Читаем без скачивания Избранное - Дино Буццати

— В общем, да, — ответил он, — но дни летят так незаметно!

Звуки фортепьяно не стихали. И почему эти аккорды забираются все выше и выше, так ничем и не завершаясь? По-ученически неуверенные, они со смиренной отстраненностью рассказывали какую-то старую, некогда дорогую ему историю. Сразу вспомнился один туманный вечер, тусклый свет городских фонарей, в котором они вдвоем гуляют под голыми деревьями по пустынной аллее; идут, держась за руки, словно дети, и не понимают, откуда взялось это внезапно нахлынувшее ощущение счастья. В тот вечер, помнится, из освещенных окон тоже доносились звуки фортепьяно, и, хотя это были, скорее всего, скучные экзерсисы, Джованни и Марии казалось, что никогда еще они не слышали ничего более нежного и мелодичного.

— Конечно, — добавил Дрого насмешливым тоном, — там, наверху, особых развлечений нет, но мы уж как-то привыкли…

Эта беседа в гостиной, где витал запах цветов, постепенно начинала приобретать налет поэтической грусти, свойственной признаниям в любви. Очевидно, думал Джованни, встреча после столь продолжительной разлуки и не могла быть иной… возможно, мы еще сумеем воскресить прежнее, ведь у меня впереди целых два месяца, нельзя же так сразу делать окончательные выводы… если она еще любит меня, я больше не вернусь в Крепость. Но Мария вдруг объявила:

— Вот жалость! Через три дня мы с мамой и Джорджиной уезжаем. Наверно, на несколько месяцев. — Тут она сразу оживилась. — Мы едем в Голландию!

— В Голландию?

Девушка с восторгом заговорила о предстоящем путешествии, о подружках, о своих лошадях, о веселых карнавалах — вообще о своей жизни, а о Дрого совсем забыла.

Она уже не казалась скованной и будто даже похорошела.

— Прекрасная идея, — сказал Дрого, чувствуя, как к горлу подкатывает ком горечи. — В Голландии, я слышал, это лучшее время года. Говорят, там целые поля цветущих тюльпанов.

— Да, сейчас там, должно быть, замечательно, — согласилась Мария.

— Вместо хлеба голландцы выращивают розы, — продолжал Джованни слегка изменившимся голосом, — везде одни розы, а над ними ветряные мельницы, такие яркие, свежевыкрашенные…

— Свежевыкрашенные? — переспросила Мария, уже расслышав насмешку в его голосе. — Как это?

— Так говорят, — ответил Джованни. — Да я и сам где-то читал.

Солнечная полоска проползла через весь ковер и уже поднималась по резной тумбе письменного стола. День клонился к вечеру, звуки фортепьяно стали глуше, какая-то птица за садом завела свою одинокую песню. Дрого смотрел на решетку камина — точно такая же была и в Крепости. Это сходство несколько его утешило, словно он убедился, что и город, и Крепость в конечном счете один и тот же мир с одним и тем же жизненным укладом. Однако, кроме решетки, ничего общего Дрого больше не нашел.

— Да, должно быть, это красиво, — сказала Мария, опустив глаза. — Но теперь, когда надо уже ехать, у меня пропала охота.

— Чепуха, так всегда бывает в последний момент: собирать вещи в дорогу — дело нудное, — сказал Дрого, притворившись, будто не понял ее намека на душевные переживания.

— Да нет, я не из-за сборов, вовсе нет…

Тут бы всего одно слово, одна обыкновенная фраза, показывающая, что отъезд девушки его огорчает, что он просит ее остаться. Но Дрого не хотел ни о чем ее просить, сейчас он и впрямь был не способен на это, ибо чувствовал, что сказал бы неправду. И потому он умолк, изобразив на лице ничего не значащую улыбку.

— А не выйти ли нам в сад? — предложила наконец Мария, не зная, что сказать еще. — Солнце уже, наверно, село.

Они поднялись. Мария замолчала, словно ждала, когда заговорит Дрого, и по ее взгляду при желании можно было угадать, что любовь еще не совсем угасла. Но при виде сада мысли Джованни унеслись к скудным лугам, окружавшим Крепость: там тоже скоро станет тепло и травка начнет храбро пробиваться между камнями. Наверно, именно в эту пору сотни лет назад Крепость осадили татарские орды.

— Как тепло, — сказал Дрого, — а ведь еще только апрель. Вот увидишь, скоро снова польют дожди.

Так он и сказал, а Мария растерянно улыбнулась и ответила бесцветным голосом:

— Да, действительно очень жарко.

И оба поняли, что все кончено. Теперь они снова далеки друг от друга, и между ними — пустота, тщетно они тянули друг к другу руки: эта пропасть с каждой минутой увеличивалась.

