Читаем без скачивания Свастика и орел. Гитлер, Рузвельт и причины Второй мировой войны. 1933-1941 - Джеймс Комптон

Отношение Гитлера к Японии до 1933 года было высказано им в «Майн кампф», в которой он отнес японцев не к «создателям культуры, а скорее к ее носителям».

Он искренне считал, что японцы полностью зависят от западной культуры и технологий. Однако он не мог их ненавидеть, поскольку японцы, как и немцы, были жертвами версальской системы и евреев, боявшихся коммерческого соперничества страны. Тем не менее, хотя Гитлер и не верил в «желтую угрозу», на его взгляды в отношении японцев оказывали определенное влияние расовые идеи.

В развитии немецко-японских отношений с 1933 по 1936 год проявились три особенности: значительное число идеологических и пропагандистских спекуляций по поводу возможной роли Японии во внешней политике Германии; целый ряд политических, культурных и пропагандистских жестов, направленных на сближение двух стран; незначительная дипломатическая активность в этом направлении, несмотря на то что усиленно распространявшиеся слухи твердили об обратном. Конечно, в нацистских кругах того времени преобладали японофильские настроения. Хаусхофер, печатавшийся теперь в «Фёлькишер беобахтер», объяснял: «Опыт Японии доказал, что фашистский способ борьбы за существование далеко превосходит все другие». Альфред Розенберг, идеолог нацизма[97], а также выдающийся журналист доктор Иоахим фон Леерс не нашли никаких расовых препятствий для участия Японии в международных делах. «Мы не можем надеяться на то, – писал Леерс, – что в политике все наши друзья сделают нам одолжение и обзаведутся голубыми глазами и светлыми волосами».

Нацистам нравилось, что японская политическая система, хотя и не носила тоталитарного характера, как в нацистской Германии, не была либеральной и отличалась антикоммунистической и шовинистской направленностью. Кроме того, из геополитических соображений необходимо было иметь связь со страной, расположенной на тихоокеанском фланге Советского Союза[98].

Однако главную роль в сближении двух стран, скорее всего, сыграло сходное положение Германии и Японии вне Лиги Наций. Обе эти страны отличались не только экспансионистскими стремлениями и имели антикоммунистические правительства, но были изолированы от организованного международного сообщества и вынуждены были играть в мировой политике ревизионистскую роль. Так, Германия и Япония в глазах некоторых людей занимали странное положение антиреволюционных (противостоящих коммунизму) стран и стран, выступающих против сложившегося мирового порядка (противостоящих Лиге Наций).

Есть отдельные свидетельства того, что Гитлер в начале своей карьеры рассматривал Японию как фактор немецкой внешней политики. Согласно Эриху Кордту, после маньчжурской авантюры Гитлер проявил интерес к японской армии, «воинственным духом которой он восхищался». Когда Япония вышла из Лиги Наций, Кордт писал: «Гитлер испытывал сочувствие к этой стране». Сам Гитлер в 1935 году говорил генералу Отту, который отправлялся в Японию в качестве военного атташе Германии, а позже стал послом в Токио, что, по его мнению, японское военное давление на русский Восточный фронт ограничит активность Советского Союза в Европе[99].

Мы еще увидим, что, стремясь сблизиться с Японией, Гитлер думал не об усилении немецкого влияния на Дальнем Востоке, а о той роли, которую Япония могла бы играть на Европейском континенте. Гитлер уже провел прямую линию между русско-немецкой войной и активной политикой Японии; это была как раз та связь, которая не прослеживалась между планом «Барбаросса» и битвой за Атлантику.

Однако другие круги не разделяли интереса нацистов к Японии. Многие ведущие дипломаты не скрывали своей прокитайской ориентации; такая же ориентация прослеживалась и в деловых кругах Германии, они уже давно имели там свои экономические интересы. Между двумя странами процветала бартерная торговля. Многие военные тоже были настроены прокитайски, поскольку немецкие советники играли большую роль в организации китайских вооруженных сил[100].

На фоне возобновившегося интереса к Японии, невзирая на трения между прокитайскими и прояпонскими кругами в Берлине, которые продолжались и в будущем, недипломатические круги нащупывали возможность сближения между Японией и Германией. Развивался технический и культурный обмен, военные корабли обеих стран наносили визиты, выражая при этом взаимное уважение и одобрение политики. Повсюду ходили слухи, которые дошли и до посольства в Америке, что военные завязывают более тесные и обширные связи. Однако никто не торопился заключать официальные соглашения. Только после того, как возник франко-российский союз, Коминтерн заявил о создании Народного фронта, произошло сближение Германии и Италии после Абиссинской кампании и Гражданской войны в Испании, начались переговоры, завершившиеся заключением в 1936 году Антикоминтерновского пакта.

