Читаем без скачивания Кубатура яйца - Виталий Коротич

Дух свободного предпринимательства, обуявший Америку несколько столетий назад, вовсю царит и на ее шоссе во всей своей кощунственности; думаю, что дорожная полиция слышит, как шоферы ее ищут, информируя друг друга о передвижении блюстителей правопорядка. Термин «смоки бер» — «продымленный, копченый медведь», — которым в радиосвязи условно именуются полицейские, вряд ли вызывает у них восторг, но таково уж сознание, определившее бытие: ковбои на «олдсмобилях» и шериф на неоседланном «понтиаке».

Обычно лучше всего оборудованы радиотехникой огромные грузовые фургоны, днем и ночью перевозящие по американским дорогам все что угодно. Для водителей фургонов скорость становится фактором заработка: быстрее доставишь — больше получишь; вот и мчатся они, перекликаясь по радио, возглавляя колонны легковых гонщиков — автолюбителей, устроившихся в тени фургона, — словно цирковой парад со слоном, шагающим впереди. В штате Невада уже я сочувственно просигналил, увидев шесть автомобилей, сдвинутых к обочине; так сразу всех и поймали — впереди красно-синий фургон со знаками мебельной фирмы, а за ним — пять разноцветных автомобильчиков с шоферами, судорожно сжавшими прямоугольнички водительских прав. Полисмен двигался вдоль строя, словно индеец из кинофильма, изловивший шестерых коробейников, рискнувших вторгнуться на территорию племени. Было ясно, что без сожаления скальпы снимут со всех шестерых.

Штрафы, взысканные за нарушение правил движения, идут обычно на улучшение дорог (может быть, поэтому дорожные управления богаты), а принципы строительства неизменны в течение тысячелетий. Английское «стрит», немецкое «штрассе», итальянское «страда» происходят от латинского «стратум» — «слой»: еще в Древнем Риме дорожные покрытия начали сооружать многослойными. А по части финансирования штрафами, то в средневековой Центральной Европе дороги одно время и вовсе строились за счет налогов, собранных с цеха проституток. Как назидательно высказался в то время король Сигизмунд, «греховные деньги таким образом обращаются во благо, грех же попирается ногами».

Но достаточно исторических экскурсов. Американские дороги попираются не ногами, а колесами, параллели условны; Америка зовет себя Новым Светом и не всегда помнит даже о лошадях, протоптавших здесь первые пути сообщения, а затем ушедших в реестры ипподромных тотализаторов и на широкие экраны вестернов. Лошади не имеют права приближаться к шоссе — это дороги не для них. С тех пор, как в 1540 году испанский поручик Франциско Коронадо привез в Северную Америку лошадей и по пути через нынешний Канзас двести шестьдесят лошадей удрали, основав племя мустангов, многое изменилось. Впрочем, если уж мы заговорили о дорогах, лошадях и штате Канзас, расскажу вам одну историю.

Марку Джонсу двадцать четыре года. Он слушал мои лекции в Канзасском университете, приходя на них без опоздания, и делал аккуратные записи в толстой тетради. Писал Марк левой рукой, отчего я обратил на него внимание в первый раз. Во второй раз я обратил внимание на студента, не задающего мне вопросов, когда увидел, как в каждый обеденный перерыв он исчезает куда-то, словно Золушка с бала; все остальные мои студенты обедали, рассыпавшись по кафетерию. Мне сказали, что студент Марк Джонс уходит, чтобы задать корм лошадям; ситуация показалась интригующей, и я пригласил Марка на чашку кофе.

Мы уселись в кафетерии возле университетской книжной лавки, и он рассказывал мне кое-что о своих дорогах, держа бумажный стаканчик двумя ладонями и медленно отхлебывая из него, со взглядом, опущенным в кофе, словно он там глазами сахар помешивал.

Марк Джонс родом из Калифорнии. Отец его инженер по дизайну, известный и опытный оформитель мостов и домов, скитающийся по американским дорогам в поисках интересной работы. Ощущение дороги Марк впитал в себя с колыбели (я вспомнил двух молодых родителей из Коннектикута и дитя на дерматиновом стуле). Старший брат Марка — финансист, один из младших — дизайнер, помогает отцу, а самый маленький еще учится в школе, но уже мечтает стать юристом, мать всегда присутствовала в семье заботливо и бессловесно, не мешая мужчинам принимать самостоятельные решения.

Итак, в 1970 году Марк закончил школу и не знал, что делать. Решил уехать подальше, нанялся на корабль и приплыл в Гамбург. Матросская карьера разонравилась еще в рейсе, так что в западногерманском порту Джонс не остался; через несколько месяцев оказался в Швейцарии. Там влюбился и задержался на целых два года — работал в фирме одежды, принадлежавшей отцу его возлюбленной. Заодно изучал французский язык и в местечке поблизости записался на танцевальные курсы: очень нравились все на свете народные танцы, все и пробовал танцевать, но постиг разве что хореографическую грамоту в общих чертах…

Здесь позволю себе прервать собеседника. Почти всегда — я уже говорил об этом — американские дети рано становятся взрослыми. Чем раньше сын или дочь выходят на собственную дорогу или хотя бы активно начинают ее искать, тем лучше думают о них в семье и вне семьи. Дети начинают серьезно относиться к жизни уже в возрасте наших старшеклассников и рано принимают на себя ответственность за собственные пути. Они практически не ощущают особенно прочной связи с государством, живут независимо от него или в крайнем случае как деловые партнеры. Связи с семьей часто также весьма условны.

