Читаем без скачивания Линия красоты - Алан Холлингхёрст

Наконец по экрану поплыли титры. Лео вышел в фойе, моргая и довольно кивая сам себе: выражение лица Ника, кажется, его удивило.

— Классная вещь, малыш, — сказал он и, взяв Ника за руку, повел к выходу. — Вот это я называю нюхнуть кокса! — продолжал он, имея в виду сцену ближе к финалу, когда Пачино, уже превратившийся в раба собственного товара, бросает на стол большой пакет с кокаином, разрывает и зарывается в него носом. Ника эта сцена поразила своей нелепостью. — А тебе понравилось?

Ник кашлянул, прочищая горло.

— Честно говоря, не очень, — с натянутой улыбкой проговорил он.

— Да ты что?! — воскликнул Лео. — Мировой фильм! Финал — просто чума!

— Да… да, пожалуй, — промямлил Ник, с омерзением припоминая кровавую баню в конце. Его не оставляло предчувствие, что пустяковый спор о фильме может перерасти между ними во что-то серьезное и страшное.

Но тут Лео сказал:

— Жалко, не удалось сесть рядом. Так и не полизались, верно?

— Верно, — ответил Ник — и в следующий миг, от облегчения не глядя, куда идет, врезался лбом в запертую стеклянную дверь.

Вместе они вышли на задворки, где Лео припарковал свой мотоцикл, и здесь он вдруг обернулся к Нику, обнял его, целомудренно и нежно поцеловал в лоб, а затем взглянул на него с добродушным упреком.

— Николас Гест!

— М-м? — откликнулся Ник, заливаясь краской и покорно глядя Лео в глаза.

— Ты очень любишь беспокоиться по пустякам. Сам знаешь, верно?

— Знаю…

— Так что, доверяешь дядюшке Лео?

— Конечно, доверяю! — выпалил Ник, словно троечник, довольный, что учитель задал простой вопрос.

— Тогда кончай переживать. Ради меня, договорились? — И снова эта усмешка, скрывающая нежность.

— Договорились, — ответил Ник и тревожно оглянулся кругом: Лео прижимал его к стене, и со стороны эта сцена, должно быть, напоминала не столько любовное объяснение, сколько ограбление. Но вокруг никого не было.

— И не забывай об этом.

— Не буду, — пробормотал Ник, хоть и не совсем понял, о чем не должен забывать.

Этот разговор ободрил его, и еще больше ободрило то, что Лео догадался о его чувствах: и, хоть «дядюшкин» тон Лео оставлял впечатление какой-то фальши, Ник не стал поддаваться своим вечным сомнениям и, набравшись духу, с сильно бьющимся сердцем заговорил о своем плане.

— Уверен, что их не будет?

— Совершенно уверен. Правда, Кэтрин может быть дома.

— Кэтрин?.. А, сестренка! — подмигнул Лео.

Тяжелый, с острыми ребрами ключ уже прорвал в брючном кармане дыру: теперь он висел на какой-то ниточке и больно царапал Ника по бедру. Когда Ник полез за ключом, несколько новых фунтовых монет щекотно соскользнули по его ноге и рассыпались по крыльцу.

— Вот так так, деньгами швыряешься! — заметил на это Лео.

В холле всегда горел свет: Ник всегда знал об этом, не забыл и сейчас, но все же вздрогнул, словно застигнутый на месте преступления. Ключи он снова положил в карман, однако не успел сделать и двух шагов, как они со звоном упали на мраморный пол. Лео, видевший это в зеркале, поднял бровь, но промолчал. На столике в холле лежали в беспорядке ключи от машины, театральный бинокль, серая шляпа Джеральда, письмо, адресованное «лично в руки глубокоуважаемому мистеру и глубокоуважаемой миссис Джеральд Федден» — на все эти предметы Ник смотрел сейчас по-новому, словно в них таилась какая-то загадка. Посреди холла он замер, прислушиваясь. Достопочтенные мистер и миссис сейчас в Барвике, на встрече с избирателями: убеждая себя в этом, Ник одновременно соображал, как представить им Лео, если они вдруг возьмут да и появятся из темной столовой. Сейчас он остро ощущал, что хозяин в доме — не он.

Ник поцеловал Лео в щеку, повел на кухню, включил свет.

— Виски хочешь?

— Не возражаю, — ответил Лео. — В самом деле, было бы очень кстати. Спасибо, Ник.

Подойдя к стене, он принялся рассматривать фотографии. На видном месте красовался снимок из «Татлера» со дня рождения Тоби, купленный, увеличенный и вставленный в рамку, с широкими улыбками на лицах гостей, среди которых министр внутренних дел смотрелся как-то совершенно не на месте. Над ним — старая фотография: Джеральд, еще студент, на встрече в Оксфорде пожимает руку Гарольду Макмиллану. Лео молчал, но Ник, передавая ему запотевший бокал, взглянул в его лицо и понял, что Лео все вокруг подмечает и запоминает. Быть может, он сейчас высчитывал размер оскорбления, нанесенного его присутствием этому богатому и консервативному дому. Глядя на него, Ник с особенной остротой почувствовал собственное положение в этом доме, невнятное и неопределенное.

— Пойдем наверх, — сказал он.

