Читаем без скачивания Малавита - 2 - Тонино Бенаквиста

Под видом восторгов и комплиментов он принялся за единственный недостаток Бэль. Ее красоту. Ее невозможную, неизменную, чрезмерную, беззастенчивую красоту. Он считал своим долгом сказать о ней все, что думает, — наделить смыслом, а потом этого смысла и лишить.

— Красота любит только саму себя!

Как можно быть таким несправедливым? Бэль никогда не почитала себя за икону. Глядя на себя в зеркало, она единственная не замечала этой светящейся ауры, которую все воспринимали как сияние божества.

— Красивые женщины начинают жить по-настоящему только лет в сорок…

Почему он так тяжело переживает ее красоту, вместо того чтобы наслаждаться и гордиться ею? Чего он боится? Что ему грозит?

— Девочки, которым все время твердят, что они красивые, в конце концов начинают в это верить…

Он несколько раз употребил слово «создание», не умея определить ее иначе, и упрекнул в жадности, с которой она всегда ищет солнце и в конце концов всегда его находит. В заключение своей обвинительной речи Франсуа Ларжильер сказал, что никогда женщина его мечты не станет женщиной его жизни, потому что это неслыханно, этому нет прецедентов ни в реальной жизни, ни в какой другой, потому что это против всякой нормальной логики.

Раздавленная его речью, Бэль молча оделась, хлопнула дверью и, лишь очутившись на улице, расплакалась. Она остановилась у скамейки посреди газона, окаймлявшего угол бульваров Сен-Мишель и Монпарнас, и позвонила капитану Томасу Квинтильяни.

— Я насчет вашего задания, Том. Я согласна.

— Вы не пожалеете.

— Но я хочу что-то взамен.

— Просите все, чего захотите.

— Чего захочу? Правда?

5

Дельрой Перес вошел в аптеку, расположенную в нескольких метрах от его штаб-квартиры на Тилбери-роуд, Ньюарк, штат Нью-Джерси, прижимая руку к уху. Всю ночь он мучился синуситом, с которым не смог справиться ни один врач; то у него глаз горел огнем, то переносицу сжимало будто щипцами, не говоря уже о болезненных точках, от которых сверлило в висках. Но самое ужасное — это левое ухо.

— Такое ощущение, что мне вбивают гвоздь в барабанную перепонку, — сказал он аптекарю. — Нет, даже не гвоздь, а винт. Длинный такой винт, вкручивается, вкручивается в мозг…

Между двумя и тремя часами ночи, за неимением сильных анальгетиков, он съел упаковку аспирина и положил на щеку горячий компресс. Он даже разбудил спавшую рядом девицу и наорал на нее, но ничего не помогло. Теряя последнее терпение, он отправил несчастную в жуткий квартал на поиски дежурной аптеки. И очень удивился, когда она не вернулась.

— Мне очень жаль, но напроксен без рецепта не опускается.

— Да знаю я, черт побери! Но мне же больно! И именно сейчас! Пока я доберусь до какого-нибудь шарлатана, боль перекинется на другое ухо. Мне надо сейчас же принять две таблетки напроксена, и, клянусь головой моей матери, днем я принесу вам рецепт.

Выпив полбутылки водки, он заснул беспокойным сном, но, едва рассвело, проснулся с той же болью. Он выпил кофе, потом его вырвало, и он потащился в аптеку.

— Мне очень хочется вам помочь, но я не могу нарушить правила.

— Это же просто обезболивающее! Что тут может случиться, черт побери! Вы что, думаете, что, выкурив трубку напроксена, я схвачу ружье и уложу двенадцать человек в ближайшем фаст-фуде? Вы этого боитесь?!

В трехстах метрах отсюда, дома у разгневанного человека, произносившего эти слова, лежал шестидесятикилограммовый тюк кокаина, доставленный накануне из Колумбии. Среди прочих причин, по которым он не мог обратиться к врачу, была и встреча с его главным перекупщиком на предмет распределения товара. Половина груза должна была в тот же день отправиться в Нью-Йорк, где десять основных дилеров, специализировавшихся на клиентуре из шоу-бизнеса, уже ждали его прибытия. Химик, которого позвали на встречу, оценит качество товара и назначит цену за грамм. Представитель местного босса Пол «Демон» Дамиано тоже будет там. Беседа обещает быть жесткой, потому что Пол обязательно начнет соваться в обсуждение цен за грамм, чтобы увеличить свою долю, — наглеет с каждым разом, можно подумать, это он — босс.

— Господин аптекарь! Мне срочно нужно лекарство, — сказал он, доставая из кармана пачку свернутых в трубку стодолларовых купюр. — Я готов заплатить в тысячу раз больше, чем они стоят, в тысячу! Черт бы вас побрал! Всего две таблетки — а к концу дня он у вас будет, этот чертов рецепт!

