Читаем без скачивания Последнее искушение Христа - Никос Казандзакис

Почтенный Зеведей захохотал и, обращаясь к рыжебородому, крикнул:

– Одумайся, несчастный! Монашеская жизнь, – та же хворь заразная, смотри, как бы не пристала! Мой сын был уже на волосок от этой напасти, да спасибо моей старухе: почувствовала недомогание, и ее любимчик, которого почтенный настоятель научил обращаться с травами, проведал про то и явился лечить. Запомните мои слова: теперь она его отсюда не выпустит! Да и куда ему идти?! Он что – с ума свихнулся, что ли? Там, в пустыне – голод, жажда, покаяния и Бог, а здесь – еда, вино, женщины и тоже Бог. Бог всюду, так зачем же Его искать в пустыне? Что скажешь на это, Иуда Искариот?

Но рыжебородый только молча поднимал и опускал молот. Да и что тут отвечать? Дела этого старикашки идут хорошо, разве есть ему какое дело до чужой беды? А тут еще Бог, который других вот так взял да и сделал прахом и пылью, этому почтенному Зеведею, мошеннику, дармоеду и скряге, угождает всем, чем только может, пылинке на него упасть не дает, на зиму шлет ему одежду из шерсти, летом – из тонкого льна. За что? Что Он такого нашел в нем? Разве этого старикашку заботит судьба Израиля? До нее ему нет никакого дела, а нечестивых римлян он даже любит за то, что те защищают его добро. «Да хранит их Бог, они поддерживают порядок, не станет их – смутьяны и оборванцы набросятся на нас, и прощай наше добро…». Погоди, старикашка, придет еще время! То, что Бог запамятовал и не свершил, припомнят и свершат зилоты, да будут они живы и здоровы! «Терпи, Иуда, ни слова, терпи, и придет День Саваофа! Он поднял бирюзовые глаза, посмотрел на Зеведея и увидел, как тот истекает кровью, опрокинувшись навзничь в своей давильне, и все его лицо заиграло улыбкой.

Между тем четверо верзил уже вымыли начисто ноги и запрыгнули в давильню. Они топтались там, давили виноград, погружаясь в него по самые колени, нагибались, черпали пригоршнями ягоды, жевали их, и мелкие веточки застревали в их бородах. Они то плясали, взявшись за руки, то подпрыгивали один за другим, издавая рев. Они были пьяны от запаха сусла, и не только от запаха. Через распахнутые настежь ворота они поглядывали на сборщиц винограда, которые работали там, в винограднике, и, наклоняясь, являли взору свои прелести выше колен, в то время как груди их покачивались над виноградной листвой, словно гроздья.

Давильщики видели все это, в головах у них мутнело, и вокруг них были уже не давильни, земля и виноград, но истинный Рай, а старый Саваоф сидел на помосте с длинной палкой и ножом в руках и отмечал, сколько кому он должен, сколько корзин винограда притащил каждый, сколько кувшинов вина поднесет он каждому когда-нибудь в грядущем, после своей смерти. Сколько кувшинов вина, сколько котлов еды, сколько женщин!

– Клянусь верой, – вырвалось у Петра, – если бы Бог явился передо мной и сказал: «Эй, Петр, дорогой ты мой, сегодня у меня хорошее настроение, проси чего желаешь – все для тебя сделаю! Чего тебе надобно?» – я бы ответил: «Давить виноград, Боже, давить виноград во веки веков!»

– А не пить вино, глупец? – грубо спросил его Зеведей.

– Нет, ей-богу, нет! Давить виноград!

Петр не шутил. Лицо его было серьезно, он пребывал во власти очарования. На мгновение он остановился и потянулся на солнце. Верхняя половина его тела была обнажена, и на груди, там, где находится сердце, чернело огромное изображение рыбы. Художник, давний узник, несколько лет назад выколол ему эту рыбу иглой столь искусно, что казалось, будто она шевелит хвостом и радостно плывет, путаясь в кучерявых волосах на груди. А над рыбой – крест о четырех концах с крюками.

Филиппу вспомнились его овцы. Он не любил копаться в земле, ухаживать за виноградом и давить ягоды.

– Ну и работенку ты подыскал, – насмешливо сказал он Петру. – Давить виноград во веки веков! А по мне, уж лучше бы небо и земля превратились в зеленый лужок, где полным-полно овец да коз: я бы доил их и сливал молоко, чтобы оно струилось рекой с горы в долину и собиралось там в озера, а беднота приходила бы пить его. И чтобы все мы, чабаны, собирались каждый вечер вместе с нашим архипастырем Богом, разводили огонь, жарили барашков и рассказывали друг другу сказки. Вот это и есть Рай!

– Чтоб ты пропал, болван! – пробормотал Иуда, снова злобно взглянув на Филиппа.

Обнаженные кудрявые юноши, в одних набедренных повязках из цветастых лоскутов, сновали туда-сюда и смеялись, слушая эти сумасбродства. У них тоже бил свой Рай, но они о нем помалкивали, опрокидывали корзины в давильню и тут же спешили за ворота, чтобы поскорее оказаться среди сборщиц винограда.

