Читаем без скачивания Изгнанник - Джозеф Конрад

— Я всегда вел честную жизнь. Вы это знаете. Вы всегда хвалили меня за мою стойкость, вы это тоже знаете. Вы знаете также, что я никогда не крал, — если вы это имеете в виду. Я взял в долг; вы знаете, сколько я уже отдал. Я сделал безрассудную ошибку. Но примите во внимание мое положение там. Я немного запутался в своих делал, у меня были долги. Мог ли я позволить себе идти ко дну на глазах всех этих людей, завидовавших мне? Но все это уже прошло. Я сделал безрассудную ошибку и заплатил за нее.

Лингард, онемевший от изумления, мог только повторить безжизненным голосом:

— Безрассудная ошибка…

— Да, — задумчиво процедил Виллемс и продолжал с возрастающим волнением: — Как я сказал, я всегда вел добродетельную жизнь. Более добродетельную, чем ваша. Да, да, более чем ваша. Я пил немного, немного играл в карты. Кто этого не делает? Но у меня с детства были принципы. Да, принципы. Дела всегда останутся делами, и я никогда не был ослом. И никогда не уважал дураков. Они должны были платить за свою глупость, когда имели дело со мной. Это их вина, а не моя. Но что касается принципов, это дело другое. Я избегал женщин. Это запретный плод, у меня не было времени, и я презирал их. Теперь я их ненавижу!

— Да вы спросите мою жену, — продолжал он, — когда увидите ее в Макассаре, есть ли у меня основания ненавидеть ее. Она была ничем, я сделал из нее госпожу Виллемс. Спросите ее, как она меня отблагодарила. Спросите… ну, да все равно. Ну а там появились вы и бросили меня здесь, как кучу хлама, бросили и оставили без дела, без одного хорошего воспоминания, без малейшей надежды на что-либо хорошее. Оставили меня на милость этого дурака Олмэйра, который в чем-то меня подозревал. В чем? А черт его знает! Но он с самого же начала подозревал и ненавидел меня, вероятно, за то, что вы меня обласкали. О, я читал в его душе, как по книге! Не очень-то далек ваш самбирский компаньон, капитан Лингард, но он умеет быть неприятным. Проходили месяцы. Я думал, что я подохну от тоски, от моих мыслей, сожалений. А тут…

Он сделал быстрый шаг к Лингарду. Как бы повинуясь той же мысли, тому же инстинкту, побуждению его воли, Аисса также приблизилась к ним. Они стояли тесной кучкой, и оба мужчины чувствовали между собой дыхание женщины, обнимавшей их изумленным, непонимающим, отчаянным взглядом своих диких, печальных глаз.

V

Виллемс слегка отвернулся от нее и заговорил тише.

— Взгляните на это, — сказал он с чуть заметным кивком в сторону женщины, стоявшей за его плечом, — Взгляните на это. Не верьте ей. Что она вам наговорила? Я спал. Я провел три дня и три ночи, ожидая вас. Надо же было выспаться наконец. Я приказал ей не ложиться и поджидать вас и разбудить меня. Она и ждала. Ей нельзя верить. Женщинам нельзя верить. Кто может сказать, что у них в голове? Можно только быть уверенным, что не то, что у них на языке. Они живут бок о бок с вами, как будто ненавидят вас, или как будто любят; они ласкают вас и мучают, бросают вас или пристанут к вам как банный лист, по им одним известным, непонятным соображениям. Взгляните на нее и на меня. Что она из меня сделала. Что она вам говорила?

Голос его понизился до шепота. Лингард слушал с большим вниманием, упершись подбородком в руку, захватившую клок его седой бороды и поддерживаемую у локтя другой рукой. Глаза его были опущены в землю. Он прошептал, не поднимая их:

— Если хочешь знать, то она просила меня даровать тебе жизнь, как будто она стоит того, чтобы дарить или отнимать ее.

— А меня она в продолжение трех дней умоляла отнять вашу жизнь, — быстро проговорил Виллемс, — три дня не давала она мне покоя. Она придумывала засады, искала такие места, где я мог бы спрятаться и свалить вас метким выстрелом, как только вы появитесь. Это правда. Даю вам мое слово!

— Твое слово! — презрительно пробормотал Лингард.

Виллемс не обратил на это внимания.

— Да, это жестокая тварь! — продолжал он, — Вы не знаете… Я хотел скоротать время, заняться чем-нибудь, иметь о чем думать, забыть мои несчастья, пока вы не вернетесь. И… посмотрите на нее… Она забрала меня в руки так, что я и себе не принадлежал… Я не думал, что во мне было что-либо, за что она могла ухватиться! Она дикарка, а я европеец и не глуп. Она ведь понимает не больше дикого зверя. А все-таки нашла что-то во мне. Нашла — и я погиб. Я это знал. Она меня мучила. Я был готов на все: я сопротивлялся, но был готов. Я знал и это. Это меня пугало больше всего, больше, чем мои страдания, и это было достаточно страшно, уверяю вас.

Лингард слушал, завороженный, как ребенок, волшебной сказкой.

— Что он говорит? — неожиданно вскрикнула Аисса. Оба они взглянули на нее, а затем друг на друга.

Виллемс продолжал торопливо:

— Я старался что-нибудь предпринять. Увезти ее от этого народа. Я пошел к Олмэйру, величайшему дураку, который когда — либо… Затем появился Абдулла, и она ушла. Она унесла с собой что-то из меня, что-то, что я должен был вернуть себе. Должен был. Поскольку дело касалось вас, перемена здесь должна была произойти рано или поздно, вы ведь не могли хозяйничать здесь без конца. Меня мучает не то, что я сделал, но то безумие, которое привело меня к этому, то, что нашло на меня и может вернуться.

— На этот раз оно никому не повредит, уж это я тебе обещаю, — многозначительно проговорил Лингард. Виллемс недоумевающе на него посмотрел и продолжал:

— Я боролся с ней. Она подталкивала меня к насилию и убийству. Никто не знает из-за чего. Она все время подталкивала меня на это с каким-то отчаянным упорством. К счастью, у Абдуллы есть здравый смысл. Я не знаю, чего бы я не сделал. Она крепко держала меня тогда. Как бы в кошмаре, ужасном и сладостном. Но все переменилось мало-помалу. Я проснулся. Я увидал рядом с собой животное, столь же зловредное, как дикая кошка. Вы не знаете, через что я прошел. Ее отец хотел меня убить, — а она чуть не убила его. Она, я думаю, ни перед чем не остановилась бы. И когда подумаешь, что это я, я, Виллемс… Я ненавижу ее. Завтра ей может понадобиться моя жизнь. Почем я знаю, что она думает? Ей вдруг может захотеться меня убить!

Он замолчал в сильном волнении и добавил боязливым голосом:

— Я не хочу умереть здесь.

— Не хочешь? — задумчиво сказал Лингард.

Виллемс повернулся к Аиссе и указал на нее костлявым пальцем.

— Поглядите на нее! Она вся тут! Всегда рядом! Все время чего-то ждет… Взгляните на ее глаза. Какие они большие! Неподвижные! Можно подумать, что она не может закрывать их, как другие люди. Я и не думаю, чтоб она их закрывала когда — нибудь. Я засыпаю, когда могу, под их тяжелым взглядом, а когда просыпаюсь, они еще смотрят на меня, неподвижные, как у мертвеца! Клянусь вам, они не шевельнутся, пока я не сделаю какого-нибудь движения, а тогда они следуют за мной, как два тюремщика. Они наблюдают за мной и ждут, пока я не перестану быть настороже, чтобы сделать что-нибудь ужасное. Взгляните на них: в них ничего не видно, они огромные, зловещие и пустые; это глаза дикарки, ублюдка, полуарабки, полумалайки. Эти глаза делают мне больно. Я же белый! Клянусь нам, я не могу дольше выносить это! Увезите меня! Я белый! Иесь белый!

Он взывал к темному небу, с отчаянием провозглашая под хмурившимися черными тучами превосходство своей высшей расы. Он кричал, подняв голову вверх, дико размахивая руками, худой, изуродованный, в лохмотьях, — нелепое, отталкивающее, трогательное и смешное создание. Лингард посмотрел на него исподлобья. Он тихо сказал:

) — Ты был одержим дьяволом.

— Да, — мрачно ответил Виллемс, смотря на Аиссу. — Разве она не прекрасна! й — Я уже слышал о таких вещах, — презрительно проговорил Лингард, — Я подобрал тебя на берегу, как околевавшего котенка. Я не жалею об этом, как ни о чем, что я сделал. Абдулла, десяток другой прочих, сам Гедиг, вероятно, против меня. Это их дело, но чтобы ты… Деньги принадлежат тому, кто их подобрал и достаточно силен, чтобы их удержать. Но это дело было частицей моей жизни. Я старый дурак.

(- Это не я, — торопливо проговорил Виллемс, — Зло шло не от меня, капитан Лингард.

— А откуда же, будь ты проклят, — откуда? — прервал его Лингард, возвысив голос. — Видел ты когда-нибудь, чтоб я украл или солгал, или смошенничал? Хотел бы я знать, откуда, черт, ты вылез, когда я подобрал тебя? Да все равно, никому больше вреда ты не причинишь.

Виллемс с беспокойством приблизился к нему.

Лингард продолжал, ясно отчеканивая каждое слово:

— Чего ты ждал, когда просил свидания со мной? Чего? Ты меня знаешь. Я — Лингард. Ты жил у меня. Ты слышал, что говорили люди. Ты знал, что делал. Ну, ну! Чего ты ждал?

— Почем я знаю? — простонал Виллемс, заломив руки, — Я был один в этой проклятой, дикой толпе. Я был предан в их руки. После того как дело было сделано, я почувствовал себя таким затерянным и ослабевшим, что я бы самого дьявола призвал себе на помощь, если б он мог помочь мне, если б уже он не сделал все, что от него зависело. Во всем мире был всего лишь один человек, который когда-то любил меня. Всего один белый, — вы! Ненависть, самая смерть лучше одиночества… Я ждал… чего бы то ни было. Чего-то, что вырвало бы меня отсюда, долой с ее глаз!