Читаем без скачивания Люди, которые всегда со мной - Наринэ Абгарян

Я взбираюсь ей на колени, обнимаю за шею.

– Мамочка, – говорю ей, – мамочка.

Она до сих пор не привыкла, что меня так зовут.

Папа рассказывал, что дед хотел назвать меня в честь своей мамы, Сирануйш. Потому что я очень на нее похожа. Но моя мама захотела по-другому. Она, наверное, думала, что если меня назвать Ниночкой, то сестре моей это понравится.

Думаю, сестра этому рада. Она живет где-то там, на небе, в маленьком домике из облаков, ест с утра до вечера конфеты, играет в игрушки и радуется тому, что меня назвали ее именем.

И теперь нас двое. Она там, а я тут.

Мне кажется, я повзрослела раньше, чем другие дети. Потому что вокруг меня одни взрослые. У других детей есть сестры, братья. Когда рядом маленькие, ты тоже остаешься маленьким. А когда вокруг тебя только взрослые, то ты быстрее вырастаешь. Поэтому я такая. Снаружи ребенок, а внутри уже большая.

Это папа мне рассказал о старшей сестре. Ну то есть как рассказал. Сначала я услышала их разговор. Мама снова плакала, а папа говорил ей: Вера, ну сколько можно, отпусти дочку, отпусти.

Я так испугалась, что он хочет отобрать меня у мамы, что потом целый день не разговаривала с ним. Он меня спрашивал – что с тобой, что с тобой, а я слова не могла сказать в ответ.

А потом решилась.

Говорю: папа, я слышала ваш разговор. Мама плакала, а ты говорил – отпусти дочку. Почему она должна меня отпускать?

А папа у меня такой – он всегда отвечает на вопросы. Никогда не скажет, как нани или мама, – тебе это рано знать. Поэтому, когда я спросила, он ответил правду – вот так и так, Ниночка, ты не первая Ниночка в нашей семье. До тебя у нас была девочка, она родилась больной, жила недолго и умерла. Но твоя мама до сих пор не может смириться с ее смертью.

У меня от его слов сначала громко забилось сердце, а потом защипало в носу.

Но я сдержалась, не стала плакать.

Я спросила у папы – а что такое смириться?

Он говорит – это когда что-то случается, и тебе приходится дальше жить с этим.

«А ты смирился?» – спросила тогда я.

У папы такие длинные ресницы, когда он опускает глаза, тень от них падает на щеки. И он опустил глаза, и щеки его сразу потемнели. И папа тихо сказал – нет. И обнял меня. И я почувствовала, как громко и быстро колотится его сердце.

Так и сидели, обнявшись. И колотились друг о друга сердцами.

И я думала об этом долго, вечером, перед тем как уснуть, и еще утром, когда проснулась. А потом, когда все сидели за столом и завтракали, я сделала как в кино. Взяла молоточек, постучала по столу.

Тишина, говорю.

И все рассмеялись.

И я им сказала – я не хочу, чтобы вы меня называли по имени. Называйте меня Девочкой.

И никто уже не смеялся.

А мама заплакала.

И я ей сказала – мам, ты не плачь.

Я побуду Девочкой, пока ты не научишься смиряться.

А потом обратно буду Ниночкой.

Тата однажды сказала – пока живет имя, живет человек.

Получается, я живу за двоих.

Получается так.

Жено

В Берде очень низкое небо. Оно стелется по синему краю горизонта, размывая косые линии холмов в акварельную зыбь. Оно опрокидывается на крыши домов с тяжелым вздохом столетнего старика:

«Пшшш…»

«Пха-пха-пха», – откликаются полотенца и простыни.

Бельевая веревка тянется через длинный двор, на ней аккуратным рядом вывешено приданое Жено – восемь махровых полотенец, шесть комплектов вышитого гладью постельного белья, льняные кухонные полотенца, два больших покрывала, стеганые шерстяные одеяла – тяжелые, душные, почти неподъемные. На кривом заборе подставил спину солнцу большой ковер – нежно-желтый по краям, темно-вишневый по центру. Технахундж. Это старый ковер, он многое видел, многое помнит. Таких ковров в Берде раз-два – и обчелся. Его узор привезли с собой из Карабаха Мелкумяны – один из пяти родов, спасшихся во время персидского нашествия в неприступных карабахских горах. Он погреется-проветрится на скудном ноябрьском солнце, а потом его загрузят с остальным приданым в большой грузовик и увезут в новый дом Жено.

Свадьбу гуляли в доме Таты. У нее двор больше, да и машинам проще было подъехать – не надо петлять вверх по склону Хали-кара, чтобы там, отчаянно фырча и нависая над пропастью колесами, разворачиваться на маленьком пятачке возле дома уста Саро.

