Читаем без скачивания Вдали от берегов - Павел Вежинов

Как только отгремели выстрелы, далматинец, прямо в одежде, бросился в море, послышался всплеск, над водой появилась мускулистая рука, державшая большую рыбу.

— Не упусти! — крикнул он и швырнул рыбу в лодку.

Она шлепнулась у ног Вацлава. Тот бросился на нее, она выскользнула из рук, но ему удалось снова схватить ее. Живая рыба трепетала в его руках, и он тоже весь дрожал, а сердце безумно билось в груди. Рыба извивалась, стараясь вырваться, а он перехватывал пальцами ее живое, конвульсивно вздрагивающее тело, зная, что теперь ей уже не уйти. Он ликовал, ноздри жадно ловили острый, волнующий запах, пальцы впились в жабры, в липкую розовую кровь. Наконец рыба затихла, и Вацлав, все еще крепко давя на жабры, поднес ее к лицу.

— Луфарь! — сказал Дафин.

Ударами по воде и выстрелами им удалось за полчаса добыть еще трех рыб, к счастью, довольно крупных. Но косяк стал редеть, хотя все море к востоку и к западу еще сверкало фосфоресцирующими отблесками. Рыба шла и шла, с востока накатывались все новые волны.

Далматинец совсем выдохся и с трудом держался над водой. Уже минут десять он нырял понапрасну, и было видно, что больше ничего не поймает. Рыба шла уже не таким густым потоком.

— Все! — крикнул он охрипшим голосом, ухватился за борт, но перевалиться в лодку у него не было сил. Его втащили за руки. Он весь окоченел и еле двигался от изнеможения.

— Пусть полежит, — сказал капитан. — Немного погодя отойдет.

Собрали одежду и постелили на дне лодки.

Глаза далматинца покраснели от соленой воды, дышал он тяжело, с хрипом.

— Опасная рыба! — проговорил он сдавленным голосом. — В жизни не приходилось ловить такую!

— Кефаль проворнее и хитрее, — сказал капитан. — Но зато луфарь опаснее… Тот, кто бережет сети, луфаря не ловит… Он режет их, как бритвой…

— Что будем делать с ними? — спросил Стефан. — Сырыми есть?

— Не подавимся, — сказал капитан. — Свежая рыба и сырая вкусная…

— Лучше поджарить ее! — посоветовал далматинец. — Так и этак сыты не будем, но хоть душу отведем!

Поджарить рыбу оказалось нетрудно. От бидона из-под бензина оторвали дно, а от лодки — одну доску. Расщепили ее на лучинки. Вскоре во тьме вспыхнул огонь и к небу взметнулись искры. Когда жесть раскалилась, огонь отгребли в сторону и на жестяной круг положили рыбу. В воздухе разнесся такой упоительный аромат, что у всех дух захватило.

— Изойду слюной! — жалобно пробормотал Крыстан.

Запах становился сильнее, гуще, мучительнее. Луфарь шипел и потрескивал, по листу жести растекался кофейно-бурый сок. Все как зачарованные смотрели на огонь. Зрелище было настолько захватывающим, что, появись сейчас откуда-нибудь военный катер — его никто бы и не заметил. После длительной голодовки наконец-то появилась пища, и все заранее предвкушали тот блаженный миг, когда она окажется во рту, когда можно будет жевать, упиваясь ароматным соком.

Когда луфарь изжарился, печатник разломил каждую рыбину пополам. Внутри они не прожарились, у костей еще виднелась кровь, но снаружи мясо было белым и сочным.

Куски побольше дали далматинцу и капитану. Самый маленький — Ставросу. Вацлаву достался хорошо прожарившийся кусок с хвоста. Улыбаясь от счастья, он схватил его, но от неожиданности чуть не выпустил из рук, — так горяча была рыба.

— Как ты его держал? — растерянно спросил он. — Жжет, как уголь!

Печатник не понял и только махнул рукой в ответ.

Вацлав держал свой кусок за хвост и старательно дул на него.

— Ничего не бросать! — приказал далматинец. — Сжевать все до последней косточки! Понятно?

Вацлав догадывался, что рыба будет вкусной, но действительность в сто раз превзошла все его ожидания. Рыба оказалась такой сочной, что таяла во рту, он жевал и жмурился от наслаждения. Стараясь продлить удовольствие, он разжевывал в кашицу каждый кусочек и осторожно проглатывал. И казалось, что каждая крошка тут же превращается в кровь и силу, разливающиеся по жилам, что снова на лице его выступает румянец, расправляются плечи, а глаза блестят ярче.

Когда наконец от рыбы ничего не осталось, Вацлав сказал со вздохом:

— Теперь мне хватит на всю жизнь!

