Читаем без скачивания Беглая Русь - Владимир Владыкин

Когда-то с Зиной Половинкиной Алина училась в одном классе, но их ученье прервалось не в один год. Если Зина окончила семилетку, то Алина оставила школу ещё в шестом классе, уже тогда считая себя взрослой барышней, пошла работать в полевую бригаду наравне с матерью, перешедшей из доярок в огородную. Однако вскоре Алина стала работать на посевной прицепщицей, начав бойко завлекать молодых трактористов… И потом всё произошло как бы само собой, и Алина вступила на раннюю любовную стезю, на которую в то вермя многие девушки до свадьбы остерегались вступать. Но Алина в своих представлениях о девичьей чести была настолько ограничена, что этих представлений у неё не было. А иначе она бы сообразила, насколько быстро по посёлку о ней распространилась дурная слава. А когда почувствовала, что все её осуждают, она даже ничуть не расстроилась, наивно полагая, будто девушки ей завидуют, и от этого ложного понимания у неё даже за себя возникала гордость. А её бывшие подруги Зоя Климова и Зина Половинкина от Алины вскоре почти одновременно отвернулись, чтобы она на них не бросала дурную тень. Казалось, это обстоятельство должно было заставить Алину хоть немного задуматься и спохватиться, что ранним растлением она непоправимо исковеркала свою женскую долю и может уже не мечтать о замужестве. Алина же наоборот почему-то считала себя самой счастливой, обогнавшей своих ровесниц, почти полностью познавшей женскую долю. И от этого она даже стала взирать на своих товарок сверху вниз, нисколько не удивляясь, что девушки и помоложе, и постарше обходили её стороной как прокажённую. Хотя перед ней открыто они это вовсе не выказывали, просто перестали её признавать, избегая её общества. И опять-таки, Алина даже в этом случае не догадывалась, что ей вовсе не завидовали, а презирали…

Когда её мать Домна, со слов охотливых до сплетен баб узнала о пoзope дочери, она сначала не поверила, мол, нечего попусту бить тревогу, чего люди не придумают, ведь её Алина наряжалась, пожалуй, лучше всех девчат! Но когда стало известно, что Алина часто меняла кавалеров, вот тогда Домна сама уже замечала в поведении дочери склонность к кокетству и в её повадках угадывалось нечто такое, что выдавало то откровенное, что указывало на приобретённый женский опыт, познавшей мужскую любовь, что и подсказывало Домке о плотских утехах дочери, потерявшей стыд, что уже не ведала никакого приличия. И вот она однажды стала у дочери со страхом в глазах допытываться:

– Так что, Алина, значит, правду люди бают, что ты, стерва, вконец рассупонилась, с мужиками срам творишь? Да кто тебя после такую замуж возьмёт, ославилась, что дальше некуда!

– А ничего, маманя, много зря шуму не подымай, всё равно какой-нибудь дурачок подвернётся, – легко ответила Алина, томно прикрывая длинными ресницами зеленоватые глаза, и слащаво улыбаясь.

– Да у тебя совсем ума нету? – в оторопи протянула мать. – Что же ты их так быстро от себя отпускаешь?

– А откуда это видно, маманя, кто такую околесицу обо мне нагородил? Я никуда их не отпускаю. Если им надо, так они сами уходят, мне больно много мороки, чтобы их удерживать. Когда соскучатся, тогда и приходят! И мне хорошо и им тоже, – и Алина несколько деланно хихикнула, мечтательно устремив мимо неё глаза.

– И что ты такое несёшь, бесстыжая?! Замуж-то хоть один предлагал? – выкрикнула Домна, а дочери будто того и надо было, то есть подразнить мать, которая, бывало, при ней с Натахой Мощевой распивали самогон и о мужиках говорили непристойно. От кого ж ей было хорошие примеры перенимать…

– Бывали случаи, маманя, но дело в том, что я их ещё не всех раскушала. С первого раза, поди, попробуй угадай, на что они способны, и приходится встречаться повторно…

– Опять ты своё, бесстыжая, как со мной ты разговариваешь? Вон и девки уже от тебя шарахаются. Небось, матки им с тобой знаться не велят?

– Ой, маманя, не смеши, они не знают как и о чём со мной paзговаривать, потому что ещё тёлки! А мне не больно хочется с детьми водиться. Бегать на их сопливые пляски, какой прок, маманя? – со смешком, жеманно поводя плечами, вопросила дочь.

