Читаем без скачивания Дикая охота короля Стаха - Владимир Короткевич

— Люди Вороны, — зло буркнул Рыгор. А потом добавил: — А мы думали, что «Ликол…» — это начало фамилии. Пан не так расспрашивал. «Ликол» — это, видать, прозвище. Треба спытать у пани Яновской, кого так звали. Если знал это прозвище Свецилович и даже, может, Берман, значит, она тоже должна знать.

— Я спрашивал у нее.

— Ты спрашивал у нес фамилию, да к тому же ее начало, а не прозвище.

Так мы дошли до известного и дважды уже описанного мной места, где погиб отец Надежды Романовны. Мы переворошили всю сухую траву, хотя глупо было здесь что-либо искать спустя два года. И наконец подошли к тому месту, где над трясиной был небольшой обрыв.

— Тут, — сказал Рыгор.

Над самым обрывом из земли торчал небольшой пенек — обломок ствола росшего когда-то здесь дерева. Его корни, словно могучие змеи, оплетали обрыв, спускались, словно желая напиться, в трясину или просто висели в воздухе.

Я попросил Рыгора вспомнить, были ли видны руки Романа над трясиной.

Тяжелые веки Рыгора опустились, он припомнил:

— Да, были. Правая даже была вытянута, он, видать, хотел ухватиться за корень, но не дотянулся.

— А может, просто кинул что-то туда, под корни, где виднеется яма?

— Давай поглядим.

И мы, держась за корни и ломая ногти, спустились почти к самой трясине, чуть удерживаясь на маленьких скользких уступах крутого склона. Под корнями действительно оказалась яма, но в ней ничего не было.

Я собрался уже взбираться наверх, но меня остановил Рыгор:

— Дурни мы. Если здесь действительно что-то было, то оно уже под пластом ила. Он мог кинуть, но ведь минуло два года, земля в ямке осыпалась и захоронила то… ту вещь.

Мы начали царапать пальцами слежавшийся ил, высыпать его из ямы, и — хотите верьте, хотите нет — вскоре пальцы мои наткнулись на что-то твердое. На моей ладони лежал портсигар из «птичьего глаза». Больше в яме ничего не было.

Мы выбрались на луговину и осторожно обтерли портсигар от рыжего ила, перемешанного с глиной. В портсигаре лежал кусочек белой ткани, видимо, вырванной из сорочки зубами. И на этой тряпочке были едва различимые порыжевшие буквы: «Ворона уби…»

Я передернул плечами. Черт знает что это! Или свидетельство, что Романа убил Ворона, или просьба к Вороне убить кого-то! Рыгор глядел на меня.

— Вот и прояснили, пан Андрей. Загнал его сюда Ворона. Завтра будем его брать.

— Почему завтра? Может, он явится как раз сегодня.

— Сегодня пятница. Пан забыл про это. Бандюка, как говорят, шукай в церкви. Слишком уж они святые да божьи. Режут с именем святой троицы на устах. Они придут завтра, потому что потеряли терпение. Им нужно избавиться от тебя. — Помолчал, глаза полыхнули недобрым пламенем. — Завтра, наконец, приведу мужиков. С вилами. И тебе дадим. Если с нами, то до конца. Будем караулить у поваленной ограды. И всех положим, всех. Под самый корень, чертово семя…

Мы вместе пошли в Болотные Ялины и там узнали, что Надежда Романовна не одна. У нее сидел пан Гарабурда. В последние дни Яновская избегала меня, а когда мы встречались — отводила потемневшие, грустные, как осенняя вода, глаза.

Поэтому я через экономку вызвал ее в нижний зал, где Рыгор мрачно смотрел на святого Юрия, такой же могучий и высокий, как статуя. Яновская пришла, и Рыгор, порядком наследивший на полу, стыдливо спрятал под кресло ноги. Но голос его, когда он обратился к ней, был по-прежнему грубый, только где-то в глубине что-то чуть заметно дрожало.

— Слушайте, ясная пани. Мы нашли короля Стаха. Это Ворона. Дайте мне пару ружей. Завтра мы покончим с ними.

— Кстати, — сказал я, — я ошибся, когда спрашивал у вас, не знаете ли вы человека, фамилия которого начинается с «Ликол…». Теперь я хочу спросить, не знаете ли вы человека, прозвище которого Ликол, просто Ликол? Это самый опасный человек в банде, возможно, даже ее главарь.

— Нет! — вдруг вскрикнула она, ухватившись за грудь. Глаза ее расширились, застыли в ужасе. — Нет! Нет!

— Кто он такой? — мрачно спросил Рыгор.

— Пощадите, пощадите меня! Этого не может быть… Он такой добрый, чистосердечный. Он держал Свециловича и меня на коленях. Тогда наш детский язык не мог вымолвить его имя, мы его коверкали, и так родилось прозвище, которым мы называли его только между собой. Немногие знали это.

— Кто он? — неумолимо повторял Рыгор, двигая каменными челюстями.

