Читаем без скачивания Диссиденты - Александр Подрабинек
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Против западных корреспондентов, игнорировавших советы властей, КГБ устраивал провокации. Их пытались втянуть в любовные отношения с сексотками, провоцировали на драки где-нибудь в барах или ресторанах, имитировали уличные ограбления, прокалывали колеса автомобилей. Пакостили по мелочам и старались сделать их жизнь невыносимой.
Молодому корреспонденту Financial Times Дэвиду Саттеру, только приехавшему в Москву и рьяно взявшемуся освещать диссидентское движение, устроили провокацию в поезде, когда он после встречи с литовскими диссидентами ехал из Вильнюса в Ригу. Симпатичная девушка стала его спутницей на одну ночь в купе поезда, и, пока он с жаром отдавался новому знакомству, его чемоданчик с личными вещами и полученными в Вильнюсе правозащитными документами аккуратно перекочевал в распоряжение КГБ. Милиция, в которую он обратился по поводу кражи, разумеется, обещала ему помочь. В Риге на вокзале его встретили по просьбе вильнюсских друзей латышские диссиденты. В плодотворных беседах и новых знакомствах он провел там несколько дней. Только вернувшись в Москву, он через некоторое время выяснил, что настоящих диссидентов в Риге он так и не видел, а общался с подставленными сотрудниками КГБ.
Мы были дружны с Дэвидом Саттером и часто виделись. Уже будучи в ссылке, я как-то прочитал в «Известиях» пасквильную статью о якобы устроенном Дэвидом дебоше в каком-то ресторане. Я написал ему письмо поддержки на адрес московского корпункта, без особой надежды, что письмо дойдет. Удивительно, но оно дошло. Дэвид написал мне в ссылку ответное письмо, которое тоже почему-то дошло, что было и вовсе странно.
Уже давно рухнул Советский Союз, Дэвид написал о России не одну книгу, прошло больше тридцати лет, а мы по-прежнему с интересом общаемся и видимся всякий раз, когда он приезжает в Москву или я в Вашингтон.
Западные корреспонденты надолго в СССР не задерживались: три-четыре года – и на новое место работы. Примерно таким же был и срок активной диссидентской деятельности: два-три года – и в тюрьму или эмиграцию. Я хорошо помню тех, чья работа в Советском Союзе совпала с моей недолгой, но бурной диссидентской жизнью на воле. Вряд ли многим скажут что-нибудь эти имена, но мне хочется вспомнить людей, которые в середине 70-х так деятельно сочувствовали делу свободы в чужой для них стране: Томас Кент и Джордж Кримски из Associated Press, Кевин Руйэн из BBC, Дэвид Саттер из Financial Times, Кевин Клосс из Washington Post, Дэвид Шиплер и Сэт Майданс из The New York Times, Альфред Френдли из Newsweek, Джим Галагер из Chicago Tribune, Роберт Тот из Los Angeles Times, Пьер Легаль из France Press, Диса Хостад из Dagens Nyheter. Пусть меня простят те, кого я не вспомнил.
Западные корреспонденты были по большей части людьми творческими и свободными. Тяжелее приходилось западным дипломатам. У них – дисциплина, начальство, протокол и неослабевающее внимание контрразведки КГБ. Тем не менее сотрудники политических отделов некоторых западных посольств поддерживали с нами постоянные отношения. Отчасти это было их работой: анализ политической ситуации в стране включал в себя, разумеется, и понимание того, что представляет собой демократическое движение. И все же, может, не так часто, как корреспонденты, но дипломаты тоже выходили за круг своих служебных обязанностей. С некоторыми у нас установились дружеские отношения, мы бывали друг у друга в гостях, случалось, дружили семьями. Поэтому, когда посол США запретил своим сотрудникам приходить домой к диссидентам и принимать их у себя, не все дипломаты это предписание соблюдали. Посол послом, а друзья друзьями.
Это были времена разрядки, и западные посольства категорически требовали от своих сотрудников выполнять свои обязанности, но не ввязываться в диссидентские дела. В частности, не брать в дипломатическую почту для передачи на Запад правозащитные документы. Все равно брали! Как можно было какому-нибудь второму секретарю посольства, низшему чину в дипломатической иерархии, реально запретить принимать правозащитные документы, когда он своими глазами видел все преследования диссидентов, знал все обстоятельства этой неравной борьбы и по-настоящему диссидентам сочувствовал?
Секретарь политического отдела одного из западных посольств в Москве упорно игнорировал указания своего шефа и всегда брал у меня различные правозащитные документы для передачи нашим друзьям на Западе. Мы встречались в разных диссидентских домах, договариваясь каждый раз о следующей встрече. Встречаться на улице или где-нибудь в кафе было невозможно – КГБ легко засек бы факт передачи бумаг, и получился бы дипломатический скандал. Приходить к нему домой было опасно – перед его домом меня могли обыскать и забрать всю почту. Единственный вариант – встреча в диссидентском доме. Он приезжал на своей машине с дипломатическими номерами, выходил из нее с демонстративно пустыми руками, заходил в дом и так же с пустыми руками через некоторое время выходил и уезжал. Пакет с документами он прятал под одежду. Обыскивать дипломата, не имея явных улик, КГБ не решался. Так приказы послов исправно нарушались, КГБ кусал локти, а жизнь брала верх над политически выверенной линией западных чиновников и бдительностью советских чекистов.
Впрочем, нельзя совершенно исключить и того, что послы издавали свои грозные распоряжения в расчете на советские компетентные органы, а на проделки своих сотрудников смотрели сквозь пальцы. Может быть, когда-нибудь кто-ни-будь из западных дипломатов, работавших тогда в Москве, выйдя в отставку, напишет мемуары и прояснит этот вопрос.
«Скорая помощь»
Работать на «скорой» стало тяжело. Начальство, видимо, получило указание избавиться от меня, и придиркам не было числа. По диагностике и лечению ко мне придраться не могли, но тем упорнее искали другие поводы. На еженедельных врачебных конференциях мне начали ставить на вид, что среднее время обслуживания больного у меня больше часа. Кто-то придумал норматив, что обслуживать больного можно не больше 60 минут. Я говорил, что норматив – это глупость и у постели больного надо сидеть столько, сколько нужно больному, а не чиновникам от здравоохранения.
– Как же это может быть глупость, если норматив утвержден приказом Минздрава? – возражала мне старший врач нашей подстанции пожилая доктор Кац.
– Я и сам удивляюсь, но, согласитесь, это глупо, – уговаривал я ее.
С новой силой на меня накинулись за якобы неоправданное использование наркотиков. Я действительно свободно пользовался ими, но никогда не выходил за границы терапевтических рекомендаций. Бдительное медицинское начальство считало, что применение наркотических анальгетиков стимулирует рост наркомании. У них был подход милицейский, у меня – медицинский. Им было важно положение в стране, мне – самочувствие больного. Наконец мне вынесли выговор за купирование приступа острой печеночной колики омнопоном (что клинически совершенно оправданно), и тогда я понял, что ни на медицинские рекомендации, ни на законы о труде они никакого внимания обращать не будут.
(adsbygoogle = window.adsbygoogle || []).push({});