Читаем без скачивания Время грозы - Юрий Райн

class="p1">— Наталья… — произнес Максим. — Мне с Николаем поговорить надо. И с Федором. С обоими, в общем. А ты подожди там… ну, в холле где-нибудь…

— Ну-ну, — Румянцев похлопал его по руке. — Брось, дружище, брось, что за капризы?

— Ладно, — сразу же согласился Горетовский. — Пусть остается. Оставайся, Наталья. Только не мешай.

— Брось, брось, — повторил ученый. Его тон стал сухим и властным. — И разговаривать после будем. Сперва я посмотреть хочу. Федюня, будь добр, зашторь окно.

Максим светился — все так же небывало ярко.

— Ага, — пробормотал Румянцев. — Раздвигай шторы, а я тут пока…

Он раскрыл свой заветный чемоданчик, извлек из него вычислитель и еще какой-то небольшой прибор — коробку размерами с половину обувной, с пятью отверстиями на одной из боковых поверхностей и гнездом разъема на противоположной. Закрепил прибор на раздвижной треноге, проворно соединил его тонким кабелем с вычислителем. Немного развернул треногу — чтобы отверстия смотрели прямо на Максима.

— Так, — резко скомандовал профессор. — Всем молчать и не шевелиться. Дышать — можно, но не сопеть!

И забарабанил по клавиатуре. Потом замер, поедая глазами экран.

— Ого, — процедил он сквозь зубы через несколько минут. — Федор, вот ты, пожалуй, выйди. Стой у двери и никого не пускай. Что хочешь делай, но пусть никто не беспокоит, покуда я не разрешу. Однако тут еще и динамика, надо же…

Устинов молча вышел из палаты.

Ждать пришлось около получаса.

— Заходи! — крикнул Румянцев.

Таким друг детства не был, пожалуй, со времен работы на «Князе Гагарине». Еще чуть-чуть, подумал подполковник, и он тоже сияние испускать начнет. Как Макс.

— Итак, — сказал ученый. — Теперь слушайте. В подробности вдаваться не стану, все равно ничего не поймете. А выдумывать для вас беллетристические аналогии сейчас ни сил, ни охоты нет. Да, чуть не забыл: с Иваном Михайловичем плохо. Вчера утром отправился в Царское, вероятно, намеревался с государем о нашем деле потолковать. Заставили ждать в приемной. Инфаркт. Мне сказали — тяжелый.

Федор стиснул зубы, Наташа быстро перекрестилась, Максим закрыл глаза.

— Итак, — продолжил Румянцев. — Когда Федор сообщил мне, что ты, Максим, идиот этакий, угодил в аварию, мне в голову пришла одна мысль. Странно, что прежде не приходила… Ну да ладно. Когда Федор сообщил мне, что ты, Максим — я настаиваю, идиот этакий, — сияешь, словно люстра Мариинского театра, эта мысль укрепилась. Измерения и обработка, — он махнул рукой в сторону своей аппаратуры, — все подтвердили. Дело обстоит так, что в результате общего сотрясения в твоем организме произошли некие изменения… опять-таки без подробностей… коротко говоря, твоя способность к проникновению многократно возросла. Это почти наверняка. Я не сомневаюсь, что, располагая соответствующим оборудованием — и вполне примитивным, не стоит и сравнивать с тем, что было у нас на Луне, — мог бы хоть сегодня отправить тебя домой. Впрочем, нет, прости: в том, что ты попал бы именно туда, полной уверенности нет. У тебя все эти характеристики еще и в динамике сейчас, и что-то конца ей не видно… Вероятно, колебания пойдут… А это — дополнительная неопределенность. Возможен… ну, без аналогии не обойдусь… возможен, скажем так, перелет. Или недолет. Непонятно?

Профессор поморщился.

— Ну, помните, я объяснял вам о пачке бумажных листов? Вот. Теперь — другая картина. Представьте себе ровную площадку. Футбольное поле. Но с ямками, вернее сказать, с лунками. В одной из таких лунок покоится мяч. Кто-то подходит и толкает его ногой в направлении соседней лунки. Но силу удара точно рассчитать не умеет. Что тогда? Очень просто: мяч пролетает мимо лунки-мишени, прокатывается дальше и замирает в какой-нибудь следующей. Или его направляют вовсе в неверном направлении.

— Все всё поняли, — ровным голосом произнес Устинов. — Не увлекайся.

— Поняли — и хорошо. Промах возможен, и последствий его предсказать не берусь. Не моя специальность. Но шанс на точное попадание — есть, и считаю его высоким. И еще — есть шанс, что сумею отправить тебя именно, как тебя. Без трупа. Ну, ты понимаешь… Предложение. Долеживаешь здесь столько, сколько требуется для физического восстановления. Отправляемся ко мне, в Петербург. Делаем попытку. Если хочешь. Наташа, прости…

— Всё? — хрипло спросил Максим. — Отвечаю. Короче. Не поеду ни в какой Петербург. Гроза надвигается. Завтра будет, это точно, можете поверить. Я так чувствую, как никогда раньше не чувствовал. Сегодня к вечеру, не позже, вывезете меня отсюда, доставите домой. В смысле в Верхнюю Мещору. Завтра отправляемся в лес… в Парк, чтоб его… На ту поляну. Черт с ним со старым тряпьем, черт с ней с вонючей «Плиской». Обойдусь. Но куда пришел, оттуда и уйду. Если получится. Это последняя попытка. — Он тяжело посмотрел на Румянцева, перевел взгляд на Устинова, снова на Румянцева. Встречаться глазами с Наташей избегал. — Последняя попытка. Получится — так тому и быть. Нет — остаюсь. Буду жить, как обычный человек. Может, вот Наталья меня простит. Наташ… а?..

Федор гулко сглотнул. Что же ты с ней делаешь, хотел он крикнуть Максиму. Но, разумеется, сдержался.

— Максим, — просто сказала Наташа. — Ты же знаешь, я тебя жду.

Возникла и надолго затянулась пауза.

— Ну, что ж… — прервал ее Румянцев.

— Да, Николай Петрович, — жестко подтвердил Максим. — Я тебе за все благодарен, люблю, уважаю, ценю, ты знаешь. Но об этом давно думаю, и сегодня всю ночь думал. Если теперь ничего не выйдет — извини. Хватит с меня. С Макмилланом тогда работай. Устрой ему тоже… общее сотрясение… Всё. Давайте, готовьте мое похищение. А я пока передохну чуток — голова кружится, несу черт-те что…

— И имей в виду, — добавил профессор, — если таким вот образом… в естественных условиях… то сто из ста за то, что в случае… ммм… удачи, переход осуществит твоя копия. Вот это тело, — он наставил на Максима длинный, костлявый указательный палец, — сгорит, как ты любишь выражаться, к ядреней фене.

— Туда и дорога, — буркнул Максим. — Идите уже, устал я…

28. Среда, 21 августа 1991

Заканчивалась вторая ночь бдения у Белого дома.

Первая прошла как-то легко и весело. Строили баррикады — несолидные, конечно, игрушечные. Символические. Жгли костры, пели песни. Перезнакомились.

Сколько же хорошего народу, радовался Александр. Сколько молодежи с ясными глазами,