Зеведей уж было собрался тоже отпустить шутку, но так и застыл с разинутым ртом: какой-то странного вида пришелец вошел во двор и стоял, слушая их разговоры. На нем была свисавшая с шеи черная козлиная шкура, волосы были взлохмачены, он был бос, с желтым, как сера, лицом, на котором горели большие черные глаза.

Ноги давильщиков остановились сами собой, а Зеведей проглотил свою шутку. Все обернулись к воротам. Кто был этот живой мертвец, стоявший у входа? Смех оборвался. Почтенная Саломея высунулась в окно, глянула и вдруг воскликнула:

– Андрей!

– Андрей, сынок! – воскликнул и Зеведей. – Что за беда с тобой приключилась? Ты что, из преисподней явился или, может быть, собираешься спуститься туда?

Петр соскочил из давильни на землю, схватил брата за руку и молча с любовью и страхом смотрел на него. Боже мой, и это Андрей?! Крепыш, славный парень, первый в рыбной ловле и на пирушке, который был обручен с самой красивой девушкой в селении – белокурой Руфью? Однажды ночью она утонула в озере вместе со своим отцом: в ту ночь Бог поднял страшный ветер и утопил ее, а Андрей отправился куда глаза глядят, чтобы полностью и бесповоротно отдаться Богу. Кто знает, – сближаясь с Богом, не обретал ли он в Боге Руфь? Видать, не Бога искал он, а свою нареченную.

Петр пристально и испуганно смотрел на брата: каким мы отдали его Богу и каким Тот вернул его нам!

– Эй, что ты там все рассматриваешь да ощупываешь? – крикнул Петру Зеведей. – Дай ему пройти во двор, а то еще подует ветер и свалит его с ног! Заходи, Андрей, заходи, сынок, возьми винограду, поешь! Слава Богу, и хлеба и рыбы у нас хватает – поешь, наберись сил, а то еще твой злополучный отец Иона, увидав тебя в столь плачевном состоянии, снова забьется со страху рыбине во чрево!

Но Андрей поднял вверх костлявую руку и воскликнул:

– Не стыдно ли вам? Бога ли вы не боитесь? Мир рушится, а вы здесь давите виноград да посмеиваетесь!

– Нашли себе беду! – прорычал Зеведей и теперь уже злобно набросился на Андрея. – Послушай, а не лучше ли тебе оставить нас в покое? Мы уже сыты по горло. Или это и есть то, что возглашает твой пророк Креститель? Так скажи ему, что эта песенка стара. Наступит конец света, разверзнутся могилы, и выйдут оттуда мертвецы, Бог спустится для Страшного суда, откроет свои записи – и горе нам! Все это ложь? Ложь! Не слушайте его, ребята! За работу! Давите виноград!

– Покайтесь! Покайтесь! – воскликнул сын Ионы. Он вырвался из объятий брата и стал посреди двора.

Стал перед почтенным Зеведеем и простер перст, указуя в небо.

– Я же тебе добра желаю, Андрей, – сказал Зеведей. – Сядь, поешь, выпей вина и придешь в себя, – в голове у тебя помутилось от голода, несчастный!

– Это у тебя помутилось в голове от благополучия, почтенный Зеведей, – ответил сын Ионы. – Но земля разверзнется у тебя под ногами, Господь пошлет землетрясение, которое поглотит и твою давильню, и твои лодки, и тебя самого, утроба ненасытная!

Распалившись, он вращал глазами, устремлял взгляд то на одного, то на другого, и кричал:

– Прежде чем это сусло станет вином, наступит конец света! Набросьте на тело свое власяницу, посыпьте голову прахом, бейте себя в грудь, восклицая: «Грешен я! Грешен!» Земля – древо изгнившее, грядет Мессия с секирой во длани!

Иуда отложил молот, верхняя губа его приподнялась, и острые зубы блеснули на солнце. Зеведей не мог больше сдерживаться:

– Если ты веруешь в Бога, Петр, то возьми его и уведи отсюда! – крикнул он. – У нас работа. Грядет! Грядет! То с огнем, то с записями, а теперь – вот вам нате! – уже и с секирой! Оставьте нас в покое, смутьяны! Этот мир выстоит, выстоит, ребята, давите виноград и ничего не бойтесь!

Петр ласково похлопал брата по спине, пытаясь утихомирить его.

– Успокойся, успокойся, брат, – ласково говорил Петр. – Не кричи! Ты устал с дороги, пошли домой. Отдохнешь, и отец наш почтенный возрадуется сердцем, как только тебя увидит.

Он взял Андрея за руку и медленно, очень бережно, словно слепого, повел его. Они вошли в узенькую улочку и вскоре пропали из виду.

Почтенный Зеведей захохотал:

– Эх, Иона горемычный, рыбий пророк, ну и досталось же тебе от судьбы!

Но тут заговорила почтенная Саломея, все еще чувствовавшая на себе жгучий взгляд больших глаз Андрея.