Антикоминтерновский пакт и немецкое отношение к японо-китайской войне, начавшейся в 1937 году, ярко продемонстрировали непрочность и противоречивость той базы, на которой строились немецко-японские отношения. Несмотря на обычное для Риббентропа экстравагантное заявление при подписании пакта («эпохальное событие»), договор, включавший в себя туманное заявление о том, что страны будут обмениваться информацией о деятельности Коминтерна и создадут для этого постоянную комиссию, был всего лишь поспешным военным соглашением[101].

В этом пакте содержались намеки на изменения традиционно прокитайской политики Германии на Дальнем Востоке. Позиция реального влияния в этом регионе сменялась простой зависимостью от страны, которую не так-то легко было запугать или контролировать. Более того, заявления о внутренней коммунистической угрозе в Германии и Японии, для устранения которой якобы и был заключен этот договор, были притянуты за уши и сразу же наводили на мысль, что они прикрывают скрытые мотивы и секретные соглашения. Так думали люди, которые, не будь этого пакта, присоединились бы к антикоммунистическому фронту. Как и договор Берлин – Рим – Токио, заключенный позже, этот пакт, скорее всего, был обыкновенным блефом и пропагандистским трюком. Однако немцы и японцы так никогда и не смогли договориться о том, для кого был предназначен этот блеф и что должна была замаскировать пропаганда. Для японцев главным врагом была Россия, они опасались того влияния, которое она могла оказать на Британию и Америку, в то время как Гитлер к ноябрю 1937 года дал понять, что он намерен шантажировать Британию, а о Соединенных Штатах вообще еще не думал[102].

Что касается пропагандистского значения соглашения как прикрытия для экспансии, проблема заключалась в том, что эта экспансия рано или поздно должна была затронуть интересы таких стран, как США, с которыми ни один из партнеров не хотел вступать в войну. Ревизионистские державы могут объединиться в своем недовольстве существующим порядком вещей, но их представление о порядке, не говоря уже о времени его установления, приоритетах и арены действий, могут быть совершенно различными. Именно это с самого начала и подрывало немецко-японский союз[103].

Япония боялась, что ее вовлекут в европейские дела, а Германия хотела избежать осложнений в Азии. Одна японская газета очень удачно назвала пакт «рамой, в которую можно вставить любую картину». Партнеры никак не могли договориться, что это за картина: Япония хотела вставить морской пейзаж, а Гитлер – пейзаж континентальной Европы.

Разногласия выявились, когда в июле 1937 года Япония напала на Китай. Бесполезное провозглашение Германией нейтралитета и неудачная попытка посредничества продемонстрировали, что новый дальневосточный партнер вовсе не собирается считаться с мнением Берлина. Призыв посла Отта, пришедший в январе 1938 года, о том, что надо «подогнать немецко-японские отношения к современной ситуации», был повторен Гитлером в следующем месяце. «Я не могу согласиться, – сказал он, – с теми политиками, которые думают, что оказывают услугу Европе, нанося вред Японии… Я не считаю Китай достаточно сильным в духовном и военном отношениях, чтобы бороться с большевизмом». Германия теперь быстро уступала требованиям Японии: было признано Маньчжоу-Го, из Китая были вывезены военные советники и материалы, а в июне был отозван Траутман, посол в Нанкине, боровшийся за возвращение к прокитайской политике. Однако эти меры не вызвали у японцев ни малейшего чувства благодарности – когда Германия обратилась с просьбой предоставить ей экономические привилегии в Северном Китае, Япония отказала.

Так сложились отношения, в которых выявилась слабость Германии по отношению к Японии. Такой поворот событий предвидели многие, особенно после того, как нацисты уступили японцам тот регион на Дальнем Востоке, на который Германия оказывала реальное влияние, – Китай, надеясь завоевать их дружбу. Гитлеру нужен был Дальний Восток не как таковой, а то влияние, которое союз с азиатской державой мог оказать на будущую войну в Европе. Ревизионистская рамка была уже готова, но стороны еще не договорились, какую картину туда вставить. По мере того как в 1938 и 1939 годах война становилась все ближе и ближе, Гитлер понял, что эта картина должна соответствовать его континентальным устремлениям. Когда же главным препятствием для достижения его целей стала Британия, в рамке немецко-японских отношений появились первые наброски будущей картины.