Читаем без скачивания Черная радуга - Евгений Наумов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— А как же вы лечите от алкоголизма? В руководстве ничего не сказано.
— Во-первых, мы проводим лечение по разделу нервно-психических заболеваний, — он заговорил лекционным тоном. — Прежде всего нужно снять разные расстройства, неврозы, депрессии — последствия алкоголизма. Во-вторых, уже есть и новейшие разработки, отечественные комплексы — нас ознакомили с ними.
Он замялся.
— А в третьих? — настырно спросил Матвей. — Нашли в-третьих или нет?
— Пока нет, — вздохнул тот. — Точки, снимающей тягу к алкоголю, еще не нашли. Бьются ученые во всем мире…
«Этот, по крайней мере, честен, — тепло подумал Матвей. — Не пудрит мозги своим всемогуществом, а это вызывает доверие. Доверие — вот что главное».
— Но все-таки иглоукалывание и при алкоголизме дает очень и очень положительные результаты, — опять взбодрился врач. — Так что советую…
Вечером на немой вопрос старосты Матвей покачал головой:
— Пока что я пас. Если засекут, может сорваться важное дело. А тебе я взял, — он вытащил небольшой пакетик — три пузырька с березовой.
Миша благодарно вздохнул, и пакетик скользнул куда-то под костыли. Он тут же направился в укромный уголок.
«Разобщенность, — вспомнились слова инженера Володи. — Он свое получил, а больше его ничего не интересует… Даже такие вот, лучшие среди нас!»
Прославленное в веках древнее иглоукалывание тоже оказалось бессильным — на горизонте по-прежнему маячила бутылка. Как у Буратино: закрыл глаза — и появилась тарелка манной каши пополам с малиновым вареньем. Только вместе тарелки появлялась бутылка — хоть закрывай глаза, хоть лежи с открытыми, словно покойник в кино.
«Это у меня от напряжения, — думал Матвей. — Тут как в абвере, без права на ошибку. А выйду, расслаблюсь немного…»
Но Валентину Михайловну он горячо заверил, что сеансы крепко помогают. Тут он не сильно кривил душой — каждый раз после иглотерапии действительно наступало успокоение и в то же время ощущалась какая-то бодрость, легкость в теле.
— Я даже почувствовал себя древним китайцем, — пошутил он. — Лезут в голову разные конфуции, будды, даосы, гейши… виноват, это из другой оперы. Сейчас не до гейш.
Она весело засмеялась.
— Вылечитесь, и гейши будут. Мы вас выписываем. Отметим, что иглотерапия дала положительный результат… — она лукаво взглянула на него, — но понаблюдаться немного придется.
— Где? — насторожился он.
— По месту жительства. А еще… я дам вот это, — она вытащила из стола маленькую коробочку. — Новейшее средство, зарубежное, только недавно получили — и немного. Называется орап.
— А от чего оно?
— Снимает тягу. Очень эффективное, — она высыпала на ладонь крохотные таблетки, выбрала одну, переломила пополам и половинку протянула. — Будете принимать по половинке в день.
Матвей послушно бросил таблетку в рот, неуловимым движением языка переправил за щеку и запил водой из стакана, протянутого заведующей. В нем, как у всех алкоголиков, жило неистребимое подозрение ко всякого рода химии, и, если была возможность не принимать, он тут же ею пользовался.
Через полчаса, попрощавшись с Мишей и немногими обитателями, которые слонялись в рабочее время в корпусе, выйдя за ворота и бегло ознакомившись с инструкцией, по оплошности (или намеренно?) забытой заведующей в коробочке орапа, он похвалил себя, что не проглотил таблетку. Лекарство действительно оказалось новейшее, импортное и даже дорогое, но… для шизофреников. «На арапа хотели взять, арапы, — подумал со злостью. — А раз для шизиков, значит, подавляет волю. Ведь врачам от шизика и других свихнутых нужно только одно: чтобы сидел в уголке и не выскакивал, не выступал, не чудесил. Словом, вел себя «нормально», как все: ходил по одной половице и слушался. Не-ет, единственное, что у меня еще осталось и благодаря чему я существую, — это несгибаемая воля!»
Он вспомнил, как, прощаясь, заведующая сказала:
— Если только возникнет тяга, даже не тяга, а только мысль об алкоголе, сразу же к нам. Мы тягу снимем.
«Принимают меня за какого-то дурачка, — думал он, споро шагая по заснеженной тропке. — За болванчика с медным лбом и разрезом для отвертки: куда крутнешь, туда он и глядит, тупо вытаращив глаза. Так я к ней и побегу».
