Читаем без скачивания Истинная история Дюны - Андрей Лях

– А работа?

– Нет больше работы, я в отставке. Тетушка наша приказала долго жить.

– Какая тетушка?

– Это отдел наш так назывался. Я же верховный комиссар ландсраата по урегулированию. В старину, в больших семьях, когда в каком-нибудь городке все были друг другу родственники, бывали такие всеобщие тетушки, которые всех знали с пеленок, пили чай то в одном доме, то в другом, кого-то мирили, кого-то сватали… Я как раз и был такой тетушкой.

– Кого же ты сватал?

– В основном сепаратистов. Ну, еще, конечно, межгосударственные конфликты, с диссидентами тоже было много возни… Понимаешь, какая петрушка, одному официальному лицу с другим официальным лицом на официальных же переговорах договориться трудно. Там только бумаги подписывают, а откуда эти бумаги взялись, никого не интересует. На лидера давит пресса, разные фракции, соратники по борьбе и так далее. Когда у парадного подъезда лимузины и джентльмены в смокингах, это уже не переговоры, это уже шоу. А вот с черного хода во внеурочное время может спокойно зайти парламентский комиссар, поболтать о том о сем и уйти. Он, как честертоновский почтальон – человек-невидимка, что есть, что нет. Потом этот комиссар так же тихо поедет в другое место, тоже зайдет с черного хода, тоже поболтает – глядишь, до чего-то и договорились. Это послы и полномочные представители обязаны требовать и стучать кулаком по столу, а мы – нейтральная сторона, мы пьем чай за закрытыми дверями. Ну не может какой-то там президент открыто встретиться с какими-нибудь «тиграми освобождения», свои же загрызут, а эти тигры уже пол-страны контролируют. Едем мы, лезем по островкам да болотам к милейшему Мохаммеду Сингху или Нгуен Ван Чою – того гляди, подстрелят, народ горячий…

– Зачем же для этого быть комиссаром? Если все так секретно, проще послать незаметного человека.

– Незаметный человек – это уже разведка, тут дело в другом. Если приедет просто кто-то, какой-то бизнесмен или в этом роде, его довольно просто вычислить или избавиться от него. А комиссар – международный чиновник, поди узнай, что у него на уме. Он за день встречается с десятком политиков всех направлений, и еще с дюжиной дипломатов, и еще невесть с кем, и попробуй сообразить, в каком кабинете ему сказали или он сказал те самые, главные слова. К тому же неприметному человеку не так-то легко встретиться с президентом, а у комиссара статус, к нему не придерешься. Хотя все равно – и в заложники меня брали двадцать раз, и всякие безумные гонялись по лесам и полям… Я-то думал, что с этим покончено, но вижу, здесь та же история.

– Тебя, между прочим, никто не заставлял. Так почему же ты ушел?

– Да как объяснить… На этой службе очень быстро набирается информация и знакомства. Обменялся телефонами с одним, с другим человеком, смотришь – а у тебя уже агентурная сеть. И возникает такое страшное слово – досье. Всем этим сепаратистам, подпольным вождям рано или поздно надоедает быть подпольными, и они становятся вполне легальными – скажем, премьерами. И поскольку они все в прошлом немножко – а кто и множко – террористы, торговцы оружием, наркотиками и много еще чего в том же духе, то им очень не нравится, что кто-то держит на них это самое досье. Приходит новое начальство, и они говорят этому новому начальству: вы уж уберите тех, прежних парней, которые слишком много знают, и поставьте других, а мы вас не обидим. Так что мне еще повезло, мне дали спокойно собрать вещи и уйти. Я знаю ребят, с которыми обошлись куда круче.

Возможно, Синельников поведал бы еще нечто, не менее интересное, но тут впереди, в неярком свете фонарика что-то тускло блеснуло. Темная, ничем не колеблемая водная пленка убегала по полу коридора в кромешную тьму, где терялся электрический луч. Синельников охнул, опустился на колени и осторожно попробовал.

– Свят, свят, рассыпься… Конденсат. Господи, не верю. Где-то что-то прорвало, или… или не знаю что. Посвети мне.

Они присели у кромки таинственной лужи и вновь развернули ломаную на сгибах схему.

– Мы вот здесь, в резервном тоннеле… Ближайшая насосная станция – верст двадцать на восток и метров на сорок выше нас… ну, это еще ладно… Все равно ни черта не понимаю, там же ни хранилищ, ни холодильников! Справа, в смысле – на западе, первая труба вообще километров через пятьдесят. Откуда же могло шибануть? Или там что-то построили? Аль, ты слышала, чтобы в последнее время южнее Карамага что-нибудь строили?

– Нет.

– Сам знаю, что нет, риторический вопрос… Что же это натекло? Неужели то, что я думаю?

– Что же ты думаешь?

– А то, что у нас впереди, без единого шлюза – первая линия цистерн Хаммады. Вот, смотри, напрямую. Боюсь, придется нам помокнуть. На Дюне… дурной сон. Так. Знаешь, что это?

– Штриховка… Это сечения.

– Точно. Они еще показывают уклон. Он тут у нас четырнадцать градусов, значит, если, избави бог, я прав, то у двенадцатимильной отметки… эх, что я делал в школе на уроках тригонометрии… ну, верных сантиметра четыре будет.

Синельников несколько отстраненно взглянул на свою спутницу.

– Алюш, придется разоблачаться. Нам шлепать километра три. Если наши стилсьюты хлебнут водички, их потом только выбросить. Впрочем, если хочешь, посиди тут, я схожу один.

Лишь в сказках официальной версии герои умудряются снять или надеть стилсьют «по частям». Пустынный водосборный скафандр – это целостная система, и отделить от нее можно единственно перчатки, даже маска верхнего кокона – и та несъемная. Одевается это чудо инженерной мысли, естественно, на голое тело, так что перед путешественниками встала нешуточная проблема.

У Алии во взгляде проступило смятение, какого не было во время бойни в Карамаге.

– Мне не во что переодеться… Все осталось там…

– Ну… У меня есть длинная майка. Думаю, будет как раз.

И вот стенам подземелья явилась действительно необъятных размеров черная футболка со свирепой рогатой мордой и надписью «Чикагские быки».

– Отвернись и не оборачивайся, пока я не скажу, – приказала Алия.

Да, удивительную службу сослужил Алие высокий рост – майка оказалась длины без всяких оговорок критической.

– Смотри в сторону, – насупившись, велела девушка.

– Не могу! – простонал Синельников. – Мать честная! Беру назад все претензии, раскаиваюсь в каждом непочтительном слове. Больше никаких упреков и грубостей.

– Это еще почему? – с подозрением спросила Алия.

– Потому что за такие ноги можно простить все, что угодно.

– Это издевательство, или я должна считать это комплиментом?

Синельников умоляюще простер руки:

– Алия, по-моему, до сих пор ты жила в окружении то ли чурбанов, то ли дикарей. Поверь человеку, повидавшему много миров и чудес – ноги у тебя в самом деле волшебной красоты.