Читаем без скачивания Про людей и звездей - Ирина Майорова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Уля помотала головой:
– Нет.
– Ну и пусть ведет себя так, будто про статью в «Бытии» ничего не знает, – приосанившись, давал рекомендации Кососаженный. – Или наоборот: прочитала про свадьбу, испугалась, что все сейчас ломанутся искать ходы, как туда попасть, и решила поскорее место забить.
– Иногда и в твою голову, Иван, приходят умные мысли.
Комплимент Ивану босс сделал сомнительный, но тот засиял и продолжил с небывалым воодушевлением:
– А зачем Асееву-то задействовать? Она все провалить может. В конце концов, я могу на эту встречу пойти. Ты каким ником на форуме подписывалась?
– «Синди».
– Так мало ли мужиков женские псевдонимы берут? – не сдавался Иван. – Я пойду на встречу, раскручу ее по полной на предмет сообщников, а потом еще органам в задержании помогу. Силушкой-то меня Господь не обидел.
Для убедительности Кососаженный задрал до самого плеча рукав рубашки. Бицепс под слоем жира был не виден, но объемное предплечье тем не менее выглядело внушительно.
– Нет, Иван, ты не пойдешь, – сказал Габаритов. – Она как тебя, такого большого и сурового, увидит – испугается. А насчет Асеевой ты прав. Поэтому подготовку к встрече с этой «Дженнифер», переговоры с ментами, собственно контакт с мошенницей и написание материала я поручаю Дуговской. Асеева от этого дела отстраняется. Полностью.
– Хорошо, Алиджан Абдуллаевич, – звенящим от радости и распирающей ее изнутри гордости голосом согласилась Дуговская. – Только я в завтрашний номер не успею.
«Только что копытом землю не бьет, – бросив на Римму ненавидящий взгляд, подумала Уля. – Конечно, как тут не радоваться: босс свою любимицу Асееву опустил ниже унитаза, а ее, Дуговскую, возвысил. Кососаженный вон тоже башкой во все стороны вертит. Прям расцвел весь. Румянец во всю щеку, глаза сверкают. Можно подумать, они так радуются, что нашли возможность репутацию газеты спасти. Ничего подобного. Репутация им по фигу. Они от счастья, что Асеева в говно провалилась, сейчас в обмороки попадают».
– А в завтрашний и не надо, – тем временем успокоил Дуговскую шеф. – Такая поспешность может вызвать у читателя сомнения. Сдашь в среду. И чтоб обязательно какой-то документ из милиции был. Постановление о возбуждении уголовного дела или как там у них называется? Опубликуем его рядом с текстом для убедительности.
– Еще я, Алиджан Абдуллаевич, хотела с вами своими соображениями поделиться, – обнаглела от высокого доверия шефа глава отдела происшествий.
– Ну делись, – снисходительно скривился босс.
– Вот почему такой ляп со стороны Асеевой стал возможен? – воодушевленно затараторила Дуговская. – Потому что в редакции существует двойной стандарт. От отдела происшествий вы на любой случай подтверждающий документ требуете: копию странички из медкарты, заявление в милицию, – а от светской хроники одного асеевского слова достаточно. И больше никаких гарантий.
– А ты хочешь, чтоб им звезды в письменном виде друг на друга информацию сливали? – вскинул брови босс. – Подпись и число ставили? А еще лучше у нотариуса заверяли? Ты меня не учи, Дуговская, занимайся своим делом. Без сопливых разберемся.
В душе у Ули затеплилась надежда, что босс ее прямо сейчас простит и все пойдет по-старому. Но не тут-то было…
Гений рирайта
В понедельник и первую половину вторника Дуговская металась между своим кабинетом и кабинетом Габаритова. Делая вид, что ей что-то срочно понадобилось в приемной, Уля ловила обрывки их разговоров. «С милицией я договорилась…» «Встречаемся сегодня в три часа в кафешке на Новом Арбате…» «Аппаратура уже у меня. Баксы, которые вы дали, пометили…» И после каждого такого мини-доклада медовый бас Габаритова: «Умница, Дуговcкая», «Молодец!», «Профессионально работаешь! Хвалю!».
А в отношении Ули босс выбрал уже сработавшую два года назад, когда она собралась замуж, тактику. Он перестал Асееву замечать. Уля из кожи вон лезла, чтобы натаскать в каждый номер побольше светских скандалов и сенсаций, но когда заявляла их на планерке, Габаритов небрежно бросал Роману: «Поставь куда-нибудь, если место будет».
Она перестала ходить на тусовки, презентации и премьеры, отдавая самые классные вечеринки своим корреспондентам, и сидела безвылазно в редакции; с работы уезжала, только когда дежурный верстальщик, отзвонившись в типографию и узнав, что все в порядке, начинал собираться домой. Габаритов отбывал много раньше, сразу после «топтушки», но, прощаясь со всеми, Уле даже не кивал.
В номере за четверг вышла заметка Дуговской, призванная нивелировать урон, нанесенный «Бытию» Улей. Отмазка получилась так себе: более-менее прозорливый читатель сразу просек, что газета села в лужу и теперь пытается из нее выкарабкаться. Причем способ при этом выбрала не самый чистоплотный. Уля, понятное дело, свое мнение высказывать не стала (не камикадзе же!). Это сделал Гена Барашков.