Дрого понимал, что еще любит Марию, любит ее мир, но все, что наполняло его ту, прежнюю жизнь, теперь отдалилось. Этот мир принадлежал уже другим, его место там занято. Он теперь наблюдал за ним извне, хотя и не без сожаления, но вернуться ему было трудно: новые лица, новые привычки, шутки, обороты речи, к которым он не привык. Это уже не его жизнь, он пошел по другому пути, возвращаться назад глупо и бессмысленно.

Поскольку Франческо все не шел, Дрого и Мария попрощались с преувеличенной сердечностью, при этом каждый старался не выдать своих мыслей. Мария крепко пожала ему руку, глядя прямо в глаза. Возможно, этот взгляд призывал его не уезжать вот так, не винить ее, попытаться еще спасти то, что кажется потерянным?

Он тоже пристально посмотрел на нее и сказал:

— До свидания. Думаю, до твоего отъезда мы еще увидимся.

И ушел, не оглядываясь, по-военному чеканя шаг, по дорожке, ведущей к воротам, — только галька заскрипела у него под ногами.

Четырех лет службы в Крепости обычно было достаточно для перевода в другое место, но Дрого, опасаясь назначения в какой-нибудь дальний гарнизон и надеясь остаться в своем городе, решил добиться приема у командира дивизии. А главное — на этом настаивала мама. Надо действовать самому, говорила она, если не хочешь, чтобы о тебе позабыли, никто не станет ни с того ни с сего заботиться о Джованни, и, если он сам ничего не предпримет, его, скорее всего, опять ушлют куда-нибудь на границу, в захолустье. И мама пустила в ход все свои связи, чтобы генерал принял Джованни благосклонно.

Генерал сидел в своем огромном кабинете за большим письменным столом и курил сигару. Был обычный день, кажется, даже дождливый, а может, просто пасмурный. Старичок генерал добродушно воззрился в монокль на лейтенанта Дрого.

— Я хотел вас видеть, — первым заговорил он, словно сам был инициатором этой встречи, — чтобы узнать, как дела там, наверху. У Филиморе все в порядке?

— Когда я уезжал, господин полковник чувствовал себя прекрасно, ваше превосходительство, — ответил Дрого.

Генерал помолчал. Затем, по-отечески покачав головой, заметил:

— Доставили же вы нам хлопот со своей Крепостью! Н-да… я имею в виду разметку границы. История с этим лейтенантом, как бишь его… вызвала большое неудовольствие его высочества.

Дрого не знал, что ответить.

— Да, так вот с этим лейтенантом… — продолжал свой монолог генерал, — как его фамилия? Ардуино, кажется?

— Ангустина, ваше превосходительство.

— Да-да, Ангустина, вот бедовая голова! Из-за глупого упрямства поставить под удар разметку пограничной линии. Не знаю, как они там… ну ладно, бог с ними!.. — решительно заключил он, выказывая свое великодушие.

— Но позвольте, ваше превосходительство, — осмелился заметить Дрого, — ведь Ангустина погиб!

— Возможно, очень даже возможно, вы, очевидно, правы, я уж и не помню, как там все было, — отмахнулся генерал, словно речь шла о какой-то чепухе. — Но его высочество был весьма недоволен, весьма!

Генерал умолк и вопросительно посмотрел на Дрого.

— Вы пришли… — сказал он весьма дипломатично и многозначительно. — В общем, вы здесь затем, чтобы просить о переводе в город, не так ли? Всех вас почему-то тянет в город, да-да, и никак вы не хотите понять, что только в отдаленных гарнизонах и становятся настоящими солдатами.

— Так точно, ваше превосходительство, — ответил Джованни Дрого, взвешивая каждое слово и стараясь держать себя в руках. — Я потому и отслужил там четыре года.

— Четыре года! В вашем-то возрасте! Разве ж это срок?! — смеясь, воскликнул генерал. — Говорю вам не в укор, разумеется… я просто имел в виду, что эта распространенная ныне тенденция, пожалуй, не способствует укреплению духа командного состава… — Он замолчал, потеряв нить разговора. Потом, сосредоточившись, продолжал: — Что ж, голубчик, попытаемся удовлетворить вашу просьбу. Сейчас мы заглянем в ваше личное дело.

В ожидании документов генерал заговорил снова:

— Крепость… Крепость Бастиани… посмотрим… Вы знаете, лейтенант, какое самое уязвимое место в крепости Бастиани?

— Право, не знаю, ваше превосходительство, — ответил Дрого. — Может быть, она стоит слишком уж на отшибе.

На лице генерала появилась снисходительная добродушная улыбка.

— Что за мысль! Странный вы все-таки народ, молодые, — сказал он. — На отшибе! Уверяю вас, я б до такого не додумался. Хотите, скажу вам, в чем слабость Крепости? В том, что там слишком велик гарнизон. Да, слишком велик!