Читаем без скачивания Эндимион (сборник) - Дэн Симмонс

– Ни в коем случае. Она поступила правильно. Но результаты прискорбны. Пройдут десятилетия, если не века, прежде чем разорванная Сеть начнет мало-помалу сплетаться в новое кружево. – Согрев бокал в ладонях, он вдохнул аромат и сделал глоток. Потом поднял глаза. – Джон, не хочешь ли присоединиться ко мне, чтобы доиграть?

В кресле по ту сторону столика возникла голограмма молодого человека с незаурядной внешностью: ясные светло-карие глаза, впалые щеки, изящный нос, волевой подбородок и крупный рот – удачное сочетание холодной мужественности с бретерским характером. Волосы – темно-рыжие, густые и очень курчавые. Одет он был в свободную блузу и бриджи. Консул знал, что некогда его гостя назвали обладателем «живого, сияющего облика победителя», и относил это на счет подвижности лица молодого человека, его выдающегося ума и кипучей энергии.

– Твой ход, – сказал Джон.

Консул некоторое время обдумывал свою позицию, потом сделал ход слоном.

Джон отреагировал мгновенно, указав на пешку, которую Консул послушно продвинул за него на клетку вперед. Молодой человек взглянул на него с искренним любопытством.

– Что, если ты все-таки не вернешься с завтрашней охоты?

– Тогда корабль в полном твоем распоряжении, хотя он вообще-то и без того твой. – Консул улыбнулся и двинул слона обратно. – А что ты будешь делать, Джон, если на этом нашим совместным странствиям придет конец?

С той же молниеносной быстротой Джон показал, что надо двинуть вперед его ладью, и отозвался:

– Отведу его обратно на Гиперион. Запрограммирую на возвращение к Ламии Брон, если все в порядке. А может, к Мартину Силену, если старик до сих пор жив и трудится над своими «Песнями».

– Запрограммируешь? – Консул уставился на доску, сосредоточенно сдвинув брови. – Ты хочешь сказать, что покинешь ИскИн корабля? – Он переставил слона по диагонали на новую клетку.

– Да. – Джон указал, что надо снова продвинуть пешку. – Я сделаю это в любом случае в ближайшие три дня.

Нахмурившись еще сильнее, Консул поглядел на доску, потом на противника, потом снова на доску.

– И куда же ты направишься? – Он переместил ферзя, прикрывая короля.

– Обратно в Центр. – Джон передвинул ладью на две клетки.

– Чтобы снова вступить в поединок со своим творцом? – поинтересовался Консул, контратакуя слоном.

Джон покачал головой. Он держался очень прямо и имел привычку откидывать кудри со лба, грациозно откидывая голову.

– Нет, – мягко сказал Джон, – чтобы задать Центру жару. Ускорить их нескончаемые гражданские войны и междоусобицы. Быть тем же, кем мой прообраз стал для поэтического сообщества, – занозой. – Он указал, куда хотел бы поставить оставшегося коня.

Консул оценил ход, не увидел в нем угрозы и хмуро уставился на своего слона.

– И зачем, интересно? – наконец сказал он.

Джон снова улыбнулся и указал на клетку, где должна оказаться его ладья.

– В ближайшие годы моей дочери понадобится помощь. – Он усмехнулся. – Ну, вообще-то через двести семьдесят с чем-то лет, если точнее. Шах и мат.

– Что?! – Консул воззрился на доску и вздрогнул. – Не может быть…

Джон молча ждал.

– Черт! – проговорил наконец Консул Гегемонии, опрокидывая своего короля набок. – Три тысячи чертей, гром и молния.

– Да. – Джон протянул руку. – Спасибо еще раз за приятную игру. Надеюсь, завтрашняя охота будет более удачной.

– Черт, – буркнул Консул и, не подумав, попытался пожать протянутую ладонь голограммы. И в сотый раз его пальцы прошли сквозь бестелесную плоть. – Черт, – повторил он.

В ту ночь в Шредингеровой камере я проснулся, и в мозгу звучало только одно слово: «Ребенок!»

Я знал, что Энея была замужем до того, как наши отношения перешли в настоящую любовь, я знал, что она родила ребенка, и это знание постоянно мучило меня, но до сих пор я как-то не задумывался, что ребенок живет где-то в одной вселенной со мной. Ее ребенок. У меня слезы навернулись на глаза.

Где он? Сколько ему лет? – спрашивал я себя, сидя на койке в «кошачьем ящике» Шредингера. Энее только-только исполнилось двадцать три стандартных года, когда она погибла… вернее, была зверски убита Техно-Центром и его марионетками. Она исчезла на год, одиннадцать месяцев, неделю и шесть часов, когда ей исполнилось двадцать. Значит, ребенку уже три года… плюс время, проведенное мной в Шредингеровой камере. Сколько ж это будет? Месяцев восемь? Или десять? Не знаю, но если ребенок еще жив, ему… или ей?.. Господи, я ведь даже не спросил Энею, кто у нее родился – мальчик или девочка, а она ни разу не упоминала об этом. Я был настолько занят собственными терзаниями и уязвленным самолюбием, что даже не подумал об этом спросить. Какой же я был идиот! Значит, ребенку – сыну или дочери Энеи – сейчас около четырех стандартных лет. Он… она?.. ходит… несомненно. Говорит… ну да. Боже мой, да ведь ее дитя уже мыслящее существо – оно говорит, задает вопросы… множество вопросов, если можно судить по моему скудному опыту общения с детьми… постигает мир, учится ходить в походы, удить рыбу, любоваться природой…

Я даже не спросил у Энеи, как зовут ее ребенка. Глаза у меня горели, горло перехватывало от стыда. Впрочем, она ведь не проявляла особого желания говорить об этом периоде своей жизни, а я не расспрашивал, убеждая себя, что просто не хочу расстраивать ее и докучать вопросами, она будет чувствовать себя виноватой, а я буду чувствовать себя кровожадным чудовищем. Но Энея говорила о муже и о ребенке, не испытывая ни малейшего чувства вины. Если быть честным, то, наверное, именно поэтому меня охватило такое бешенство и такая беспомощность. Но, как ни странно, это не помешало нашей близости и нашей любви – как там было в том послании, которое я обнаружил на экране, – «Любви, о которой поэты будут слагать песни». Именно так. То, что я знал о ее муже и ребенке, ничуть не помешало нам любить друг друга так, словно мы оба никогда еще никого не любили.

А может, она действительно не любила никого, кроме меня? Я всегда объяснял ее брак порывом внезапной страсти, но теперь взглянул на это по-другому. Кто отец ребенка? В послании Энеи говорилось, что она любила меня и в прошлом, и в будущем, и в себе я открыл те же чувства – я словно любил ее всегда, любовь только таилась в глубине моего сердца и ждала своего часа. А что, если брак Энеи состоялся не по любви, не по страсти, а… по расчету? Нет, не то. По необходимости.

Ведь было же предсказано – тамплиерами, Бродягами, Церковью Последнего Искупления и другими, – что мать Энеи Ламия Брон зачнет и родит дочь, Ту-Кто-Учит – Энею. Согласно «Песням» старого поэта, в тот день, когда второй кибрид Джона Китса умер физической смертью и Ламия Брон пробилась в храм Шрайка искать убежища, жрецы Шрайка возгласили: «Благословенна будь Мать Нашего Спасения, благословенно будь Орудие нашего Искупления» – спасением же была сама Энея.