Народу пришло много – сто пятьдесят приглашенных и полсотни якобы случайно проходящих мимо – не станешь же отказывать от стола человеку, который, собравшись с утра в поликлинику – выдрать три дня ноющий зуб, каким-то неведомым образом оказался в другом конце городка (зуб подождет), во дворе дома, где играют самую настоящую деревенскую свадьбу – с зурной, с доолом, с выкупом невесты, с хитрым шафером, который снует по толпе гостей, привязав к залихватски сдвинутой на затылок «шлапке» лисий хвост – знак того, что он не лыком шит и просто так обвести вокруг пальца своего подопечного, то бишь жениха, не даст.

Всю неделю, пока шли приготовления к свадьбе, Девочка провела в счастливом ожидании. Она бегала от одного взрослого к другому, сыпала бесконечными вопросами, щебетала о чем-то своем, детском. Ей было интересно все – что подадут на столы, сколько народу придет, как долго будет длиться веселье, и самое главное – как выглядит подвенечный наряд Жено!

– Вот уж не знаю, как выглядит платье, я увижу его только в день свадьбы, – в сотый раз терпеливо объясняла ей Жено.

– Почему в день свадьбы?

– Потому что обычай такой. Свадьбу сначала играют в доме невесты, потом жениха. В дом невесты родственники жениха приезжают с большим, красиво упакованным свертком – там лежит платье, туфли, фата. Невеста переодевается во все новое и уезжает с ними.

– Куда уезжает?

– К ним домой.

– Я не дам тебе уехать. Я попрошу твоего мужа не забирать тебя отсюда. Он меня послушается, я знаю. – Девочка обнимала Жено, зарывалась носом в ее кофту – кофта пахла простым мылом и крахмалом, руки Жено пахли чистотой и сушеным чабрецом. На плите шумел чайник – еще немного, и вода закипит. Позавтракать никто толком не успел, все были заняты стряпней. В доме Таты приготовления шли полным ходом, там негде было повернуться, вот Жено и возилась на кухне нани – затеяла поздний завтрак. Девочка вертелась рядом, помогала чем могла – выставила на стол сыр и мед, разложила тарелки. Жено быстро почистила несколько головок репчатого лука, ополоснула пучок свежей мяты, разбила в миску шесть яиц – сегодня будет омлет по-персидски.

– Я поем только чай и сыр, – наморщила нос Девочка, – ненавижу этот ваш омлет с луком.

– Да что ты понимаешь в искусстве! Это же так вкусно – мята, яйца, лук, сыр, молотый черный перец!

– Буэ.

– Раз «буэ», иди тогда зови остальных, пусть хотя бы они сытно поедят. – Жено накинула на плечи племянницы куртку, легонько подтолкнула ее к входной двери.

– Сейчас. – Девочка привстала на цыпочки, понаблюдала, как распускается в чугунной сковороде кусочек масла – оно быстро растаяло, заскворчало, пошло сливочным паром. Жено тем временем нарезала мелко репчатый лук и мяту, добавила к яичной смеси, посолила-поперчила, взбила. Натерла сыр.

– Я пошла. – Девочка выскользнула в дверь, побежала вниз, перескакивая через ступеньки высокой лестницы.

– Осторожнее, – высунулась вслед Жено – осе-нний ветер подхватил ее волосы, откинул на лицо – Жено привычным жестом поймала их, заправила под заколку. – Не лети как угорелая! Омлету еще минут пятнадцать готовиться!

– Хо-ро-шо!!!

На первом этаже, в просторной хозяйственной комнате, Тата возилась с тестом на хлеб. Засы́пала в большую деревянную квашню две высокие горки муки, залила воды, добавила несколько щепотей каменной соли. Принялась быстро месить.

– Как вовремя ты прибежала, – обернулась она на топот внучки. – Подай мне, пожалуйста, закваску.

– Хорошо. – Девочка поднялась на цыпочки, осторожно достала с полки глиняный горшочек. Тата всегда заливала небольшой кусочек взошедшего теста водой и оставляла на следующий раз. Тихо бродя, закваска ждала своего часа в глиняном горшочке.

От такой закваски хлеб получался кисловатым и не таким пышным, как магазинный, но Тата говорила, что он в сто раз лучше покупного, потому что полезней.

– Тат, Жено есть зовет. – Девочка поставила горшочек на край стола, заглянула под крышку. Пахло холодом и кисло-дебелым, подернутым по краям ржавой крапушкой щавелевым листом.

– Сейчас, я быстро. Добавлю закваску, домешу тесто и приду завтракать.

– Ты можешь не спешить. Она только-только распустила масло на сковороде.

– А что она готовит?

– Омлет с мятой.

– А, тогда у меня много времени. Ты куда?

– Пойду остальных позову.

– Подожди. Поправь мне фартук, а то я не смогу – руки в тесте. – Тата наклонилась, повела плечом: – Вот здесь.

Девочка подцепила узкую лямку фартука, заправила ее под воротничок платья, расправила ладошками. Прижалась к бабушке всем телом. Тата пахла вкусным и родным – мукой, яблочным чиром[22] и осенним садом.