Читаем без скачивания Собрание сочинений. Том 5. Наулака. Старая Англия - Редьярд Киплинг

Голуби спали на солнце, а маленький фонтан журчал, словно воркующий перед сном голубь. Белые мраморные плиты сверкали, как расплавленное железо, и волны знойного воздуха лились от защищенных деревьями стен. Привратник снова завернулся в простыню и уснул. И с ним, казалось, спал весь мир в безмолвии, таком же глубоком, всеохватывающем, как летний зной. Конь Тарвина грыз удила, и удары его копыт гулким эхом отдавались то в одном, то в другом месте двора. Сам он повязал платком шею, чтобы хоть несколько спасти ее от лучей солнца, от которых сходила кожа, и, презирая тень свода с арками, поджидал на открытом воздухе магараджу, в расчете, что тот поймет значение его посещения.

Через несколько минут в окружавшую его тишину проник звук, похожий на отдаленный шум ветра на ниве пшеницы в тихий осенний день. Звук этот несся из-за зеленых ставен, и Тарвин машинально выпрямился в седле. Звук возрастал, снова замирал и, наконец, превратился в беспрерывный шепот, заставлявший беспокойно напрягать слух, шепот, который в кошмаре предшествует приближению шумно набегающей волны, в то время как спящий не может ни бежать, ни высказать своего ужаса иначе, как шепотом. Вслед за шорохом распространился хорошо знакомый Тарвину запах жасмина и мускуса.

Флигель дворца проснулся после полуденной сиесты и смотрел на него сотнями глаз. Он чувствовал эти невидимые взгляды, и они вызывали в нем гнев, но он продолжал сидеть неподвижно на отмахивавшемся хвостом от мух коне. За ставнями раздался чей-то вежливый, тихий зевок. Тарвин счел это за оскорбление и решил оставаться, пока сам он или конь не упадут от жары. Тень от послеполуденного солнца надвигалась во двор дюйм за дюймом и наконец окутала его.

Во дворце послышался глухой шум голосов, совершенно отличавшийся от шепота. Открылась маленькая дверь с инкрустациями из слоновой кости, и магараджа выкатился во двор. Он был в очень некрасивом кисейном белье; маленький раджпутанский тюрбан шафранного цвета съехал набок так, что изумрудный султан качался, словно пьяный. Глаза его были красны от опиума, а шел он, как ходит медведь, застигнутый зарей на поле мака, которого он наелся за ночь до отвала.

Лицо Тарвина потемнело, и магараджа, поймав его взгляд, велел своей свите встать вдали так, чтобы она не могла слышать разговора.

— Долго вы ждали, Тарвин-сахиб? — хрипло проговорил он с самым благосклонным видом. — Вы знаете, я никого не вижу в это время и… и мне не сказали о вас.

— Я могу ждать, — спокойно сказал Тарвин.

Магараджа сел на сломанный виндзорский стул, потрескавшийся от жары, и подозрительно взглянул на Тарвина.

— Дали ли вам достаточно арестантов из тюрьмы? Почему же вы нарушаете теперь мой покой вместо того, чтобы быть на плотине? Бог мой! Неужели государь не может иметь покоя из-за вас и вам подобных?..

Тарвин молча пропустил мимо ушей эту вспышку.

— Я пришел к вам насчет магараджа Кунвара, — спокойно сказал он.

— Что с ним? — поспешно спросил магараджа. — Я… я не видел его несколько дней.

— Почему? — резко спросил Тарвин.

— Государственные дела и крайняя политическая необходимость, — пробормотал магараджа, избегая сердитого взгляда Тарвина. — К чему беспокоить меня этими вещами, когда я знаю, что с мальчиком не случилось ничего дурного?

— Ничего дурного?..

— Как могло случиться что-нибудь дурное? — голос магараджи принял примирительный, почти жалобный оттенок. — Вы сами, Тарвин-сахиб, обещали быть ему верным другом. Это было в тот день, когда вы так хорошо ездили верхом и так устояли против моих телохранителей. Никогда не видел я такой езды и потому чего мне беспокоиться? Выпьем?..

Он сделал знак своим приближенным. Один из них вышел вперед с длинным серебряным бокалом, спрятанным в складках его развевающейся одежды, и влил в бокал такое количество водки, что Тарвин, привыкший к сильным напиткам, широко раскрыл глаза. Второй слуга вынул бутылку шампанского, открыв ее с искусством давно привычного человека, и долил в бокал пенящееся вино.

Магараджа жадно выпил и, вытирая пену с бороды, проговорил, как бы извиняясь:

— Политические агенты не должны видеть подобных вещей; но вы, сахиб, вы — верный друг государства. Поэтому я допустил, чтобы вы видели. Хотите, вам приготовят такую же смесь?

— Благодарю. Я пришел сюда не для того, чтобы пить. Я пришел сказать вам, что магараджу было очень худо.

