Читаем без скачивания Кисмет - Якоб Арджуни

— Так, значит, вы племянница господина Каянкая? — Фрау Байерле приветливо кивнула Лейле. — Вы тоже живете во Франкфурте, позвольте спросить?

Лейла несколько театрально опустила уголки губ и виновато посмотрела в мою сторону.

— Э-э… — замямлил я, — она здесь только два месяца. Мой брат женился в Боснии и…

— В Бо-сни-и? — по слогам повторила фрау Байерле, всплеснув руками. — Бедное дитя!

— Да… У всех по-разному складывается судьба. Я пытаюсь устроить ее в частный интернат, пока она будет жить в Германии. В государственные школы не принимают на короткий срок, а ребенку надо учиться, не сидеть же ей целыми днями дома. Э-э… она много молится, но учиться тоже необходимо.

— Вы совершенно правы. В таком возрасте учиться — самое главное и прежде всего надо любить учиться. — Последнюю фразу она произнесла, делая ударение на каждом слове и выразительно глядя на меня, словно спрашивая, понимаю ли я смысл сказанного.

— Вы хорошо сказали. Я абсолютно того же мнения. Но, судя по тому, как развиваются события на ее родине, она не скоро вернется в Боснию.

Из Лейлы вырвалось то ли сопение, то ли всхлипывание. Она провела рукой по лицу, оставив на нем крошку печенья.

— Извини, дорогая. — Я наклонился к Лейле. — Но такова жизнь. Зато мы устроим тебя в хороший интернат. Тебе же понравилось, когда мы были там в прошлый раз?

— А что за интернат? — поинтересовалась фрау Байерле.

— О. — Я откинулся на спинку стула и отпил глоток сока. — Что-то среднее между медресе и спортивной гимназией. Учебное заведение нового типа. Обособленная школа, расположена в лесу, все преподаватели — женщины. Просто прекрасно. Это негосударственная школа, но, как вы правильно сказали, учиться необходимо.

Не знаю, как ей удалось, но сейчас по щекам Лейлы потекли настоящие слезы. Я бросил на фрау Байерле взгляд, как бы прося ее понимания.

— Нам, пожалуй, лучше уйти. Если позволите, я представлю вам небольшой счет.

Когда фрау Байерле скрылась в соседней комнате, чтобы взять чековую книжку, а Лейла, не шелохнувшись, пила свой сок, я шепотом, но достаточно громким, чтобы было слышно в соседней комнате, сказал:

— Знаю, ты в отчаянии. Я ведь не в силах платить за твою учебу, а тебе так хочется учиться. Помнишь, что говорил тебе отец: «Дай жаждущему стакан воды, и он отблагодарит тебя потоком дождя». Так и в моей профессии — я возвращаю людям то, что они потеряли. Это все равно что дать жаждущему стакан воды. Понимаешь? Не всегда приходится заниматься поисками такого милого и умного существа, как Сузи. Иногда ищешь старый велосипед, который настолько дорог своему владельцу, что тот готов благодарить меня так, будто я разыскал его «мерседес». Правда, здесь, в Германии, такое бывает не часто.

Вдруг Лейла снова сделала страдальческое лицо, и я повернулся к двери.

— О, госпожа Байерле, вы вернулись. Я как раз рассказывал Лейле о прекрасной скульптуре в вашем саду.

Ироническая улыбка фрау Байерле сменилась понимающим взглядом. Она покачала головой, положив руку на мое плечо, и, как маленькому ребенку, который неудачно соврал, сказала:

— Дорогой господин Каянкая, мне вы можете не рассказывать сказок. Я же понимаю, что в данный момент вы думаете только о семье и вашей племяннице. Мы с вами не так давно знакомы, но не надо быть гением, чтобы понять: вам сейчас не до старой статуи в моем саду.

— Да, но…

— А теперь послушайте меня. — Фрау Байерле решительно подошла к столу, заполнила чек, помахала им, чтобы высохли чернила, и сунула мне в руку. — И никаких возражений. Прежде всего это гонорар за вашу работу. Вы знаете, как мне дорога Сузи и как я счастлива, что она снова со мной. Ну и плюс небольшая помощь. Сейчас вам нелегко приходится. Ваша племянница — такая славная молодая девушка. — Она ласково взглянула в сторону Лейлы, которая стояла словно в ступоре после приема антидепрессанта. — Я буду искренне рада, если у вас получится с интернатом.

Рассыпавшись в благодарностях, я положил чек в карман, не заглянув в него, поднялся и взглядом поторопил Лейлу к выходу, в последний раз обменявшись рукопожатием с фрау Байерле.

— Если что-нибудь случится, снова обращусь к вам, — сказала та на прощание.

Мы прошли по гравиевой дороже к калитке и сели в машину. Свернув на следующем перекрестке, я развернул чек… Пять тысяч марок!

— Все о’кей? — спросила Лейла.

— Все о’кей, — ответил я.

— Что будем делать сейчас?

— Сейчас… — Я сунул чек обратно в карман и с сияющей улыбкой посмотрел на Лейлу. — Сейчас ты сделаешь нормальное лицо, и мы поедем пить шампанское!

Почти два часа мы провели в баре отеля «Хилтон», выпили две бутылки шампанского, закусывая бутербродами с икрой и посмеиваясь над фрау Байерле. Лейла копировала попеременно нас троих и объяснила мне, как она сумела изобразить слезу на лице.

— Все очень просто — я должна сильно напрячься, представить что-то страшное, а потом все идет само собой. Я делаю так. — Она щелкнула пальцами. — И все получается. Я буду артисткой.

Шампанское явно было ей по вкусу, а обо мне и говорить нечего. Перепробовав затем все известные нам спиртные напитки в количестве десяти наименований и получив счет, я понял, что мы выбирали все самое дорогое. Потом мы поведали друг другу о первом алкогольном опыте. Свой первый напиток я помнил хорошо: в тринадцать лет в одиночку осушил целую бутылку кальвадоса, и вместо намеченной вечеринки, где собирался блистать остроумием, оказался на больничной койке.

— А я напилась на дне рождения отца. Мне было двенадцать, я выпила тайком на кухне. Потом пошла в соседский дом, где жил парень, которого любила, и у окна потом… Мне стало плохо, парень вышел, а я… — Она наклонилась и, хрипя, высунула язык. — Знаешь, он был такой благородный, играл на пианино и все такое, в школе был самый лучший. А потом я была рада, что… это… меня вырвало прямо на него. Все были злы на меня, особенно отец с матерью. Я пью редко — от этого устаешь, я не люблю быть уставшей, потому что, когда жизнь нормальная, я могу свернуть горы… и не хочется спать.

Если бы у Джины со Слибульским не было сегодня приема, мы бы спокойно заказали третью бутылку.

Когда мы шли к машине, Лейла вдруг преградила мне дорогу.

— Когда вернется мать, выпьем опять шампанского?

— Еще как! Втроем мы опустошим весь бар.

На какой-то момент меня бросило в жар. Я вспомнил про завтрашний день. Я старался не думать об этом, но вдруг эта мысль пронзила меня насквозь.

Когда мы ехали по опустевшему вечернему городу в направлении Заксенхаузена, по радио звучал хит Вана Моррисона «When God Shines His Light». Впервые за эту неделю я видел, как за небоскребами заходит солнце, и мне стало легко на душе.

ГЛАВА 18

Слибульскому было намного хуже. Десяти минут в обществе собравшихся гостей, которых я застал за аперитивом, было вполне достаточно, чтобы понять, для чего меня сюда пригласили. Возможно, моя личная жизнь и была отчасти предметом его заботы, но прежде всего меня пригласили для того, чтобы я разбавил собой эту компанию «высоколобых» интеллектуалов, не упускавших ни единого повода блеснуть своими знаниями. При очередном наполнении бокалов они наперебой старались ввернуть латинскую поговорку на алкогольную тему, сопровождая каждый жест дурацкими смешками, а учитывая присутствие простых смертных, как я, изредка опускались и до простецких шуточек. Время от времени Джина взглядами давала понять, что поведение ее гостей она тоже не одобряет, однако отдавала явное предпочтение музейщикам, а не мужу — торговцу мороженым. Слибульский изредка посматривал на нее со страдальческим выражением лица. В центре внимания был ее новый шеф — директор музея, видный, загорелый, стройный мужчина лет пятидесяти, в спортивной куртке с капюшоном, широких штанах и кроссовках типа крылатых ракет, напоминающих обувь, которую носил Грегор. Всем своим видом он словно старался подчеркнуть, что у него нет возраста. Анекдоты, которыми он без умолку сыпал, свидетельствовали о том же.

— Я уже рассказывал, как недавно в Тунисе меня не пустили в здание Конгресса? Блеск! В течение получаса они не могли поверить — при том, что я предъявил им свой пропуск, — что я директор музея из Франкфурта.

На это одна из дамочек, которая весь вечер делала все возможное, чтобы заслужить титул «Самая глупая курица компании», удивленно воскликнула:

— Но почему?

А может, она была вовсе не так глупа? Наоборот, очень даже умна и знала, как понравиться своему шефу, потому что тот с большой готовностью сразу же ответил ей:

— Вы только посмотрите на меня. — Он, смеясь, показал на свою одежду. — Арабы, видимо, приняли меня за ширяльщика или шизика.

Надо заметить, что вся эта музейная публика действительно производила впечатление довольно шизоидной. Говорили они не стесняясь в выражениях, не беспокоясь о завтрашнем дне: