Читаем без скачивания Пирамида - Борис Бондаренко

— Будет сделано, — сказал Ольф. — Кстати, Алексей Станиславович, мы слышали, что у вас предвидятся какие-то вакансии.

Ни о каких вакансиях они не слышали, но Дубровин и глазом не моргнул.

— Ну и что?

— Может быть, вы возьмете нас к себе?

— Зачем? — спросил Дубровин, ничуть не удивившись.

— Ну как зачем? — опешил Ольф. — Работать.

— А чем вам плохо у Шумилова?

— Да ничем… До сих пор, по крайней мере, — уточнил Ольф. — Но ведь мы фактически работаем не у него, а у вас.

— Ну и что же? Теперь поработаете у него. Вы забыли наш уговор?

— Не забыли, конечно, — обиженно сказал Ольф — он не ожидал такого поворота. — Но мы думаем, что так будет лучше и для нас, и для работы, конечно… Может быть, и для вас, ведь мы неплохо сработались с вами. Или мы ошибаемся? — с вызовом спросил Ольф.

— Нет, не ошибаетесь, — спокойно сказал Дубровин, не обращая внимания на тон Ольфа. — Вы очень милые и симпатичные люди, и мне приятно было работать с вами. Но и с Шумиловым вы отлично сработаетесь — он человек очень приятный.

— Ну, еще бы.

— Не перебивай. А кроме того, у него интересная тема, и вы, кстати, можете во многом помочь ему. Во многом, — подчеркнул Дубровин. — И он, между прочим, надеется на вашу помощь и ждет ее.

— Он сам говорил это? — удивился Ольф.

— Да. Так что прошу вас — отдохните и принимайтесь за работу. И работайте так, как вы умеете. А ты что молчишь? — обратился Дубровин к Дмитрию.

Тот неохотно ответил:

— А что тут говорить…

И все трое замолчали.

— Я вижу, вы обиделись на меня, — мягко сказал Дубровин.

— Да нет, что вы, — кислым тоном возразил Ольф, избегая его взгляда.

Дубровин помолчал. Ольф уже собрался было встать, но Дубровин остановил его:

— Сиди. Я вижу, придется все-таки объясниться… Конечно, я мог бы со временем взять вас к себе. Это, кстати, можно было и раньше сделать. Но я не хочу.

Они угрюмо молчали. Дубровин неожиданно спросил:

— Вам кто-нибудь говорил, что я эгоист?

— Эгоист? — удивился Ольф. — Вы? Нет, разумеется.

— Ну, так я вам сейчас это говорю, — почему-то рассердился Дубровин и встал из-за стола. — Сидите, сидите… Да, я самый настоящий эгоист, точно такой же, как и вы, как и всякий другой ученый. Почему вы так удивляетесь, что я не хочу вас брать к себе? Разумеется, мне нужны люди неглупые, работоспособные, умеющие оригинально мыслить и все такое прочее…

Он остановился перед ними и отчеканил:

— Но мне не нужны люди, у которых то и дело вспыхивают в голове всякие гениальные идеи. Гениальных идей у меня самого предостаточно. Их у меня столько, что и всей моей жизни не хватит, чтобы осуществить хотя бы десятую долю. Будь мои воля и власть, я заставил бы весь институт работать только над моими идеями. И разумеется, мои идеи представляются мне значительнее всех прочих… Не понимайте мои слова слишком буквально. Это идет не от разума, а от чувства, и я не думаю, что это так плохо. Больше того, я убежден, что каждый ученый должен верить в исключительность своих идей, это непременнейшее условие того, что они наиболее полно будут воплощены в жизнь. Вот почему все прочие идеи, какими бы блестящими они ни были, интересуют меня постольку, поскольку не мешают осуществлению моих собственных планов. Самостоятельность, оригинальность мышления — бога ради, я всегда готов приветствовать это. Но в определенных пределах, пока это идет мне на пользу. Ну, а вы, на ваше счастье, не из такой породы, поэтому и не нужны мне. Я слишком высокого мнения о вас, чтобы брать вас к себе, — сказал Дубровин и сел. — Вы понимаете меня?

— Приблизительно, — пробормотал ошеломленный Ольф.

— Уже кое-что, — улыбнулся Дубровин. — А теперь представьте, что вы начнете работать у меня. Самое большее через полгода кто-нибудь из вас вообразит, что моя работа никуда не годится, и предложит свой вариант. Может быть, в конце концов вы и окажетесь правы, но мне-то что от этого? Вы думаете, я позволю вам работать над этим своим вариантом? Черта с два! — энергично сказал Дубровин, и Дмитрий невольно улыбнулся. — Я заставлю вас работать так, как это мне будет нужно, а так как вы наверняка не согласитесь, я выгоню вас и возьму на ваше место людей более покладистых. И не сомневайтесь, так оно и будет, несмотря на все мое хорошее отношение к вам… Ты что смеешься? — посмотрел он на Дмитрия. — Думаешь, я не сделаю это?

— Сделаете, — с улыбкой согласился Дмитрий.

— Очень рад, что вы это понимаете. Ну, а с Шумиловым вам такая перспектива не грозит. Он очень милый, обаятельный человек, но от души желаю вам не быть похожими на него. А впрочем, вы уже не похожи. Годика через полтора-два его работа будет закончена, а там я постараюсь сделать так, чтобы вам предоставили полную самостоятельность. Устраивает вас такой вариант?

— Вполне, — сказал повеселевший Ольф.

— Ну и… — Дубровин сделал жест рукой, выпроваживая их из кабинета, — гуляйте. Когда Светлана будет рожать?

— В сентябре, — сказал Ольф.

— Тебе особенно надо отдохнуть. Готовься к тому, что потом целый год будешь недосыпать.

— Бу сделано, — ухмыльнулся Ольф, он еще не привык к тому, что скоро станет отцом.

Когда они уже уходили, Ольф остановился и с невинным видом спросил:

— Кстати, Алексей Станиславович, а почему же, если вы такой эгоист, вы возитесь с нами? Время из-за нас теряете, нервы себе треплете, уму-разуму учите?

— А вы не знаете?

— Нет.

— И я не знаю, — серьезно сказал Дубровин. — Наверно, просто потому, что вы нравитесь мне. Вы ведь неплохие люди.

— Вообще-то да, — скромно согласился Ольф.

Защита прошла на редкость буднично и прозаично. (От кого защищаться, если никто не нападает? — спросил потом Ольф.) Кандидатов наук в институте работало больше двухсот, и появление еще двух новоиспеченных «ученых мужей» не могло не быть событием заурядным. Ольф даже выразил сомнение: а читали ли как следует члены Ученого совета их труд? Возможно, и нет, с улыбкой сказал Шумилов и разъяснил, что в этом не было бы ничего удивительного, все знают, что они подопечные Дубровина, а его авторитет слишком велик, чтобы ставить под сомнение ценность их работы. Как бы то ни было, а голосование единодушно подтвердило — Добрин и Кайданов звания кандидатов физико-математических наук достойны.

Два дня они выслушивали поздравления, пожимали кому-то руки, пили шампанское, а потом взялись за работу.

Это было в июле, а в середине августа в Долинске открылся международный симпозиум, на котором Дубровин сделал доклад. Дмитрий и Ольф, конечно, были на нем. Дубровин говорил минут пятнадцать, и уже где-то на четвертой минуте Дмитрий почувствовал беспокойство, а на десятой тревожно заворочался и стал украдкой поглядывать по сторонам — не смотрит ли кто на них и нет ли двусмысленных улыбок. Но никто не смотрел, не было никаких улыбок. Даже Жанна ничего не поняла, она не очень внимательно следила за их работой. А из доклада Дубровина следовало, что добрая половина их работы, за которую они получили кандидатские звания, по меньшей мере должна быть поставлена под сомнение, и даже сразу можно было с уверенностью утверждать, что кое-какие выводы, еще месяц назад казавшиеся бесспорными, просто неверны.

— Ты все понял? — спросил Ольфа Дмитрий.

— Да, — сказал Ольф, не глядя на него. Он с убитым видом сидел рядом и только в конце заседания взглянул на него и невесело сказал: — Н-да… Долбанул нас шеф. Прямо по темечку…

В перерыве Дубровина окружили какие-то люди и продолжали задавать вопросы. Он отвечал с видимой неохотой, оглядывался по сторонам, наконец, отыскав глазами Дмитрия и Ольфа, быстро подошел к ним и сказал:

— Никуда не уходите, дождитесь меня.

И тут же отошел, и его снова окружили.

Они ждали его до самого вечера — Дубровину приходилось улаживать какие-то конфликты, кого-то уговаривать, звонить в горком по каким-то совсем не научным делам. Наконец он освободился, и они молча пошли напрямик через душный августовский лес.

Институт разбит на две части. Та, где был конференц-зал, находилась в самом городе, вернее, на окраине его, в лесу, и отсюда до дома Дубровина было пятнадцать минут небыстрого хода.

Дубровин шел медленно, прихрамывая сильнее обычного, и им все время приходилось придерживать себя.

— Устал я, — вдруг со вздохом сказал Дубровин.

Это был, кажется, первый случай, когда Дубровин жаловался. Выглядел он и в самом деле неважно.

— Когда в отпуск идете? — спросил Дмитрий.

— Недели через три.

— Поедете куда-нибудь?

— Придется. Почки опять пошаливают.

И снова замолчали.

Дома у Дубровина никого не было. Он сказал Ольфу:

— Достань-ка коньяк. И закусить.

Ольф достал бутылку, повертел ее в руках.