Читаем без скачивания Жертва - Валентин Маслюков

Одетый с головы до ног в красное, прибыл Юлий. В повадке его сказывалось подчеркнутое достоинство, которое позволяет удалить окружающих на точно отмеренное расстояние. Напрасно, приглядываясь исподтишка, Золотинка пыталась уловить в лице Юлия следы нравственных страданий… С чего это она вообще вообразила, что таковые будут? Она не сумела уловить даже взгляда.

Вместе с княжичем прибыл пожелтелый, с запавшими глазами Новотор Шала. Ухватки Юлия разительно менялись, когда он обращался к больному старику, в них появлялась не только почтительность, но нечто большее — нежность. Именно нежность, видела Золотинка с удивлением.

Юлий стрелял последним среди слован. Он подошел к рубежу, положил на тетиву стрелу и постоял, глядя под ноги. От цели отделяли его только двадцать шагов, но и цель была маленькая, немногим больше кулака. К тому же насад не оставался совсем незыблемым на частой речной волне. Из возмужалых, опытных стрелков в первом же коне срезалась добрая половина… Стоял Юлий недолго, не так долго, чтобы лишиться уверенности, вдруг собравшись, он вскинул тяжелый лук, сильным толчком выбрасывая его от себя на всю руку — мгновение замер — стрела, сорвавшись, сверкнула. Звон тетивы, свист и гулкий стук тупого удара слились в один сложный звук.

Золотинка перевела дух.

— Прекрасный выстрел, государь! — раздались голоса.

Пусто оглянувшись — лишь Золотинку задев взглядом, и она ничтожную эту заминку не пропустила — Юлий отошел в сторону, ко всему безучастный.

Пока меняли петушка, на рубеж стал последний стрелок из свиты Нуты. Хотя никакого общего счета между тисовыми луками и роговыми заведено не было, стало каким-то образом очевидно, что промах Амадео, как звали замыкавшего кон стрелка, уничтожил бы впечатление от всего, что достигли до сих пор мессалонские лучники. Как если все соревнование свелось теперь к личному соперничеству Юлия и Амадео.

Его звали Амадео. Септа запомнила непривычное имя, хотя множество других, похожих, пропустила мимо ушей. В ограниченном кругу обитателей насада человек, выпадающий из узора установленных отношений, может привлечь внимание, собственно говоря, даже и неприметностью. В натуре Амадео угадывалась уравновешенность, которая Септу как будто бы задевала. Уравновешенность сродни равнодушию, а Септа, когда выказывали ей равнодушие, воспринимала такую невежливость как загадку природу. Или признак крайней, блеклой и скучной ограниченности.

Выстрел Амадео Септа ожидала без волнения — она знала, что попадет. Если стреляет, то попадет. И в самом деле, он поднял лук, не особенно приготовляясь, без ожесточения в лице прицелился — и всадил стрелу по назначению. Посмотрел вокруг, бессознательно ожидая похвалы, а когда похвалы не услышал — выстрел его не вызвал того болезненного напряжения, что выстрел Юлия, — отошел в сторону, спокойно приняв к сведению, что похвалы не будет.

К третьему кону роговых луков осталось пятеро, а тисовых — трое, Амадео и Юлий удержались. Значение каждой попытки непомерно выросло и от этого произошло нечто вроде замешательства. Распорядитель, одетый в цвета великокняжеского дома мальчик, разгоряченный ответственностью, расшаркивался там и тут, как подстегнутый кнутом кубарь.

— Не изволите ли начать, сударь? — говорил он, снимая в поклоне шапку.

— Как только это будет угодно моему высокородному сопернику, — отвечал стрелок.

Слегка придерживая на голове шапку — чтобы тотчас же сдернуть — распорядитель делал два шага в сторону. Тут его немедленно отбивали обратно, и тот же слованский лучник, спрошенный повторно, в изысканных выражениях отказывался указывать и отсылал мальчика к противнику. Эта галантная неразбериха доставляла мальчишке подлинное наслаждение — ликующий голосок выдавал его с головой. И вот — миг торжества! — пришла надобность обратиться к княжичу.

— Стреляйте, Мамлей! — сухо велел Юлий, имея в виду того лучника, с которого началось состязание в учтивости.

Увертливые повадки молодого человека отразились, кажется, и в чертах лица. Овальная, похожая на дыню голова его не имела ничего чересчур определенного, ничего такого, обо что можно было бы зацепиться: покатый лоб, сглаженный подбородок, соответствующим образом приспособленный нос и поверх всего крошечная шапочка на макушке. Мамлей поклоном выразил готовность повиноваться и стал на рубеж. Однако, приподняв полунатянутый лук, он пожаловался в сторону, что болят глаза. Немного погодя он добавил, что дрожат руки. И объявил среди взыскующей тишины, что не станет участвовать в соревновании и потому почтительно отдает и перепоручает свой выстрел княжичу Юлию, который «восхитил нас сегодня бесподобной стрельбой».

Замысел Мамлея открылся наконец во всей не оцененной прежде прелести, раздались одобрительные возгласы и плескание девичьих ладоней.

Новотор Шала тихим шелестящим голосом пересказывал Юлию эти кривляния.

— Стреляйте, Мамлей! — прикрикнул Юлий, поморщившись.

Мамлей покорно склонился и натянул лук. Хотел он попасть или нет — стрела его взвилась в воздух и бесследно свистнула, затерявшись в просторе.

Юлий притопнул, но сдержался, не зная был ли это случайный промах или подставка. Захваченные изящной игрой, придворные не понимали княжича, токовали свое, не замечая сведенных бровей, несчастного выражения в застылом, бесстрастном лишь по видимости лице. Выступивший далее стрелок с роговым луком пожаловался через переводчика на зубную боль и по этой основательной причине пустил стрелу на аршин мимо цели. Болезни множились: колотье в боку, дрожание поджилок, расслабленность членов и резь в кишках считались основательной причиной, чтобы промазать. За исчерпанием более убедительных болезней в ход пошли уже и не столь явные — общее рассеянное свербение неопределенной природы или, как было объявлено, изъязвленная душа. И вот остались опять лишь двое соперников: Амадео и Юлий.

Принимая лук, Амадео пожала плечами:

— Несчастье мое в том, — сказал он без толмача и довольно чисто, — что у меня ничего не болит. — Послышался смех. — Трудно вообразить более здорового человека. И тем обиднее будет, если промахнусь.

Он стал к рубежу среди веселого шума и рукоплесканий, не дожидаясь, пока зрители утихнут, почти не целясь, пустил стрелу — она шаркнула и потерялась в сиянии реки и неба.

— Попал! — вскричал Юлий.

— Промазал! — сокрушенно махнул рукой Амадео.

Золотинка слышала особенный шаркающий звук, как если бы стрела задела петушка, совершенно отчетливо. Так что, скорее всего, правы были и тот и другой.