Марк Джонс возвратился в Америку. Дороги наматывались на оси сменяющихся подержанных автомобилей двадцатилетнего парня, колесившего по стране. Особенных профессиональных навыков не было — так, чуть-чуть торгового опыта, немного знания французского языка и любовь к природе, крепко вросшая в душу. Иногда дороги приводили Марка к эмигрантским общинам — он выступал в группах народного танца, балканских, русских, венгерских, украинских (до сих пор пляшет — уже в университетском ансамбле), несколько месяцев даже пел в каком-то румынском хоре…

Когда я спрашивал у Джонса, чем запомнились ему пройденные дороги, он удивленно вскидывал на меня глаза от своего стаканчика с кофе и говорил, что ничем, все дороги как дороги, разве что одиноко было на них и не было собственного причала. Шесть миллионов километров шоссе, всю жизнь можно ездить…

А ему расхотелось ездить всю жизнь. Но денег на то, чтобы остановиться и начать собственное дело, не было. Конечно, можно было бы возвратиться домой, но в этом признание поражения; Джонс, как все граждане Соединенных Штатов, проигрывать не желал. Стипендию получить не удавалось; тогда Марк подал заявление в армию США, он был согласен, если ему оплатят курс обучения, послужить вольноопределяющимся, а в случае надобности армия может рассчитывать на него и как на специалиста, подготовленного за ее деньги.

В дорожном общении со славянами, прижившимися в США, Марк утвердился в желании изучить русский язык и даже самостоятельно приступил к этому делу. Но армии нужны были знатоки китайского языка. Контракт с Марком подписали с условием, что он постигнет иероглифы.

В Монтерее, штат Калифорния, Марк поступил в китайскую школу, подучился немного и тут же начал работать как внештатный толмач. Продолжал изучать и русский, предлагая свои услуги как русист без диплома. Кончилось все это тем, что заработков не стало; пока оставались деньги, поехал в штат Мичиган и там устроился переводчиком на военно-воздушной базе…

Вся жизнь Марка в блестящих гудроновых лентах; дороги Америки не просто падали под колеса, они снились ему, они были местом его знакомств, разлук и свиданий. За сетками, ограждающими шоссе, росла трава и гуляли кони, коровы, даже олени — огромный мир, некогда владевший континентом, а сейчас не имеющий права и для того, чтобы пощипать траву на другой стороне шоссе: машины мчались лавой по четыре ряда в каждую сторону — негде было перейти через дорогу…

В штате Мичиган Марк Джонс подсчитал все свои капиталы, взял небольшой заем и купил себе ферму с восьмьюдесятью гектарами пастбища. На территории фермы стояла развалюха, где можно было жить, было там и несколько хозяйственных построек. А живности имелось — тридцать цыплят, две утки, две свиньи и семь лошадей; лошадей Марк полюбил особо, он привязался к ним накрепко и, когда уходил по утрам на авиационную базу, прощался с ними, словно с родственниками…

Все дороги Марка были безлюдны. Плакаты, стоящие вдоль многих американских шоссе: «Пешеходам и велосипедистам находиться здесь воспрещается», — сопровождали его повсюду, и одиночество всадника на караванной тропе становилось главным из ощущений. Но ферма внезапно подарила чувство собственного места на свете — это было, пожалуй, самой большой радостью в жизни очень взрослого человека Марка Джонса.

Что было дальше? Вставал в пять утра, задавал корм своим зверям и птицам, ехал на базу. Наотрез отказался лететь во Вьетнам и через два года жизни в Мичигане распрощался с армией. Расстался и с фермой — продал. Но дальше дороги Марка ушли в сторону от гудрона, он уезжал из штата Мичиган по полям и проселкам, потому что уводил с собой двух жеребят, выращенных на ферме. Жеребята приехали с Джонсом в Колорадо-Спрингс, в горы, — дорога была очень долгой, и они повидали свет. Марк поработал немного в колорадской фирме, торгующей произведениями мексиканского искусства, изучал испанский, два-три раза в месяц летал в Мексику. Затем оставил работу в горах, летом потрудился на заводе и поступил в Канзасский университет, на славистику. Арендовал у старика пастора комнату и гараж, лошади живут в гараже, пастор гуляет с ними, если может, но и сам Марк старается ежедневно — хоть на час, в обеденный перерыв — заехать к гривастым друзьям. Таванне уже четыре года, а Фолли Трежер — два; на русский лошадиные имена можно примерно перевести как Смуглянка и Бесценная.