— Мне сказали, что у него маленькая лихорадка, — сказал магараджа, откидываясь на стуле. — Но он у мисс Шерифф, а она сделает все, чтобы он поправился. Только маленькая лихорадка, Тарвин-сахиб. Выпейте со мной.

— Маленький ад! Можете вы понять, что я буду говорить? Мальчика чуть не отравили.

— Значит, английскими лекарствами, — с любезной улыбкой проговорил магараджа. — Однажды я сильно захворал от них и вернулся к туземным врачам. Вы всегда говорите забавные вещи, Тарвин-сахиб.

Могучим усилием воли Тарвин подавил охватившее его бешенство и, похлопывая хлыстом по ноге, заговорил очень ясно и отчетливо:

— Сегодня я приехал не для того, чтобы говорить забавные вещи. Малютка теперь у мисс Шерифф. Его привезли туда. Кто-то во дворце пытался отравить его коноплей.

— Бганг!.. — с бессмысленным видом проговорил магараджа.

— Я не знаю, как вы называете это кушанье, но его отравили. Если бы не мисс Шерифф, он был бы мертв — ваш первенец был бы мертв. Его отравили, слышите, магараджа-сахиб? И отравил кто-то во дворце.

— Он съел что-то нехорошее, и ему стало нехорошо, — угрюмо сказал магараджа. — Маленькие мальчики едят что попало. Клянусь богами! Ни один человек не посмел бы пальцем дотронуться до моего сына.

— А как бы вы могли помешать такому несчастью?

Магараджа приподнялся, и выражение ярости мелькнуло в его красных глазах.

— Я привязал бы этого человека к передней ноге моего самого большого слона и избивал бы его в течение всего послеполуденного времени! — С пеной у рта он перешел на местный язык и перечислил целый ряд ужасных пыток, которыми он желал, но не мог осыпать преступника. — Я сделал бы это всякому человеку, который осмелился бы дотронуться до него, — заключил свою речь магараджа.

Тарвин недоверчиво улыбнулся.

— Я знаю, что вы думаете, — прогремел магараджа вне себя от вина и опиума. — Вы думаете, потому что существует английское правительство, я могу проводить только судебные следствия и тому подобную чепуху? Что мне за дело до закона в книгах? Разве стены моего дворца расскажут, что я делаю?

— Стены не расскажут. Если бы они могли говорить, они сообщили бы вам, что во дворце есть женщина, которая стоит во главе этого страшного преступления.

Смуглое лицо магараджи побледнело. Потом он снова заговорил с яростью:

— Кто я — государь или горшечник, что дела, совершающиеся в моей зенане, могут быть вынесены на солнечный свет любой белой собакой, которая вздумает выть на меня? Прочь, или стража выгонит тебя, как шакала!

— Отлично, — спокойно сказал Тарвин. — Но какое это имеет отношение к наследнику, магараджа-сахиб? Отправляйтесь к миссис Эстес, и она покажет вам. Я думаю, вы имеете некоторое понятие о снадобьях. Можете сами решить. Мальчик отравлен.

— Проклятый то был день для моего государства, когда я впервые допустил миссионеров, и еще худший, когда не выгнал вас!

— Вы ошибаетесь. Я здесь, чтобы охранять магараджа Кунвара, и я выполню свой долг. Вы предпочитаете видеть его убитым вашими женщинами?

— Тарвин-сахиб, знаете вы, что говорите?

— Не говорил бы, если бы не знал. У меня в руках все доказательства.

— Но когда есть отравление, то нет никаких доказательств и менее всего, когда отравляет женщина! Обвиняют в таких случаях по подозрению, а английский закон слишком либерален, чтобы приговаривать к смерти лишь по подозрению. Тарвин-сахиб, англичане отняли у меня все, что может желать муж моего племени, и я вместе с остальными проводил время в бездействии, как лошади, которых никогда не гоняют. Но, по крайней мере, там я хозяин!

Он махнул рукой в сторону зеленых ставен и заговорил тише, упав на стул и закрыв глаза.

Тарвин с отчаянием посмотрел на него.

— Ни один человек не посмеет, ни один человек не посмеет, — еще тише пробормотал магараджа. — А что касается другого вопроса, о котором вы говорили, это не в вашей власти. Я человек и государь. Я не говорю о жизни за занавесами.

Тарвин собрал все свое мужество и заговорил.

— Я не желаю, чтобы вы говорили, — сказал он, — я только хочу предупредить вас насчет Ситабхаи. Она отравляет вашего сына.

Магараджа вздрогнул. Уже одно то, что европеец назвал имя его жены, было достаточным оскорблением, никогда не испытанным им. Но чтобы европеец мог на открытом дворе дворца громко крикнуть такое обвинение — это превосходило все, что могло придумать самое пылкое воображение. Магараджа только что пришел от Ситабхаи, которая усыпляла его и ласками, и песнями, посвященными только ему одному, и вдруг этот долговязый чужестранец обвиняет ее во всяких гадостях. Не будь он пьян, он бросился бы в порыве страшной ярости на Тарвина, который говорил: