Читаем без скачивания Воры в доме - Владимир Киселев

- Ну, положим, на свадьбу он придет, - не согласился Ведин. - Когда нужно, он лучше, чем я или ты, умеет справляться с собой. И тебя обидеть он не захочет. Но в общем, видно, все это ему не по душе. Хотя бы потому, что...

- Он считает, что чекисту не следует иметь красивую жену. И уже по одному этому признаку, с его точки зрения, Ольга тебе не очень подходит.

- Да, - внезапно просветлел Шарипов. - По этому признаку чекисту следует держаться от Ольги за пушечный выстрел.

- А вот бывает у тебя, - спросил Ведин безразлично, - что перед встречей появляется какое-то тревожное, даже щемящее чувство: а вдруг сегодня она на тебя уже как-то иначе посмотрит?.. И ты стараешься даже одеться так, как был одет при прошлой встрече, и продолжать тот же разговор, который вел в прошлый раз?

- Бывает, - подумав, ответил Шарипов.

- Хорошо, что бывает, - не оборачиваясь и по привычке проверив запор сейфа, сказал Ведин. - А я бы, когда б не эта моя конструкция, из которой, возможно, ничего не получится...

- Расскажи, наконец, что это за конструкция? Это и будет пистолет с еще одной новой системой запирания?

- Нет. У меня появилась одна принципиально новая мысль... Как ты считаешь, чем в основном вызываются задержки и неисправности в автоматических пистолетах?

- Не знаю, - сказал Шарипов. - У меня, во всяком случае, чаще всего застревала в патроннике стреляная гильза. Особенно если попадает пыль или песок.

- Верно. На эту задержку в среднем по разным системам приходится почти восемьдесят процентов неисправностей. При этом сразу же выходит из строя вся автоматика, следующий патрон не попадает в патронник, гильзу приходится экстрактировать вручную - оттягивать затвор и ковырять гвоздем или выталкивать ее шомполом... Я тебе показывал, какой мультык выменял на свою ижевку? - прервал он свой рассказ.

- Показывал. Дался тебе этот мультык... Сколько стоит твоя ижевка?

- Ну, не знаю... Она не новая все-таки. Думаю, рублей восемьсот...

- Хороший обмен, - улыбнулся Шарипов. - Скажи, только по правде, хозяин этого мультыка сразу исчез?

- Да нет, я сам уехал...

- Ты уехал, а он, наверное, бегом домой бежал, чтоб ты не вернулся и не потребовал меняться назад.

- Я бы ему еще доплатил, - серьезно сказал Ведин. - Если бы он потребовал. За идею. Это он мне сказал: вот к твоему ружью нужны патроны, а мое и без патронов стреляет. И я подумал: а нельзя ли на уровне современной техники вернуться к старому принципу? Чтоб без патронов? И пришел к выводу - можно. - Он улыбнулся торжествующе и заговорил медленнее, радуясь своей идее и гордясь ею: - Вот представь себе гильзы, сделанные из прочного материала, который без остатка сгорает со скоростью пороха. Ну, нечто вроде целлулоида. Капсюль тоже заключен в такую оболочку. После выстрела все, за исключением пули, превращается в газы. Не нужно дополнительных устройств - выбрасывателя, отражателя и других для экстракции стреляной гильзы, упрощается схема, повышается надежность оружия... А в охотничьих ружьях таким патронам вообще бы цены не было...

- Здорово! - Шарипов даже захохотал от удовольствия. Простота и остроумие идеи Ведина пленили его. - И до сих пор такая простая идея никому не приходила в голову?

- Насколько я знаю - никому.

- Так почему же ты не готовишь таких патронов?

- Это не так просто. Это очень сложно - подобрать соответствующий состав оболочки, определить, хотя бы пока приблизительно, каков должен быть состав и тип пороха... Ты знаешь, типов пороха значительно больше, чем систем оружия... Был даже такой порох, в который вместо угля клали конский навоз. Он назывался "препозит"...

- Неужели? - сказал Шарипов. - Но мы можем вспомнить время, когда вместо навоза поля удобряли порохом...

Г л а в а д в а д ц а т ь п я т а я, о любви и науке и

о науке любви

Коль жаждешь ты любви, кинжал возьми

свой острый

И горло перережь стыдливости своей.

Р у м и

- Не хотите ли водки? - спросил Николай Иванович неловкого, смущенного Володю, который пил чай и после каждого глотка оттопыривал губы и надувал щеки.

- За завтраком? - подняла брови Анна Тимофеевна.

- Нет, спасибо, - сказал Володя. И вдруг решился: - Вернее, знаете, немного я выпью.

Николай Иванович принес из кухни, из холодильника, сразу запотевший круглый графин с золотистой водкой. На дне графина лежала лимонная корка. Таня молча вынула из буфета рюмку и поставила ее перед Володей.

- А меня забыли? - весело спросил Николай Иванович.

Таня вернулась к буфету и так же молча поставила рюмку перед отцом. Николай Иванович наполнил до краев Володину рюмку, а свою на четверть и поднял ее вверх.

- Ну, будем здоровы! - он опустил руку и озабоченно спросил: - Что ж это у вас тарелка пустая? Вы вот возьмите редиски, ветчины. Ну, залпом!..

Он едва пригубил водку и захрустел молодой редиской.

Володя, глядя вниз, так, словно выполнял трудное и неприятное дело, выпил половину рюмки, мучительно сморщился, допил до конца, выждал минутку и смущенно попросил:

- А можно мне еще одну?..

Снова выпил, на этот раз увереннее, и стал закусывать бутербродом с ветчиной, который тем временем соорудила для него Анна Тимофеевна.

В голове у него посветлело, он улыбнулся широко и признательно и смелее посмотрел на Таню.

Она сидела, чуть сощурив глаза, сдержанная, спокойная, уверенная в себе, какая-то особенно свежая и отдохнувшая. И Володю снова охватили робость и страх.

Перед завтраком, улучив минутку, он подошел к Тане и зашептал:

- Мне бы хотелось, если можно, поговорить с вами... То есть я хотел сказать, что для меня это очень важно... это важнее всего на свете, и я хочу...

- Я рассчитываю, что вы меня проводите к театру, - подчеркнуто громко сказала Таня и посмотрела прямо и спокойно на Володю, на отца, на мать, и по дороге мы с вами все обсудим.

Это было очень плохо. Это было то, чего он больше всего боялся уже через час после того, как расстался с ней... То есть не более двух часов тому назад.

Ему всегда нравились самые красивые девушки на их курсе в университете, хотя он никогда не делал попыток поближе с ними познакомиться. Рядом с ними всегда бывали какие-то парни, более ловкие, чем он, более красивые. В общем, очевидно, более приспособленные для того, чтобы ухаживать за красивыми девушками. Но сам для себя он знал, что если полюбит когда-нибудь, то это будет самая красивая...

Когда он попал сюда, к Николаю Ивановичу, ему очень понравилась Ольга. Он потихоньку подумывал о более близком знакомстве с ней, но постепенно - он сам не понимал, как это произошло, - все мысли его начала занимать Таня. И сейчас ему странно казалось, что вначале Ольга нравилась ему больше. Умом-то он понимал, пожалуй, что иным людям Ольга должна казаться красивее Тани, но чувствовал он, но ощущал всей душой, что лучше ее нет, что никто не может с ней сравниться и что никто, кроме Тани, ему не нужен. Что она и ее дочка Машенька - это и есть то, чему бы он хотел посвятить себя, и безраздельно отдать им все, что у него есть и что будет. И чем чаще думал он о Тане - а думал он о ней постоянно, - тем сильней, и острей, и значительней было это его чувство.

И он просыпался ночью, и обнимал подушку, и шептал какие-то глупые, нелепые слова, которые он бы не решился не только сказать ей, даже повторить про себя днем. И иногда днем, переводя с арабского или персидского и роясь в словарях, он неожиданно шептал: "Милая", и широко улыбался.

Он вырезал из театральной программы ее портретик, напечатанный почему-то синей краской, вложил эту вырезку в блокнот и иногда, в самое неподходящее время, отходил в сторонку, доставал блокнот, смотрел на портретик и снова прятал в карман. Он носил этот блокнот в боковом кармане, у сердца, хотя понимал, что уж это верх нелепости.

По ночам ему казалось, что Таня все понимает, что она расположена к нему, и он слагал длинные речи о своих чувствах, а днем вдруг решал, что она его просто не замечает, и приходил в отчаяние. Впервые в жизни он даже написал стихи - подражание Абул-Ала аль-Маари - с тяжеловесными сквозными рифмами и сравнением любимой со стройной газелью, тюльпаном и ручейком. Он так много разговаривал с ней наедине с собой, что постепенно утратил чувство реальности - ему по временам казалось, что он в самом деле говорил ей о переполнявших его чувствах.

Вчера вечером он сидел на скамейке перед домом с Машенькой и рассказывал ей о том, как люди каменного века готовили себе топоры и наконечники стрел... Он запомнил все в мельчайших подробностях, и каждая подробность была значительна, как жизнь, и продолжительна, как жизнь. Откуда-то из-под скамейки вылезла маленькая жаба, как влажный комочек земли с лапами, и смешно запрыгала к Машеньке.

- Это моя знакомая жаба, - сказала Машенька. - Я с ней утром играла.

Он наклонился, поднял жабу и посадил ее на ладонь, загораживая другой ладонью, чтобы она не свалилась на землю. Машенька захотела погладить жабу, и он слегка присел, чтобы это было ей удобнее сделать. Из дому вышла Таня и остановилась, открыв дверь так, что в сумерки падал свет. И ее черные, гладко причесанные волосы заблестели в этом свете.