И сам бросился по лестнице почти бегом, перескакивая через две ступеньки. Взбежав наверх, Ник зажег лампы на столах и над картинами, чтобы Лео, войдя, впервые увидел гостиную так же, как сам Ник два года назад — в тенях, отражениях и мерцании позолоты. Сам он остановился у камина, предвкушая свое торжество и в то же время с тайным страхом вглядываясь в лицо Лео.

— Я к такому не привык, — сказал Лео.

— А…

— Я ведь не пью виски.

— Ах да…

— Кто знает, что со мной теперь будет? Вдруг начну на людей кидаться?

— Это угроза или обещание? — натянуто улыбнувшись, спросил Ник.

Он потянулся к Лео, положил руку ему на бедро и, подержав так секунду или две, смущенно отстранился. В иной обстановке, оказавшись наедине, они бы уже целовались, сплетясь руками и тесно прильнув друг к другу — хоть Лео порой и посмеивался над нетерпеливостью Ника, говоря: «Без паники, малыш! Я здесь, с тобой, никуда не денусь!» Но сейчас, поставив бокал на каминную полку, Лео разглядывал «Каприччо Сан-Джорджио Маджоре» Гуарди — по сравнению с «Тенью смертной» это полотно, должно быть, казалось ему на редкость бессмысленным. Едва ли Рэйчел стала бы спрашивать гостей, какой ребус они в нем видят. На столике под картиной возвышалась стопка приглашений — нескончаемый круговорот светского общения: мистер и миссис Джеффри, графиня Хексхэм, леди Карбери, Майкл и Джин, министр по делам… а рядом — другие, на плотной бумаге, со срезанными уголками: по поручению Ее Величества лорд-гофмейстер имеет честь пригласить… Эти хранились подолгу, и Ник, проходя мимо, посматривал на них с тайной гордостью. Вот и сейчас бросил на них довольный взгляд — но тут же, сообразив, что эта деталь говорит о Джеральде, поспешно отвернулся и сделал вид, что никаких приглашений здесь нет — в тот самый момент, когда Лео фыркнул и сказал презрительно:

— Боже ты мой, ну и снобы!

Ник рассмеялся.

— На самом деле они вовсе не снобы, — сказал он. — Ну, разве что Джеральд немножко. Они…

Трудно было объяснить — да и понять — кто за что отвечает в семействе Федденов. Джеральд и Рэйчел обеспечивали друг другу алиби. Кроме того, Ник понимал, что Лео называет их «снобами» в том смысле, в каком это слово употребляется в низах — денег куры не клюют, живут в шикарном доме, словом, большие шишки. Его вдруг поразила мысль, что Лео, возможно, воспринимает это приключение — поход в Кенсингтон-Парк-Гарденс в отсутствие хозяев, возможность заняться любовью в постели — как изощренную месть богачам. Лео отхлебнул из бокала и подошел к окну. Я должен ему доверять, говорил себе Ник, я ведь всего четверть часа назад обещал ему доверять. Звенящая тишина, нарушаемая лишь тиканьем часов, в этой огромной и роскошной зале казалась какой-то неестественной, и на миг — словно приотворилась и вновь захлопнулась тяжелая дверь — Ник почти услышал гул голосов и смех, донесшийся сюда из прошлого или из будущего.

— Недурная вещь, — заметил Лео, указывая на антикварный комод. — И фарфор у них… если не ошибаюсь, это севрский.

— Да, кажется, севрский, — ответил Ник, мгновенно вспомнив старину Пита. Вот кто не молчал бы сейчас! Старина Пит наверняка нашел бы что сказать!

— Нет, тут очень недурно, — раздумчиво заключил Лео и, повернувшись к Нику, кивнул: — Неплохо ты устроился.

— Милый, ведь это все не мое…

— Знаю, знаю. — Лео присел за фортепьяно, подумав, поставил бокал на стопку нот. — Так, что это у нас… ага, Моцарт, неплохо. — Пролистал ноты, поставил назад, снова распахнув на вечно открытом «анданте». — А что за тональность? — пробормотал он себе под нос так, словно игра в различных тональностях, как удары в гольфе, требует от пианиста особых приемов. — Фа-мажор…

— Рояль совсем расстроен, — сказал Ник. Он боялся, что, если Лео начнет играть (хуже того — играть плохо), демоны дома пробудятся и потребуют жертв.

— Да ладно! — пробормотал Лео и, вглядываясь в ноты, начал играть с листа.

Это была вторая часть, то самое анданте — медленное, задумчивое и горько-печальное, то, что играл Ник в вечер их первого несостоявшегося свидания — играл, пока Кэтрин не заявила, что не желает это слушать, и он, извинившись, не соскользнул в бравурную и пустую импровизацию. Извиняться за то, к чему тебя больше всего влечет, скрепя сердце признавать это глупым, скучным, «вульгарным и небезопасным» — нет на свете ничего хуже. И Моцарт, кажется, говорит как раз об этом — о том, как полет надежды обрывается на взлете, ибо крылья ее подрезаны незримыми ножницами. Лео играл довольно уверенно: Ник стоял у него за спиной, мысленно предвосхищая каждую ноту, морщился, когда Лео ошибался или запинался, улыбался, когда тот играл гладко, и мечтал только об одном — чтобы это продолжалось вечно. Но вот Лео сильно сбился, сердито хмыкнув, взял несколько случайных аккордов и потянулся за бокалом.