Читаем без скачивания Елена Глинская. Власть и любовь. Книга 1 - Александр Михайлович Козлов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Да кто ж в оное поверит? — с интересом прищурился Василий Васильевич. — Великая княгиня своему дядьке, крови родной, верит пуще глаз своих!
— А коли доказательства подбросить? — поспешил перебить своего брата Андрей Васильевич.
— Какие доказательства? — спросил князь Семен Бельский, чьи губы тронула циничная улыбка. — Ты что ль мешки с золотом нарисуешь, кои Михаил Львович якобы украл?
— Ну зачем мешки? — не уступил в сарказме своему брату Иван Бельский. — Можно расходные книги с печатями подделать. Фиктивные расходы указать, в документах подлог сотворить.
Телепнев-Оболенский обвел бояр испытующим взглядом:
— Кто возьмется за сие дело? Тут надобно тонко сработать, осмотрительно и неприметно.
Василий Шуйский надменно вскинул голову:
— Мои люди справятся. Уж все, небось, ведают, чай, не впервой мне сии дела проворачивать: опыт большой имеется.
Все промолчали, поскольку поняли, что речь идет о княгине Авдотье, боярыне-казначейше.
— А коли провал? Коли обман вскроется — что тогда? — нахмурился Андрей Шуйский, с подозрением глядя на брата.
— Тогда всем конец придет, — мрачным тоном констатировал Семен Федорович. — Всем нам, кто здесь сидит. Боярская дума в плаху для нас, а не для Михаила Львовича обратится.
Другой Бельский, Иван Федорович, с присущей ему невозмутимостью пожал плечами.
— Риск есть во всем, и то всякому ведомо, — проговорил он неторопливо, как будто размышлял вслух. — В любом начинании есть, но игра стоит свеч. Коли мы Глинского сживем, вся власть разом в наших руках будет.
Телепнев-Оболенский побледнел, но, оценив решимость князей, произнес, понизив голос до шепота:
— Главное — молчать. Никому не должно прознать о нашем замысле — ни единой живой душе.
Иван Бельский прошипел с угрозой в голосе:
— А ежели кто проговорится…
— …тогда наша встреча ныне станет последней для всех, — спокойно завершил фразу брата Семен Федорович.
— А что, целитель, — презрительно прошипел Василий Васильевич, — может, собираешься наколдовать на нас заклятие молчания какое? Или, может, ядком подпоишь, дабы не разболтали чего ненароком? — и демонстративно отодвинул от себя кружку с медом.
— Не испытывай мое терпение, Василий! — рявкнул Андрей Шуйский, вконец утратив всякое терпение.
Василий Васильевич метнул на брата такой тяжелый взгляд, что, будь у него вместо глаз каменные глыбы, от Андрея Васильевича осталось бы мокрое место. Под этим испепеляющим взором старшего брата Андрей сразу присмирел и остыл, словно летний дождь внезапно сменился трескучим морозом. Его запальчивость мгновенно улетучилась, а в глазах промелькнул страх перед суровой властью старшего родственника. В этот момент разница в их положении стала особенно заметна: если Андрей был порывистым и несдержанным, то Василий олицетворял собой ту непоколебимую силу, которая одним движением бровей могла укротить самый яростный нрав.
Семен и Иван многозначительно переглянулись: уж точно их братские отношения куда дружественнее и искреннее. В этом коротком обмене взглядами промелькнула целая гамма чувств — и облегчение от того, что не они одни видят эту сцену, и молчаливое согласие в оценке происходящего, и едва заметная усмешка над перепалками братьев Шуйских. В отличие от вспыльчивых Васильевичей, союз Федоровичей всегда строился на спокойном взаимопонимании и умении слышать друг друга без слов. И сейчас этот безмолвный обмен взглядами говорил больше, чем любые громкие заявления: они оставались едины в своем мнении о происходящем и готовы поддержать друг друга в любой момент.
— А с остальными членами совета как поступим? — Телепнев-Оболенский направил тему в другое русло, чтобы сгладить возникшую неловкость.
— У меня есть пара мыслей, — с удовольствием поддержал инициативу князя Иван Федорович Бельский. — Можем посулами разбрасываться — землями, должностями. Кто ж от такого откажется?
— А коли кто не согласится? — попытался остудить брата Семен Федорович. — Тоже мне, простаков отыскал. Тут иным путем действовать придется. У каждого есть свои тайны, свои грешки. Одних посулами заманим, других — страхом.
— И родственные связи не стоит забывать, — добавил Телепнев-Оболенский. — У кого с кем вражда давняя, кто кому чем обязан — все сие на руку нам сыграть может. А через посредников и деньгой посулить, дабы язык развязался у кого надобно.
— Ну, положим, не всех уговаривать придется да стращать, — вполголоса сказал Семен Бельский, рассматривая с отвлеченным видом ногти на левой руке.
— Верно, вот хоть митрополита Даниила взять! — подхватил Василий Шуйский и взглядом пересекся с Телепневым-Оболенским. — Святитель сей молится, дабы избавил Господь державу нашу от гнева небесного, отстранил женку немощную от власти!
— Да и без уговоров либо посулов найдутся верные люди, кои поддержат правое дело! — добавил конюший боярин, сверкнув на него глазами.
Тени от свечей плясали по лицам бояр, вычерчивая на них тревогу и твердость, обреченных на вечное противостояние с собственной совестью и страхом перед возмездием.
— На том и порешим, — объявил Василий Шуйский конец переговорам. — Я и Семен Федорович займемся расходными книгами, а братья наши — уговорами да угрозами. Чем ты займешься, Иван Федорович?
— Всем в помощь пойду, — сухо ответил Телепнев-Оболенский.
К полуночи встреча завершилась. Князья разошлись в разные стороны, каждый со своей свитой. Никто из обычных посетителей питейного дома так и не понял, что за этими стенами только что решалась судьба Московского великокняжества.
Князь Телепнев-Оболенский остался один. Иван Федорович медленно поглаживал безупречно выбритый подбородок, стараясь сосредоточиться и избавиться от сомнений, иногда закрадывавшихся в его сердце. Он уже предвидел успех своего замысла, которым рассчитывал убить двух зайцев: избавиться от Михаила Глинского и отвести ненависть бояр от самой великой княгини.
В его сознании всплывали картины прошлого. Он видел Елену Глинскую — величественную и гордую, с искрами решимости в глазах, подобными двум звездочкам, утопающим в небесной синеве. А рядом с ней — ее сыновья, еще совсем малыши, с наивными взглядами, в которых отражалась та же небесная чистота, что и в его собственных глазах. Эта поразительная, почти болезненная схожесть заставляла его душу трепетать, побуждая к поступкам, которые он сам не мог объяснить. Как будто внутри него бушевал ураган, сметавший все на своем пути, оставляя лишь растерянность и глубокую печаль.
«У детей мои глаза, — прошептал он, глядя на танцующее пламя свечи. — Они должны жить. Даже если их мать вовек не уразумеет, что ради сих чад я творю все оное, даже если она будет проклинать меня за мои действия».
Князь ощущал, как по его венам разливается ледяная решимость. Избавиться от
