Читаем без скачивания Падение Иерусалима - Генри Хаггард

Мириам поблагодарила дядю за принесённые им вести, сказав, что он снял тяжкое бремя с её сердца.

   — У меня есть и другие новости, которые могут ещё больше облегчить это бремя, — сказал старик, поглядев на неё искоса. — Из Кесарии в Иерусалим с большим войском идёт Тит.

   — В этом для меня нет ничего радостного, — ответила Мириам. — Это означает, что Священный город будет осаждён и захвачен.

   — Но в этом войске есть один человек, который, если верить рассказам, — и он снова взглянул на её лицо, — охотнее пленил бы тебя, чем город.

   — Кто же эго? — сказала она, прижав руки к груди, с красным, словно свет лампады, лицом.

   — Один из конных префектов Тита, благородный римлянин Марк; ты некогда знавала его на берегах Иордана.

Кровь отхлынула от лица Мириам, у неё вдруг закружилась голова, и, не обопрись рукой о стену, она могла бы упасть.

   — Марк? — переспросила она. — Он поклялся вернуться, но возвращение не приблизит его ко мне. — И, повернувшись, она поспешила в свою каморку.

Стало быть, Марк уже здесь? С тех пор как он прислал ей письмо, перстень, украшающий её руку, и ожерелье, украшающее её шею, от него нет никаких вестей. Дважды она пересылала ему свои письма через надёжных людей, но так и не знает, получил ли он их. Более двух лет длится его молчание, подобное безмолвию смерти; иногда она даже думает, что его нет уже в живых. И вот он вернулся, конный префект армии Тита, присланной, чтобы покарать мятежных евреев. Увидит ли она его ещё когда-нибудь? Этого Мириам не знала. Она встала на колени и помолилась от всего своего чистого сердца, чтобы Господь послал ей хоть ещё одно свидание с ним. Только надежда на встречу и поддерживала её все эти мучительно трудные дни.

Прошла неделя, и, хотя ушиб на ноге уже зажил, Мириам быстро чахла: она, как цветок, не могла жить во тьме. Дважды она умоляла дядю, чтобы ей позволили подойти к выходу около скалы, где она могла бы подышать свежим воздухом и полюбоваться благословенными небесами. И дважды он отказывал: слишком опасно, хотя местонахождение их убежища и держится в тайне, двое-трое беглецов всё же сумели отыскать входы в катакомбы, а их вполне могли заметить.

   — Ладно, — в конце концов сдалась Мириам и медленно побрела обратно в свою каморку.

Нехушта обеспокоенно посмотрела ей вслед.

   — Боюсь, что без свежего воздуха она скоро умрёт. Неужели нет никакого сколько-нибудь безопасного выхода?

   — Только один, — ответил Итиэль, — но я не решаюсь им воспользоваться. Лестница от водохранилища ведёт в башню, оставшуюся от древнего царского дворца. Вход в неё вот уже много лет замурован, чтобы там не устроили себе притон воры. Никто не может взойти на эту башню, в военных целях она не используется, ибо не возвышается над крепостной стеной; там она могла бы посидеть в безопасности, видя дневное небо, но я опасаюсь туда её пускать.

   — Придётся рискнуть, — ответила Нехушта. — Отведи меня на эту башню.

Итиэль отвёл её в пещеру, где помещалось водохранилище, оттуда по лестнице в небольшое сводчатое помещение с потайной дверью, сделанной из того же камня, что и стены; поэтому, когда дверь закрывали, никто не мог догадаться, что за ней лежит проход. Из этой старой кладовки — именно для этой цели и предназначалось, видимо, помещение — уходила вверх ещё одна лестница, упиравшаяся в глухую, как казалось, стену. Подойдя к ней, Итиэль сунул плоскую железную отмычку размером около фута или более в щель, поднял щеколду и нажал, после чего открылась каменная дверь высотой и шириной с человека и толщиной в целый ярд. Нехушта втиснулась в образовавшийся проем, Итиэль последовал за ней.

   — Смотри, — сказал он, отпуская камень, который тут же бесшумно затворился; теперь позади них, казалось, была сплошная стена. — Эта каменная дверь неплохо подогнана. Входить в неё без железной отмычки было бы рискованно. Вот щель, через которую можно её открыть.

   — Кто бы здесь ни жил, он надёжно укрывал свои запасы воды и продовольствия.

Башня была квадратной формы, сорок на сорок футов, с массивными стенами. Вход в неё, как сказал Итиэль, был замурован много лет назад, чтобы туда не могли проникнуть воры и бродяги. Высотой она была около ста футов, крыша давно уже прогнила. Но лестница, которая вела к четырём каменным галереям, уцелела. Когда-то, возможно, в башне были деревянные перекрытия на каждом этаже; если и так — от них ничего не осталось: сохранились лишь каменные галереи с перилами. Лестница, ведущая наверх, была хоть и узкая, но вполне безопасная и удобная. Отдыхая после каждого пролёта, Итиэль и Нехушта наконец добрались до галереи, которая находилась внутри башни, в десяти футах от самого её верха. Выглянув в стрельницу, Нехушта увидела, что внизу, словно развёрнутая карта, простирается Иерусалим с его окрестностями. Но так как время было уже вечернее, они спустились обратно. У подножия лестницы Итиэль дал Нехуште железную отмычку и показал, как поднимать щеколду, чтобы открыть потайную дверь, которая захлопывалась сама.

