Читаем без скачивания Пересекая границы. Революционная Россия - Китай – Америка - Елена Якобсон

Мало кто верил в армию Чан Кайши. Те же, кто был свидетелем японского завоевания Маньчжурии, знали, что китайские солдаты не смогут противостоять японцам. Мой отец не падал духом, но мама не могла скрыть своего горького разочарования в том, что колониальная мощь так легко рушится. Британская империя, похоже, не собиралась защищать даже своих собственных граждан, ограничиваясь принятием первых необходимых мер, и было ясно, что она не будет открыто поддерживать Китай в войне с Японией.

Через несколько недель японская армия заняла наш город. Поначалу колониальные территориальные права уважались и все жители колоний, независимо от их национальности, находились под защитой колониальных властей. Как и в Харбине, русские эмигранты опять попали под власть японского Бюро по делам русских эмигрантов. В нем верховодили ультраправые представители русской общины — российские фашисты. Бюро было уполномочено выдавать вид на жительство и должно было сообщать о «нежелательном поведении» любого человека.

Однажды Эйб пришел домой и сказал, что фабрики Британско-Американской табачной компании закрываются, а все иностранные граждане, там работавшие, немедленно отправляются домой.

«Что же будет со мной?» — испугалась я. «Скоро узнаем, — ответил мой муж. — Думаю, что ты имеешь право на защиту со стороны Америки как моя жена».

К нашему отчаянию, он оказался не прав. Он мог взять меня с собой, но только как обычную иммигрантку. То, что я являлась его женой, не делало меня американкой, и, по иммиграционным правилам, он должен был внести две тысячи долларов как доказательство того, что я не стану обузой для американских налогоплательщиков, или же уехать и прислать за мной, как только докажет, что у него есть хорошо оплачиваемая работа в США. У нас не было двух тысяч долларов, и собрать такую сумму мы не могли. Семья Эйба эвакуировалась в Америку, и им были нужны деньги для себя. Моя семья тоже не могла нам помочь. Это был страшный удар.

Начались срочные приготовления к отъезду Эйба и его семьи. Казалось, что весь город уезжает. Продать мебель из нашей квартирки было теперь невозможно, поэтому мы отдали часть нашему повару, а остальное перевезли в дом моих родителей, на третий этаж, куда опять переехала и я.

Когда Британско-Американская табачная компания закрылась, Эйб должен быть отдавать все свое время семье. Он выполнял бесконечные поручения своей матери и сестры, делал покупки и паковал, паковал, паковал... Гора ящиков, сундуков, чемоданов росла с каждым днем. В день отъезда мы не могли говорить, слов не было. Я затерялась в толпе родственников и друзей, пришедших на вокзал. Последний отчаянный поцелуй — и мой муж уехал. Я вернулась домой подавленная, опустошенная, опять беззащитная эмигрантка, бездомная брошенная беженка.

Я скучала по мужу. Я привыкла к тому, что меня любят, привыкла делить с ним мою жизнь. Мне нужно было на кого-нибудь опереться, и тут мама поддержала меня своей любовью и нежностью, ни разу не напомнив о своих первоначальных возражениях против моего брака. Хотя, наверно, она думала: «Хороший муж не оставил бы жену в такое время!»

Наступил сентябрь, я снова начала преподавать в школе. Теперь это была очень маленькая школа — многие семьи уехали. Но жизнь продолжалась и, казалось, входила в обычную колею. Семья наша старалась не покидать пределов британских или французских кварталов.

В Нью-Йорке бедный Эйб метался в поисках работы, достаточно хорошо оплачиваемой для того, чтобы можно было привезти меня в Америку. В 1937 году США только оправлялись от Великой депрессии, безработица еще была очень высокой, и бывшему жителю колоний трудно было рассчитывать на приличное место. Он ходил по всем объявлениям, обошел всех друзей и знакомых, старался не упустить ни одну возможность. Какое-то время он даже продавал пылесосы.

Удача в конце концов ему улыбнулась, и в апреле 1938 года он нашел работу с жалованьем, позволявшим удовлетворить требования иммиграционных властей. Он должен был ехать в Вашингтон, чтобы получить для меня специальную въездную визу. Любовь восторжествовала!

Меня вызвали к удивленному чиновнику американского консульства. «Вам очень повезло, — сказал он. — У вашего мужа, наверно, хорошие связи в Вашингтоне. Мы нечасто сталкиваемся с такими случаями. Большинство ждет годами. Поздравляю! Вот ваши документы».

Следующие недели были заняты приготовлениями к моему отъезду. Покупки, укладка чемоданов, последние наставления мамы, прощальные визиты к друзьям... Вдруг я поняла, что могу никогда их больше не увидеть. Я почувствовала страшную тревогу за свою семью. Никто не знал, как долго еще пробудут британцы в Тяньцзине. Куда двинутся мои родители и сестра? Я надеялась, попав в Америку, сделать что-нибудь для того, чтобы они тоже смогли туда приехать. И вот наконец, испуганная, с тяжелым сердцем, я была готова к отъезду.

Где-то мне не хотелось уезжать, я бы с удовольствием отложила отъезд! Но, проявив свою самоотверженную любовь, мама буквально вытолкнула меня из дома. У меня были билеты на поезд до парохода, отплывавшего в Японию, там я должна была пересесть на канадский пароход, направлявшийся в Ванкувер, откуда поездом собиралась добираться до Нью-Йорка.

Проводить меня на вокзал пришла целая толпа друзей, учеников и друзей Эйба. Сцена напоминала наш отъезд из Москвы. Слезы, слезы, крепкие долгие объятья, протянутые руки с подарками, цветами, конфетами, несвязные разговоры и постоянная мысль: «Не расстаемся ли мы навсегда? Увидимся ли когда-нибудь?» Я совсем уже не могла держать себя в руках — плакала, цеплялась за маму, обнимала плачущую сестру, почти никого другого не замечая.

Кто-то внес в купе мой багаж, и в последний момент чьи-то сильные руки подняли меня с платформы и сунули в поезд. До сего дня я ненавижу железнодорожные станции, и мои частые ночные кошмары всегда связаны с отъездом поезда.

* * *

О путешествии на пароходе через Тихий океан у меня остались лишь смутные воспоминания. Я много спала, не проявляла никакого интереса к другим пассажирам и страдала морской болезнью с первого до последнего дня двухнедельного путешествия. Я это стойко выдержала и, вероятно, умудрилась так хорошо скрыть свое состояние, что в конце пути капитан отметил меня среди лучших путешественников. Просто смешно! Я была самым несчастным существом на борту, одиноким и испуганным.

В одной каюте со мной ехала русская дама, недавно овдовевшая, вся в черном. Она направлялась в Сиэтл к сеетре. Мы походили друг на друга — обе мрачные и чуждавшиеся общества. Через какое-то время между нами протянулась ниточка симпатии и сочувствия. Мы жалели не только сами себя, но и друг друга. Лежа на двухъярусной кровати в нашей каюте, она рассказала мне о своей жизни.