«Боже ты поглянь, как нынче молодёжь изменилась? Разве я такой была срамной, – думала про себя Домна. – Мне самой не всегда бывает сладко с Демидом. Да и приедается, как горькая редька, сама бы, кажется, сменила, коли бы какой другой нашёлся. Но при живом муже какая же баба решится на блуд?» Но Домна не стала себе признаваться, что любовные утехи дочери вызывали в её душе зависть. Вот поэтому на последние слова дочери она как-то загадочно улыбнулась, и её глаза блеснули, тая в себе невысказанную женскую печаль о сокровенном, далеко запрятанном в сердце… Хотя вспоминала, как с Жерновым заигрывала, и откуда что бралось. Павел Ефимович тогда не устоял и порывисто обнял, быстро поцеловал, а она со смехом его оттолкнула и грубо бросила: «И, чёрт, нашёл время баловать!» А потом в сумерках (она на ферме несла дежурство) заманил её в амбар, будто зерно для сева подобрать…

И теперь она понимала, что Алину уже никакими запретами не остановишь, не направишь на верный путь. Однако Домна чувствовала, что всё равно надо принимать какое-то решение. Но какое именно – она точно не знала…

Через несколько дней, после разговора с дочерью, Домне пришлось защищать её перед супругом Демидом, прознавшем о её беспутстве. А ведь к Алине он испытывал глубоко запрятанную любовь, так как она всеми чертами лица была похожа на него. И вдруг к нему дошёл обежавший всю их округу, слух о распутстве Алины! Она опозорила его имя, путаясь с приезжими трактористами, из-за которых к молодёжи на поляну с весны не ходила.

– Домна, ты почему это скрывала от меня, почему не оказывала на неё никакого воздействия?

– Отцепись репей колючий, Демидушка, ты больше сплетни слухай, – в притворном испуге взмахнула руками Домна. – О чём баешь? Дак нешто я должна верить людским выдумкам? Одни подлые кривотолки! Неужели Алина конченная дура, чтобы так вести себя перед парнями, как шлюха, просто наша дочь большая озорница!

– Какая «озорница»? Ты всё давно знала, а мне – ни слова? Думала я такой же вахлак, как ты, стучу молотком в кузне и от своего звона ничего не услышу?

– А тебе только скажи, так враз всё примешь за чистую монету, потому что сплетням я не придаю никакого значения. Ты и мне никогда не верил! И сейчас продолжаешь ревновать к столбу. Ну, дружит она с парнем, может, где-то неосторожно поцеловались, так что теперь – караул кричать?

– Из-за этого зря не скажут. Ждать пока в подоле принесёт? И что это людям попусту брехать, а меня при встречах с ними стыд пронимает…

– Это тебе-то стыдно, мой батюшка? – злорадно усмехнулась Домна. – Кому ты хочешь заморочить голову?.. – дурашливо засмеялась Домна. – Сам-то ты разве не грешен, а у Алины весь характер твой! Вот и пеняй на себя…

– А по-твоему я ей не отец, что ли? – страшно воззрился он на жену. – У тебя самой в голове не мозги, а ветер свистит, как у беспутной бабы. Кто мне голову морочил, так это ты, зануда! Bсё чепуришься, как девка уличная! Алина с тебя пример берёт, а меня она не видит. А ты перед Жерновым тоже хвостом крутишь…

– А что мне грязнухой ходить, дурачок, Демидушка, никак не поймешь! В этом вся и честь бабе! – просияла глазами она, уставясь с издевательской улыбкой на мужа.

– Да то и вижу, как Алина повторяет твои повадки, стервозница она. Вот я ей всыплю разок ремня!

– А хорошие не грех перенять, – насмешливо и жеманно подхватила Домна.

– Зато в её крови много твоей дурной крови, – уже не зная как зацепить жену продолжал Демид. – Сейчас смажу по зубам, тогда поперечишь мне! – замахнулся, сверкая глазами, Демид.

– Моя не дурней твоей, пёс, ты, поганый! Я же тебе не монашка навроде Серафимы, которая не расстаётся с черной юбкой, будто у неё по кому-то вечный траур. Свекровь у неё умерла два года назад, она и тогда носила и, поди, ходит, как монашка, слова не услышишь.

– Вот и хорошо, бери с ней пример, меньше сплетни будешь разносить. И ещё бы Бога больше почитали, чем кроить да шить.

– Кто? Это я разношу сплетни? На себя обернись, Демидушка, о тебе да Мощеве люди промеж себя стали судачить нехорошо…

– А ты бы сама меньше языком трепала! Чего взяла моду по задворками шляться? Тогда лучше бы шила, – примирительно ответил Демид. Конечно, о своём воровском промысле с женой он не делился. Упаси Бог! Однако Домна сама догадывалась, что муж работает с риском для себя, откуда у него берутся деньги на отрезы материй? Привозил из города и говорил, что дочери на приданное. И Домна безоглядно мужу верила: «Не иначе как сковал какую железку и на рынке втихорях продал, ведь бабы к нему бывало шли тяпки направлять, наварить черенкодержатель», – думала она. И от догадки, что иначе быть не могло, Домна бледнела и сгорала от ревности и злости; но допытываться – чем ему они платили: натурой или деньгами – она побаивалась.