На другое утро, ещё до того как вверху, над землёй, взошло солнце, Мириам разбудила Нехушту. Та пообещала ей, что в этот день её отведут на старую башню, и столь велико было её желание подышать свежим воздухом и увидеть голубое небо, что в ту ночь она почти не сомкнула глаз.

   — Потерпи, госпожа, — увещевала её Нехушта, — потерпи. Мы не можем взойти на башню, пока ессеи не совершат обряд поклонения солнцу, который в этой чёрной дыре они блюдут ещё ревностнее, чем когда бы то ни было прежде.

Завтракать Мириам наотрез отказалась, но ей всё же пришлось подождать, пока Итиэль не отвёл её в кладовую. Потайная дверь там была открыта, ибо закрывали её только в случае опасности. Пройдя через неё, они подошли к монолитной двери; Итиэль ещё раз показал им, как её открывать. И вот они уже в самом низу массивной башни. Увидев над собой багровое от утренних лучей небо, Мириам захлопала в ладоши и закричала.

   — Тише, — сказал Итиэль. — Стены эти очень толстые, и всё же в Иерусалиме, этом гнездилище тысяч несчастий, отнюдь не безопасно кричать от радости; в каменной кладке может оказаться трещина, кто-нибудь услышит твой голос и начнёт тебя искать. А теперь идите за мной.

Они взобрались на верхнюю галерею, откуда через бойницы можно было осыпать нападающих камнями и стрелами. Разгуливая по галерее, Мириам останавливалась около каждой бойницы, с нетерпением выглядывая наружу.

К югу лежали мраморные дворы и сверкающие строения Храма; над ним, невзирая на ежедневные сражения, поднимался дым воскурений. За Храмом лежали Верхний и Нижний города — тысячи и тысячи домов, забитых человеческими существами, в них укрывшимися; многие из них, пренебрегая опасностью, праздновали Пасху. К востоку расстилалась всхолмлённая долина Иосафат, за ней высилась Масличная гора с зелёными деревьями, которым суждено было пасть под топорами римлян. К северу — новый город Бецета, огороженный третьей стеной, ещё дальше — скалистые земли. Невдалеке от неё вздымалась могучая башня Антонии — ныне оплот Иоанна Гисхальского и зелотов; к западу же, за широко раскинувшимся городом, можно было видеть башни Гиппика, Фазаэля и Мариаммы, а поодаль — великолепный дворец Ирода. Стены, крепости, ворота и дворцы, столь многочисленные, что их невозможно даже сосчитать, а между ними — ещё более многочисленные узкие улочки. Итиэль показал Мириам весь город; она с любопытством слушала его объяснения, но в конце концов он устал и замолк. Они смотрели вниз на большой рынок и вдаль, на крыши домов, небогатых в этой части города и тянувшихся вплоть до крепостных стен, где возвышалась Старая башня: там укрылось множество людей; они завтракали, встревоженно о чём-то разговаривали и даже молились.

Нехушта коснулась Мириам и показала на дорогу, начинающуюся от Терновой долины, с северо-востока. Она увидела быстро движущееся большое облако пыли; в скором времени сквозь пыль можно было уже разглядеть сверкание копий и доспехов.

   — Римляне! — спокойно сказала Нехушта.

Она была не единственная, кто увидел римское войско, — внезапно на всех крепостных стенах и башнях, на крышах всех высоких домов, во дворах Храма появились тысячи, десятки тысяч голов, — и все они глядели на движущееся облако пыли. Все они безмолвствовали, будто поражённые немотой, но вот далеко внизу, в путанице извилистых улочек, послышался чей-то одинокий голос.

   — Горе, горе Иерусалиму! — возглашал голос. — Горе городу и Храму!

Обе женщины вздрогнули, как, вероятно, вздрогнули многие тысячи людей, заслышавших этот скорбный вопль.

   — Да, — повторил Итиэль, — горе Иерусалиму, к нему приближается сама Смерть!

Дорога пошла по каменистой местности, пыли стало заметно меньше, и уже можно было различить отряды могучей армии, которая везде, где ни проходила, сеяла гибель и разрушения. Впереди шествовали тысячи сирийских воинов, союзников римлян, и тучи разведчиков и лучников, — развернувшись широким фронтом, они защищали основное ядро армии от неожиданных налётов. За ними следовали строители дорог, в чью обязанность также входила разбивка лагерей, вьючные животные с личными вещами верховного военачальника, далее, в сопровождении большого эскорта, ехал сам Тит, его свита, копьеносцы и всадники. За ними везли бессчётное множество устрашающих военных машин; ещё далее шагали трибуны и начальники когорт со своей охраной, окружённые целыми оркестрами трубачей, чьи трубы время от времени бросали громкий вызов врагам, парили Римские орлы, несущие «мерзость запустения»[32], и, наконец, колонной по шестеро, большая, разделённая на легионы, шла армия в сопровождении строителей и конных эскадронов. Замыкали это шествие обозы и десятки тысяч наёмников. На Сауловой горе всё это воинство остановилось и принялось разбивать лагерь. Через час конный отряд в пятьсот — шестьсот человек выехал со стоянки и помчался прямой дорогой в Иерусалим.