Читаем без скачивания Мед и яд любви - Юрий Рюриков

Да, у нас вопиюще недооценивается социальная роль семьи. Мы не понимаем, что семья — один из самых сильных двигателей или тормозов прогресса. Это уникальная опора общества, и она дает ему то, что просто не могут дать другие опоры.

У семьи четыре великие социальные роли. Во-первых, это главная демографическая ячейка общества, единственный поставщик тех людей, из которых общество состоит. Во-вторых, семья — главная ячейка, в которой мы восстанавливаем истраченные на работе силы, — важнейшая опора всей экономики.

В-третьих, семья — главная воспитательная ячейка общества: именно в семье, в первые годы жизни, вырастает сердцевина человека, и от того, хорошо или плохо это делается, зависит, каким именно гражданином и работником он станет — хорошим или плохим.

И, наконец, семья — уникальная психологическая ячейка. Чувства, на которых она стоит, рождают в нашей душе способность дорожить близкими как собой, их интересами — как собственными. А дорожение другими как собой — это основа человечности.

Поэтому семья может быть мощным источником гуманизма. Повторю еще раз то, что уже говорилось (правда, говорилось это о любви). В быту, в личной жизни семья может давать людям то, что в обществе дают высшие идеалы и высшие принципы жизненного устройства, созданные человечеством. Семья — естественный союзник этих идеалов, один из их главных внедрителей в жизнь.

Потому-то весь ход прогресса зависит от семьи не меньше, а то и больше, чем от производства, науки, международных отношений, взятых вместе. Но общество тратит на «счастье в личной жизни» в десятки раз меньше сил и средств, чем на «успехи в труде». Оно резко ослабляет этим и семью, и — рикошетом — все свои другие области без исключения.

Как получается такой рикошет? Семья и воспитание (дошкольное, школьное) — это как бы «духовно-воспитательное производство». Оно создает человека как центральную фигуру всех областей общества — главного двигателя труда, главного строителя общественных отношений, главного творца быта, семьи. Здесь как бы выделывается ключ ключей — ключ ко всем ключевым областям жизни.

Потому-то семья и воспитание должны бы стать одним из главных центров всех практических забот общества — не менее важным, чем любая другая область жизни. Забот не на словах, в теории, а на деле, в практике: чтобы на помощь семье, личной жизни шло бы не меньше сил, чем на общественную жизнь.

Но для этого нужна новая стратегия социальной помощи семье.

Частичная помощь неспособна избавить семью от недугов. Лишь действуя одновременно — системно — на все болезни семьи, можно смягчить их. Нужна, видимо, всесторонняя, универсальная помощь семье, во всех областях ее жизни: жилищная, денежная, хозяйственная, воспитательная, просветительная, культурная, организационная…

И помощь эта должна быть во много раз больше, чем сегодня: без этого, по-моему, семью не удастся поднять из ее провала. Перестройка семейной стратегии должна, наверно, быть такой же революционной, как и перестройка экономической и политической стратегии.

«Взрыв перемен» и обеднение чувств.

А как именно теперешние социальные перевороты влияют на наши чувства? И как влияют на них другие глобальные сдвиги — НТР, урбанизация, сидячая цивилизация? Сдвиги эти — шаги гигантского перелома в земной цивилизации, и они несут с собой разительные перевороты, в корне меняют весь уклад будней.

Первая перемена в этом укладе — как бы взрыв перемен. Ритм жизни все убыстряется, круто растет число перемен в единицу времени: в году сейчас столько сдвигов, сколько раньше вмещалось в десять, двадцать лет. Этот взрыв перемен несет с собой потоки новизны, которые и обогащают людей, и резко повышают их нервные нагрузки.

Человеческая психика попадает в тиски таких перегрузок, каких у нее никогда не было. И чтобы уберечь себя от распада, наша психика начинает экономить нервные силы. Она отпускает теперь меньше этих сил в каждое ощущение, в каждое переживание. В каждую нервную реакцию идет теперь меньше нервной энергии, в подсознании человека возникает новый психологический механизм — ослабитель, глушитель эмоций. Он входит в число главных механизмов психики, все больше правит ее работой.

Он спасает психику от разбалансирования, но человеческие чувства от этого слабеют, делаются менее сердечными, эмоциональными, более головными, рациональными, чем раньше. Такое обеднение чувств — первая резко невыгодная для нас перемена в современной психологии. Это плата за приспособление наших нервов к нынешнему сверхритму жизни, и если этот ритм будет и дальше убыстряться, чувства, очевидно, станут беднеть еще больше.

Недавно эстонские социологи опросили студентов Тартуского университета, что для них главное в семейной жизни. На первом месте оказалось уважение друг к другу, потом жилье, понимание, доверие, дети, и только на шестом месте шла любовь. И это у студентов, у которых чувства всегда стояли на вершине пирамиды…

Рассудочных людей становится все больше, и человек-рационал, видимо, делается одним из главных человеческих типов. А такой человек хуже приспособлен к семейной жизни: его привязанность к близким людям слабее, все его чувства — любовные, дружеские, родительские, родственные — резко теряют в глубине и долготе. Это несет в личную жизнь новые, небывалые беды, и мы, наверно, только начинаем осознавать весь их размах…

По закону чужого возраста.

«Мне 26 лет, с детства интересовался отношениями людей и их психологией, старался запоминать все советы ученых и писателей. И началось.

Психологические наставления знатоков оправдывались на все сто процентов, особенно когда речь шла о девушках. Но как только я в общих чертах узнавал их характер, привычки, то быстро охладевал, и мы расставались. Не подумайте, что они были чем-то плохие, наоборот, каждая по-своему хороша. Весь фокус в том, что мое отношение к ним стало, как к хорошим фильмам — вспоминать приятно, но смотреть снова не тянет.

Докатился до того, что даже в интимные отношения не хотелось вступать. Надеялся найти равноценное общение с женщинами старше себя — напрасные старания: та же история. Искал аналогичные примеры в литературе: нечто похожее было с Талейраном, но его хоть Бонапарт заставил жениться. А меня кто?

Получается, что знания человеческой натуры оказывают медвежью услугу. Чувствую себя ненормальным, однако врачи сказали «здоров». Может, я ищу то, чего нет?» (Ленинград, июнь, 1980).

Кто перед нами? Жертва психологических знаний? Человек, который знает так много, что мгновенно схватывает скучную изнанку женских прелестей и ухищрений любви? Если это обычное влияние знаний, тогда такой человек — удар набата, тяжелая угроза, которую несет нам новый век.

Психологические знания в принципе двояки: и потому, что это знания о плюсах и минусах человека, и потому, что они уменьшают притяжение нашей загадочности, флёр непонятности. Что же будет с людьми, когда научно-психологическая революция сделает такие знания самыми главными, самыми массовыми? Не отнимут ли они у человека саму способность любить?

Наверно, такой угрозы стоит опасаться — и предотвращать ее, смягчать всем укладом будней, всем воспитанием.

Но можно ли победить ее?

Пожалуй, можно, во всяком случае, стоит попытаться сделать это. Возможно, что главная опасность идет здесь не от знаний самих по себе.

Знания (точнее, информационные, логические знания) как бы живут в особых слоях внутреннего мира — в слоях интеллекта, а не сердца. Они могут пересекаться с чувствами, подчинять себе их, но чаще они нейтральны к ним.

Любим мы чувствами, а знаем умом, и когда человек любит, эмоциональное поле его чувств как бы оттесняет поле ума и правит любовью. Как говорил Ларошфуко: «Ум всегда в дураках у сердца».

Знания, видимо, могут мешать только слабому чувству, у которого невелика двойная оптика. Но чемярче чувство, тем меньше правят человеком знания; здесь лежит, видимо, простейший закон человеческой психологии.

Впрочем, в двух случаях знание всегда вредит сильному чувству, но только делаясь из обезличенного знания личным, из знания вообще — знанием об этом человеке. Так бывает в несчастной любви или в любви, которая наталкивается на изъяны любимого человека: знание становится тут чувством — знанием-болью, знанием-тоской, и, только став чувством, оно может мешать чувству…

«А может быть, этот человек неспособен любить из-за нравственной ущербности, а не от лишних знаний?» (Л. Буева, Москва, 1988).

Верно: способность или неспособность любить зависит не от количества знаний, а от качества души — от ее глубины или мелкости, я-центризма или двуцентризма.

И все-таки автор недоуменного письма — удар набата, дуновение завтрашних бурь, хотя уже и сегодня они набирают шквальную силу. Это, видимо, рационал, как бы «человек без подсознания», у которого вместо ощущений — логика. У него почти нет к девушкам обычного, непосредственного влечения чувств, он относится к ним, как расшифровщик людей, «решатель кроссвордов», «познаватель».