Отдаться чужой воле, послушно следовать чьим-то указаниям (а кто их отдает, не объявят ли его завтра безумным волюнтаристом?) всегда казалось ему пределом унижения для гомо сапиенс. Его пробрала дрожь. Сегодня нашепчут ему бросить пить, а завтра взять топор и рубить головы ближним. Избавиться от порока или недостатка. А взамен отдай душу? Плохой ли, хороший — а мой ум. Выправлять умы — самое гнусное, что мог придумать венец природы. Тем и хороши люди, что они разные, ну а недостатки, пороки — издержки производства. «Своей жизнью человек распоряжается сам, и даже если лишает ее себя, то ему никакое наказание потом не страшно», — злорадно подумал он.
— Матвей! — голос болью отдался в сердце.
От заснеженных сосен к нему шла Лена. В коротком пальто с узеньким меховым воротничком, в пушистой вязаной шапочке.
Матвей не сразу понял, что это именно она. В глазах вдруг начало двоиться, четкие силуэты на фоне ясного зимнего неба размазались. Так бывало только после глубокого штопора.
Он стоял, не двигаясь, а она молча подошла и приникла лицом к его плечу.
— Как… как ты здесь? — дрожащей рукой он погладил ее по шапочке. — Ты же от меня все время убегала?
— Мне сказали, что ты в беде, — пробормотала она глухо. — Иначе я бы не приехала.
— Да кто сказал?
— Сначала сердце, — она подняла лицо и посмотрела сухими, но страдающими глазами ему в лицо. Прямой, светлый взгляд. Глаза ореховые… нет, сейчас они янтарные. Сердится или радуется? — Ты не подумай, я только повидать тебя приехала. Мое решение остается неизменным.
Как тогда, на мосту Поцелуев, вдруг остро захотелось ее ударить. Не могла подождать с этим… Но теперь он сдержался, уроки нарко кое-чему научили. Да и дурдом оставался в пределах видимости, вдруг оттуда наблюдают? Чуть что — и вышлют группу захвата. Чувство смутной опасности вновь охватило его, пришло спокойствие и холодная расчетливость.
— Ну что ж, пойдем. — взял ее под руку, и они медленно направились по аллее, ведущей к автобусной остановке. Пусть посмотрят — влюбленная пара идет в светлую жизнь! Только перед его глазами было по-прежнему черно.
— Рассказывай, — проговорил он глухо.
— За эти годы я поняла, что жить без тебя не могу, — прошептала она. — Люблю по-прежнему… проклятый!
— Да, я проклят, — глаза его сузились, — только не знаю, за что и кем. Кто-то нагрешил, а расплачиваюсь я.
— Кто?
— Откуда я знаю? Эх, Лена… Ну зачем ты так? Живут ведь и с пьяницами. И сколько их живет. Кто здесь мечтает о трезвой семье… А может быть, с тобой…
— Не могу. Как вспомню отца… и наши страдания с матерью. Неужели все должно повториться — на этот раз со мной и моими детьми! А я кем проклята? Кем прокляты мои будущие дети… если они будут!
Долго молчали. Дошли до автобусной остановки. Она оказалась пустынной — рабочее время. Дурдом скрылся за соснами, казалось, они остались одни на длинной зимней дороге. Где-то вдали, в небольшом поселочке под горизонтом, поднимались дымы.
— Хочешь выпить? — вдруг спросила она.
— А у тебя есть? — вырвалось, и он спохватился, но был поздно. — Поймала-таки!
Ее пальцы торопливо рвали застежку сумки, ремень которой был переброшен через плечо. Никогда бы не подумал, что в такой маленькой сумочке поместится бутылка.
— Нет, и не собиралась ловить. Я думала… если ты покончил, то оно не понадобится. А если нет, то ты мучаешься и… — вот, она как-то беспомощно-непрофессионально держала за горлышко коньяк, протягивая вперед донышком. — А еще апельсины… сигареты вот, твои любимые, болгарские.
Матвей во все глаза смотрел на нее. Даже сигареты… В магазине дурдома был только один сорт сигарет с фильтром — индийские, от которых бил неудержимый кашель, и он не уставал проклинать их. Но курил. А она не забыла!
В любом горе и при любых неудачах он не прибегал к подбадривающему действию сивухи, всегда выстаивал, только больше ожесточался. Тех, которые топят свои беды в бутылке, считал слизняками. Но в радости… «Чтобы лучше ощутить всю полноту счастья…» — вспомнились слова из исповеди зарубежного алкаша. Видать, мудрый мужик. Да, счастье приходит так редко, что поневоле цепляешься за него, как малыш за юбку матери.
Одним движением он сорвал пробку вместе с флажком и запрокинул бутылку. Выпил не очень много, может быть, со стакан. Спрятал бутылку в портфель и закурил.
— Апельсины себе оставь. Ешь, ешь, не стесняйся, — слова срывались с губ легко, разом спало напряжение последних дней, исчезло унизительное чувство подопытного кролика, распластанного с электродами, вживленными в мозг. А может быть, они действительно вживили в его мозг электроды? Мысль пугающе блеснула. Он снял шапку и, делая вид, что поправляет прическу, ощупал голову. Нет, ничего не торчит… — Ну, а теперь скажи: вот и променял ты меня на бутылку.