Капитан тоже разделался со своей порцией, но все еще жевал губами, словно никак не мог свыкнуться с тем, что все позади. Он не наелся, а только раздразнил аппетит. Желудок властно требовал пищи.

Море вокруг очистилось от фосфоресцирующих переливов; теперь они сияли далеко на юго-западе.

Неужели нельзя было поймать больше рыбы? Можно! Надо было воспользоваться срезанным бидоном, как черпаком! Или забросить парус, как сеть! Но момент упущен, рыба прошла, и вокруг снова простирается лишь темная, неподвижная вода…

«Закурить, что ли!» — с досадой подумал капитан, но вспомнил, что сигареты кончились. Последнюю он выкурил несколько часов назад. Хорошо хоть, что он догадался складывать окурки в спичечную коробку — на день их хватит.

Он вынул коробку, высыпал окурки на ладонь. В носу защекотало от терпкого горелого запаха. Прикидывая, как бы поэкономнее свернуть закрутку, он почувствовал на себе чей-то пристальный взгляд и, подняв голову, встретился взглядом со Стефаном.

Глаза Стефана говорили красноречивей слов…

Капитан смутился, сжал ладонь и неожиданно для самого себя сказал:

— Вот прикидываю, хватит ли нам…

— Кури, — пробурчал Стефан. — Табак твой…

— Поступим по-товарищески, — после долгого молчания тихо сказал капитан. — Рыбу поделили, поделим и табак…

У Стефана судорога сжала горло, но он ничего не ответил.

— Так будет лучше всего, — продолжал капитан.

Он не заметил, что к его словам внимательно прислушивается печатник. Лицо печатника стало строгим и сосредоточенным, меж бровей пролегла твердая складка.

— Стефан! — предостерегающе сказал он.

— Давай закурим! — весело перебил его далматинец. — Вацлав, у тебя, кажется, была записная книжка?

В записной книжке Вацлава нашлось несколько листков рисовой бумаги. Капитан протянул на ладони раскрошенные окурки. Свернули четыре тонких самокрутки. Пальцы Стефана дрожали, пока он свертывал свою, а рот наполнился слюной.

Чиркнула спичка, и они закурили — далматинец, Стефан, капитан и печатник. Едкий дым расплылся над лодкой, прогоняя остатки запаха жареной рыбы.

— Хорошо! — блаженно щурясь, сказал далматинец.

У Стефана закружилась голова, во рту стало солоно и тошнотно.

— Как раз то, что надо! — сказал капитан. — Крепче не сыскать!

Стефан затянулся еще раз. Головокружение прошло, никотин словно проник во все жилки, слабая дрожь пробежала по телу. Он перевел дух, опустился на дно лодки и снова затянулся.

Все четверо курили и молчали. Едкий дым прозрачными клочьями плыл в неподвижном воздухе, окутывая куривших. В притихшей лодке не стало ненависти, не стало ни врагов, ни караульщиков, ни страха, ни насилия. Всех объединила общая судьба и общая беда — безветрие. Обреченные на бездействие, одни среди темного и пустынного, безнадежного моря, они сейчас впервые почувствовали себя свободными.

Далеко на востоке появился румянец зари. Гладкую поверхность моря прорезали длинные полосы, в которых мрак боролся с бледным утренним рассветом.

«Иллюзий много, но истинная свобода только одна, — думал студент, засыпая. — Одна бесценная и святая свобода — общая судьба и общая цель».

Багрянец разгорался, пестрые розовые и зеленые тени пролегли по морю. Все в лодке уже спали, и никто не почувствовал легкого ветерка, чуть всколыхнувшего тяжело обвисший парус.

Капитан проспал ночь спокойно и проснулся поздно, с необыкновенной легкостью на сердце. Яркая небесная лазурь блеснула в глаза сквозь приподнятые ресницы. Было странно тихо вокруг, и лодка стояла так неподвижно, словно проснулся он у себя дома, на жесткой постели, в тихое воскресное утро, ожидая первого удара церковного колокола.

Он снова закрыл глаза. Что же случилось? Ничего особенного! Ночью поймали четыре рыбы, только и всего.

Медленно наплывали воспоминания: фосфоресцирующее зеленым светом море, горящие лучинки, запах жареной рыбы, сизый табачный дымок. Но связанные с ними мысли и чувства словно выветрились. И, постепенно собираясь с мыслями, капитан начал испытывать лишь стыд, угрызения совести, — как пьяница, который под утро раскаивается в своих пьяных выходках накануне.

Почему он вдруг так размяк? Почему так неожиданно сдался? Почему, забыв о своей беде, так близко к сердцу принял чужую?

Вспомнилось белое ночное сияние, но легче от этого не делалось. Копаясь в своих мыслях, он испытывал чувство мучительного стыда.

Лодка качнулась, послышались легкие шаги босых ног. Кто-то встал у борта и не двигался.