И тогда она заплакала. Плакала, всхлипывая, как ребенок. И сквозь рыдания наконец вырвалось:

— Пан Ликол… пан Рыгор Дубатовк.

Я был поражен в самое сердце. Я остолбенел.

— Не может быть! Что вы? Такой хороший человек! И, главное, какая польза? Ведь он не наследник!

А память услужливо подсунула слова одного из негодяев под деревом: «любит старину». И даже неизвестное «ички на…» из письма Свециловичу вдруг закономерно превратилось в любимую поговорку Дубатовка «Мученички наши, что же это творится на земле?!»

Я протер глаза, отогнал оторопь.

Разгадка молнией промелькнула в моей голове.

— Подождите здесь, Надежда Романовна. Подожди и ты, Рыгор. Я пойду к пану Гарабурде. Потом мне нужно будет просмотреть вещи Бермана.

— Хорошо, — грустно сказала Яновская. — Его уже похоронили.

Я побежал по лестнице наверх. Мысль работала в двух направлениях. Первое: Дубатовк мог договориться с Берманом (только почему он убил его?). Второе: Гарабурда тоже мог в чем-то зависеть от Дубатовка.

Когда я распахнул дверь, навстречу мне поднялся с кресла пожилой мужчина с гомерическими ляжками. Он удивленно смотрел на мое решительное лицо.

— Простите, пан Гарабурда, — резко бросил я, словно прыгнул в омут, — я должен задать вам вопрос о ваших отношениях с паном Дубатовком: почему вы позволили этому человеку так помыкать вами?

У него был вид вора, пойманного на месте преступления. Низкий лоб покраснел, глаза забегали. Однако по выражению моего лица он, наверное, понял, что шутить со мной нельзя.

— Что поделаешь… Векселя… — забормотал он.

И снова я попал в мишень, целясь в небо:

— Вы дали пану Дубатовку векселя под имение Яновских, которое вам не принадлежит?

— Это была такая мизерная сумма. Всего три тысячи рублей. Псарня требует так много…

Все начинало становиться на свои места. Чудовищный план Дубатовка постепенно прояснялся.

— По тестаменту Романа Яновского, — забормотал он, снимая дрожащими пальцами что-то с визитки, — установлена такая субституция. Наследство получают дети Яновской… — И жалостно посмотрел мне в глаза. — Их не будет. Она ведь умрет… Она скоро умрет… После нее — муж. А она помешанная, кто на ней женится?… Потом следующая ступенька — последние Яновские. А их нет, нет после смерти Свециловича. Я родственник Яновских по прялке, так сказать, по женской линии. Если не будет детей и мужа — дворец мой. — И он заскулил: — Но как я мог ждать? Я весь в векселях. Я такой несчастный человек. Большинство бумаг скупил пан Рыгор… И еще три тысячи дал. Теперь он тут будет хозяином.

— Послушайте, — процедил я сквозь зубы, — здесь была, есть и будет только одна хозяйка, пани Надежда Яновская.

— Я не надеялся на наследство. Яновская все же могла выйти замуж… И я дал Дубатовку долговое обязательство под обеспечение дворца.

— Ладно. У вас ни стыда, ни совести. Они возле вас даже не ночевали. Но неужели вы не знаете, что это недействительный с финансовой стороны поступок? Что это криминал?

— Нет, не знаю. Я был рад.

— А вы знаете, что вы толкнули Дубатовка на страшные преступления, которым на человеческом языке нет даже названия? В чем виновата бедная девушка, что вы решили лишить ее жизни?

— Я подозревал, что это преступление, — залепетал он, — но моя псарня, дом…

— Гнида! Не хочется мне только марать рук. Вами займется губернский суд. А пока что я своей властью засажу вас на недельку в подземелье этого дома, чтобы вы не могли предупредить других негодяев…

— Это насилие, — заскулил он.

— Вам ли говорить о насилии, вам ли взывать к законам, негодяй? — бросил я. — Что вы об этом знаете, слизняк?

Я позвал Рыгора, и он затолкал Гарабурду в подземелье без окон под центральной частью здания.

Железная дверь с грохотом закрылась за ним.

Глава шестнадцатая

Огонек свечи маячил где-то далеко за темными стеклами. Когда я поднимал глаза, то видел рядом отражение своего лица с резкими тенями.

Я разбирал бумаги Бермана. Мне все же казалось, что я могу найти в них что-нибудь интересное. Берман был слишком сложен, чтоб жить простой овцой.

И вот я с ведома хозяйки вытащил все бумаги из бюро на стол, переложил сюда же книги, письма, документы и сидел, чихая от пыли, густо покрывавшей эти реликвии.

Интересного, однако, было мало. Попалось письмо от матери Бермана, в котором она просила о помощи, и черновик ответа, где он писал, что на его иждивении находится брат, что брат теперь не мешает матери жить так, как она хочет, а в остальном они — квиты. Это было странно: какой брат, где он сейчас?