Какая несправедливость, честное слово! Нестерпимую дикую боль можно снять за пару минут, но нет, он будет продолжать страдать и мучиться и терять очки перед этим засранцем Дамиано, и все из-за какого-то тупого, злобного придурка в белом халате, который отказывается продать ему таблетки. Все это не только несправедливо, но и нелепо! Вот оно — избавление, в ящике, стоит протянуть руку! Боль становилась все сильнее, вот уже И коренные зубы включились, а эта падла за прилавком не собирается уступать.

Видит Бог, уж Дельрой знал, что такое страдание. Двадцать лет назад, когда он начинал простым наркоторговцем, молодые люди в последней стадии падения сотнями тянули к нему руки, чтобы получить дозу. Он обирал их, выжимал из них последнее, пока они не умирали где-нибудь в канаве. Он толкал подростков продавать все, что им принадлежало и что не принадлежало, некоторые продавали свои органы или маленькую сестренку — и все ради дозы героина. Дельрой открывал в своих клиентах разнообразные способности: они воровали, убивали, грабили — лишь бы выйти из ломки, перестать страдать.

— Слушайте, я не уйду отсюда без этих таблеток. Мне плохо, черт вас дери, как вы не понимаете?!

Пока аптекарь приводил для убеждения клиента новые доводы, в заднем помещении его жена уже набрала номер девятьсот одиннадцать и диктовала инспектору полиции свой адрес — такие звонки ей приходилось делать по два-три раза в неделю. Минут через пять, в тот самый момент, когда Дельрой опрокинул стеллаж с пастилками для горла, в аптеку вошли два человека в синей форме. Против всякого ожидания, они не стали забирать возмутителя спокойствия, а обратились к аптекарю.

— Вы что, не видите, что этому человеку плохо?

— …?

Позабыв про боль, Дельрой уставился на них с тем же изумлением, что и аптекарь.

— Сейчас же выдайте ему лекарство! — приказал сержант.

— Как вы можете оставлять человека без помощи в таком состоянии? — добавил его коллега, как будто больно было ему.

За тридцать лет работы аптекарю и его супруге нередко приходилось вызывать полицию. Поводы были разные: наркоманы в состоянии ломки, торговцы амфетаминами, подростки, жаждущие острых химических ощущений, разнообразные налетчики, — и ни разу полицейские не принимали сторону нападавшего, попирая законы американского аптечного дела.

— Но я не имею права, господин полицейский…

— На этот раз вам придется сделать исключение, я уверен, что этот господин обязательно принесет вам рецепт до окончания рабочего дня. Верно?

Оправившись от первого удивления, Дельрой и правда поверил, что коп, оказавшийся человечнее тех, с кем ему приходилось сталкиваться раньше, просто пожалел его. Впервые в жизни ему не пришлось врать — за него все сказала боль, и люди проявили сострадание к его мукам.

Через полчаса, благодаря неожиданному вмешательству копа, боль улеглась, и Дельрой снова почувствовал себя вполне в форме, чтобы встретиться со своим химиком и дать отпор Полу Дамиано.

Не успели переговоры начаться, как в ангар ворвались шесть агентов DEA, с автоматами и в бронежилетах, под предводительством агентов ФБР Тимоти Ферлонга и Брюса Рикмана, которые следили за Дельроем последние семьдесят два часа и ждали начала мероприятия, чтобы накрыть всех. Тем же утром Ферлонг и Рикман, сидевшие в машине у аптеки, в последний момент перехватили двух патрульных полицейских, которые, возьми они Дельроя, завалили ли бы всю операцию.

— Вы дадите ему все, что он просит, — сказал тогда Рикман, — и если ему захочется запить таблетки чаем «эрл грей», вы пойдете и принесете ему этот чай, понятно?

Ни один из двух копов не осмелился бы связываться с ФБР и тем более рисковать завалить целую операцию, но им пришлось призвать на помощь всю свою выдержку, разыгрывая сценку перед ошарашенным аптекарем и его женой.

Дельрой, в наручниках, сразу понял, что его сдали.

— Кто? Кто этот сукин сын? — спросил он агента Ферлонга, зачитывавшего ему его права. — Джонни-Джон? Это он, тварь, сдал меня? Или Беллини? Еще одна сволочь… Да, точно, это он — этот мешок с дерьмом!

Пол Дамиано, уверенный, что его заманили в ловушку, решил оправдать свое прозвище «Демон» и в приступе дикой ярости принялся крушить чем попало людей из бригады быстрого реагирования. Троим агентам удалось с ним справиться, но он продолжал выть как дикий зверь, с которого сдирают шкуру, и с этим ничего нельзя было поделать. Химик же, наоборот, все время операции простоял с поднятыми руками и не оказал ни малейшего сопротивления. Он только попросил агента Рикмана поосторожнее надевать на него наручники, потому что он еще не совсем оправился после перелома ключицы и в некоторых положениях ему может быть больно.