– Мне кажется, мы поступили подло, – бесстрашно глядя в глаза Габаритову, заявил обозреватель. – Надо было, как я и предлагал, признаться, что «Бытие» лоханулось, и принести Саидову извинения. А мы мало того что сами себя еще раз высекли… Неужели вы думаете, что в этот детский лепет про нашу предварительную договоренность с милицией, про «ловлю на живца» кто-то поверил? Так вот, мало того, что выдали сшитую белыми нитками версию, так еще и восемнадцатилетнюю девчонку-дурочку под срок подвели.
У Габаритова под кожей на скулах заходили желваки:
– Ты все сказал?
– Да я много еще чего мог бы сказать, только чего бисер-то метать? – пошел вразнос Гена.
– Ах, значит, по-твоему, все мы здесь свиньи грязные, а ты один чистенький! Прямо иисусик! А ни хрена не делая, бабки получать ты можешь! Это тебе твоя незапятнанная совесть позволяет!
– Не своди ты все на бабки, Алиджан! Только и слышишь: бабки, бабки, рекламы мало, тираж падает, прибыль снижается. Ну должно же быть у нас что-то человеческое?!
У Барашкова определенно снесло крышу. Он почти орал на Габаритова. Народ втянул головы в плечи, ожидая реакции босса. Только Кирсанов продолжал сидеть развалясь – в своей привычной барственной позе – и с едва уловимой снисходительной улыбкой на губах. Габаритов молча перевел глаза с Гениной физиономии в угол, где сидел Роман:
– Дуговской разметишь двойной гонорар. Асеевой за ее вранье – ни копейки. И принесешь мне номера с разметкой за прошлый месяц: я посмотрю, сколько и чего сдал Барашков.
Темы отдела светской хроники опять были приняты без энтузиазма. Даже сошедшая бы в прежние дни за «супербомбу» информация о Веронике Ким, похудевшей от тайских пилюль на десять килограммов и решившей заняться танцами. Номер забили «страшилками» отдела происшествий, переводными материалами из зарубежных изданий, спортом и рекламой. Когда планерка уже подходила к концу, в дверях кабинета появилась Диана Плечистая.
– Можно? – обратилась она к хозяину.
– Говори, чего у вас там, – разрешил Габаритов.
– Мне сейчас агент позвонил: трехлетнюю девочку родной отец убил, расчленил и по мусорным бакам разбросал!
– Надо крутить! – распорядился Алиджан Абдуллаевич. – По полной программе! И на центральный разворот. Кто у тебя, – взгляд в сторону Дуговской, – будет этим заниматься?
– Наверное, Танюшка Юсупова – детские учреждения за ней закреплены.
– При чем здесь детские учреждения? Ее ж не воспитательница в детсаду грохнула! Хорошо, пусть Юсупова соберет всю информацию, а напишет Барашков. Он там таких соплей на кулак намотает – женщины ревмя реветь будут.
– Но, Алиджан, ты же обещал меня на Валаам отпустить, – жалобно напомнил Барашков.
– А чего тебе там делать? Про монахов писать, к очищению души призывать? Кому эти слюни интеллигентские нужны? Вот если бы там хоть икона мироточивая была, тогда еще куда ни шло. Народ на такие вещи клюет…
– А если я узнаю, что такая икона есть, отпустишь? – совсем уж униженно попросил Барашков.
– Узнаешь – тогда и посмотрим, – стукнул раскрытой ладонью по столешнице Габаритов, давая понять, что разговор и планерка закончены.
Гена Барашков вышел из кабинета хозяина, опустив голову и ссутулив плечи. Встреться сейчас с ним кто-то, кто знал гениального журналиста Геннадия Барашкова в молодости, ни за что не узнал бы. И не потому, что за последние годы «классный парень» и «суперпрофессионал» отрастил изрядное брюшко и отпустил усы и волосы, которые собирал в хвостик. А из-за затравленного взгляда. Гена, еще несколько лет назад выезжавший в самые горячие точки планеты, писавший умные, честные, рвущие душу на куски репортажи с мест захвата заложников, рассказывавший – очень живо и красочно – об удивительных людях и явлениях природы, теперь был просто рирайтером. Попросту говоря, переписывал за набранными с улицы корреспондентами заметки про маньяков, насильников, педофилов, некрофилов и зоофилов. Габаритов считал, что материалы об извращенцах всех мастей удаются Барашкову лучше всего. Но, помимо литературного редактирования, босс требовал от числившегося в штате обозревателем Гены поиска собственных тем. Ограничив, правда, их круг теми же некрофилами и зоофилами. Поначалу Гена протестовал, но потом смирился. И теперь лишь изредка у него срывало крышу: не думая о последствиях, он начинал резать правду-матку и рвал на груди рубашку, ратуя за справедливость. Однако босс давно научился водружать Генину крышу на место, так что стихийно вспыхивавшие «барашкины бунты» длились недолго.
