Читаем без скачивания Год тысяча шестьсот… - Михаил Михеев

За невысокой оградкой из того же серого песчаника был сад, что там росло, Ника разобрать не смогла. Темная фигура садовника в длинном подряснике с корзиной в руках бродила среди кустов.

Над церковными дверями было врезано высеченное из светлого мрамора изображение самого святого Себастьяна с запрокинутым к небу лицом. Две короткие толстые арбалетные стрелы весьма натуралистично торчали в его груди.

От прохода в ограде до церковных дверей тянулась дорожка, посыпанная белым морским песком. Служка-уборщик в трепаном халатике смахивал метелкой пыль с выщербленных церковных ступеней.

По запущенному внешнему виду как уборщика, так и самой церкви можно было заключить, что жители веселого флибустьерского города нимало не заботились о спасении своих грешных душ и не желали тратиться на содержание храма божьего — из золотого половодья, захлестывающего центральные улицы, сюда, похоже, не притекало самого малого ручейка.

Служка-уборщик был стар, сед и черен лицом. Он работал усердно и с одышкой. Внезапно он отставил метелку, выпрямился, посмотрел в сторону, на траву возле церкви, и протянул руку:

— Вот они. Опять!

— Кто? — подошел Дубок. — Мать честная — крысы!..

— Бегут! — подтвердил уборщик. — Второй день и вторую ночь. Покидают Порт-Ройял — гнездо пьянства и разврата, чуя несчастье.

Он поднял вверх руку и провозгласил торжественно, как пророк:

— Горе, горе нечестивому городу!

Мышей — а крыс тем более — Ника по-женски терпеть не могла, поэтому не торопилась подходить, а только издали заметила, как шевельнулась возле церковного входа трава.

— К отцу Себастьяну? — переспросил уборщик. — Болеет святой отец, ох, как болеет. Лежит как бревно. Видно, скоро отдаст свою светлую душу всевышнему… Да вон брат Мишель. Он вам лучше объяснит.

Откуда появился брат Мишель, Ника не успела заметить. Шустрый монашек выскочил, как из-под земли, и сейчас спешил к ним; черно-белая сутана заплеталась на его проворных коротеньких ножках. У него было белое — на удивление не загоревшее — лицо, маленький носик, губы в щелочку и маленькие, утонувшие где-то в надбровьях глазки; руки его были согнуты перед грудью, он на ходу шевелил коротенькими пальцами.

Ника вспомнила предостережения капитана Кихоса, сразу подобралась и насторожилась.

Брат Мишель быстро оглядел посетителей и, безошибочно определив, кто есть кто, минуя Дубка — хотя тот и стоял впереди, — обогнул его и направился к Нике.

Она не особенно беспокоилась, что брат Мишель так уж сразу разгадает ее маскарад: пышные кудри парика закрывали половину ее лица, а длинный и просторный камзол — все остальное. Вот только голос мог ее подвести. Еще по дороге сюда она подняла с обочины плоскую круглую галечку и сунула ее в рот, под язык, рассчитывая, что если галечка и не понизит тембр ее голоса, то сделает хотя бы невнятным ее «сибирское» произношение. Она бы предпочитала говорить только с отцом Себастьяном, но путь к нему лежал через брата Мишеля, и это стало ясно с первых же его слов.

— Святой отец не сможет вас принять, — заявил брат Мишель. — Святой отец тяжело болен.

Он говорил по-английски, и Ника невольно добром помянула захватчиков-англичан — хотя они этого и не заслуживали, — которые, заняв Ямайку, приучили жителей к английскому языку. Заговори брат Мишель по-испански, поручение капитана Кихоса выполнить оказалось бы потруднее.

Ника выжидающе промолчала.

— У вас важное дело к святому отцу? — настойчиво допытывался брат Мишель.

Ника не настолько владела разговорным английским, чтобы позволить себе какие-то хитрые дипломатические ходы, поэтому — употребляя картежный термин — пошла сразу с козырного туза:

— У меня к нему письмо.

Галечка завертелась во рту, застучала о зубы, — получилось достаточно невнятно, даже слишком. В маленьких глазках брата Мишеля блеснуло удивление, только Ника не могла понять, что явилось тому причиной — или ее произношение, или известие о письме. Он тут же протянул руку.

— Я могу его передать.

Письмо все еще находилось у Дубка за рубашкой, она не сообразила загодя его взять, а делать это при брате Мишеле сочла неудобным. Да и не нравился ей этот шустрый монашек.

— Мне приказано передать его лично.

— Кем приказано? — попробовал поинтересоваться брат Мишель.

Это был уже грубый ход, Ника только пожала плечами, дав понять брату Мишелю, что тот допускает неуместное любопытство. И он намек, видимо, понял. Но и желания увидеть письмо у него не убавилось. Он даже оглянулся на церковный придел, как бы собираясь пригласить кого-то — не один же он был в церковной обители. Но рядом с ним стоял Дубок, выпустив поверх кафтана рукоятки пистолетов.

И брат Мишель сдался.

— Хорошо, — сказал он. — Следуйте, сударь, за мной.

Он выразительно посмотрел на рукоятку ее шпаги: «В храм божий не принято входить с оружием!» Но она только упрямо прижала шпагу локтем к бедру. Брат Мишель нерешительно помешкал, однако сдержанно кивнул и пошел вперед.

Ника тихо сказала Дубку:

— Давай письмо. Побыстрее…

— Вы там поостерегитесь, боярышня, — заторопился Дубок. — Знаю я энтих монахов. Бог-то у них богом, но и петлю они горазды накидывать. Вон у него рожа, как у кота… Возьмите у меня одну пистолю, на худой-то случай.

— Обойдусь. Стань вон там, за кустиками, чтобы не видел кто. И жди.

Брат Мишель направился не к главному входу, а открыл маленькую дверку в боковом приделе. Вошел, нагнувшись и не оглядываясь на Нику.

«Вот где входящего удобно стукнуть по затылку» — невольно подумала Ника и осторожно проскользнула следом.

Низкий каменный коридор скупо освещался окошком, проделанным где-то возле потолка и забранным решеткой.

Каблуки туфель Ники звонко застучали по каменным плитам пола, брат Мишель в своих кожаных плетеных сандалиях двигался бесшумно, как мышь. Он остановился перед деревянной сводчатой дверью, постучал и, не дожидаясь ответа, толкнул дверь, вошел первым и жестом пригласил Нику.

4

Небольшая комната с высоким потолком походила на колодец. Узкое стрельчатое окно закрывала железная узорная решетка, стекол не было, в комнате приятно пахло апельсинами, очевидно, этот запах проникал в келью из сада, который начинался сразу за окном.

Справа у стены стояла деревянная кровать с потемневшими от времени резными спинками. Возле нее на табурете, обтянутом кожей, сидел юноша, на коленях он держал толстую раскрытую книгу размером с журнал «Огонек». Очевидно, он читал вслух перед их приходом и сейчас прижал пальцем место, где остановился.