов Спарты, Беотии и, что особенно важно, Афин; в его руки попала переписка, которую многие греческие полисы или отдельные партии продолжали поддерживать с Дарием вплоть до битвы при Иссе. Примеры двуличия были так многочисленны, что Александр решил не карать никого и отпустил послов на свободу.

Когда пленницы из Дамаска – среди них племянница Дария, а также вдова и дочери предыдущего царя Артаксеркса III Незаконнорожденного – были представлены Александру, он удивился, когда одна из этих женщин, чью сияющую красоту он заметил, обратилась к нему по-гречески, и более того – на том особенном греческом языке, на каком говорили в Македонии.

«Царь, – сказала она ему, – я не могла бы и вообразить, что пятнадцать лет спустя снова окажусь перед тобой и буду твоей пленницей. У судьбы бывают странные повороты. Я дочь Артабаза; мой отец нашел приют у твоего отца как раз тогда, когда ты родился, и я провела в твоей стране восемь лет моего детства. А еще я вдова Мемнонародосца».

В тайниках своей памяти Александр отыскал образ персидского царевича, чья попытка поднять бунт и свергнуть Артаксеркса окончилась неудачей и которому Филипп оказывал гостеприимство в Пелле в течение нескольких лет. Барсину Александр помнил хуже. Но она прекрасно помнила Олимпиаду, кормилицу Ланику и многих других лиц при македонском дворе; оживив прошлое, она взволновала Александра. Он пригласил ее к ужину и потом, вечер за вечером, стал находить приятность в ее обществе.

Барсине было двадцать восемь лет, на пять больше, чем Александру. Ее отец Артабаз, вновь вошедший в милость после смерти Артаксеркса, был теперь одним из самых высоких сановников персидского царства, управлявший восточными провинциями. Она была замужем дважды и дважды стала вдовой. Ее последний супруг, прославленный полководец Мемнон, скончавшийся на Лесбосе, прислал ее ко двору Дария в залог своей верности. Так она попала в руки солдат Пармениона.

Александр глубоко чтил память Мемнона, ценя в этом великом противнике военную доблесть и прямоту души. Барсина открыла Александру, что Мемнон испытывал перед ним такое же восхищение. Однажды, рассказала она, он услышал, как один из наемников, желая выказать себя с хорошей стороны, осыпал Александра грубыми словами; Мемнон ударил солдата древком своего копья и сказал: «Я тебе плачу за то, чтобы ты дрался с ним, а не за то, чтобы ты его оскорблял».

Голос Барсины очаровывал; она была образованна, много знала и о Персии, и о Греции; к тому же она была гречанка по матери и отличалась той небыстротечной красотой, какую создает смешение племен. Она обладала познаниями, приобретенными в частых путешествиях, и душевной открытостью, которую рождают превратности изгнания и ранняя привычка к несчастью. Она умела слушать, мечтать, стойко переносить беду; но она умела и радоваться, когда судьба улыбалась ей снова. Она любила старого Мемнона из чувства долга и искренне сожалела о нем. Но в ее прекрасных золотистых глазах скоро стало вспыхивать волнение под взглядом, наполовину темным, наполовину небесным, юного завоевателя. Она слышала раньше о тайне и предсказаниях, окружавших рождение Александра, и была готова признать в нем полубога. Когда голова победителя оказалась на ее груди, она почувствовала себя вполне счастливой. Она обняла его, как умеет обнимать взрослая женщина с тугим и горячим телом, и Александр впервые всецело отдался восторгу женской любви.