Читаем без скачивания «Клуб Шести» - Максим Веселов

Теодора затошнило ещё больше, и закружилась голова. Он вынул холодную бутылку пепси, немного освежился. Неужели страна так и бросила на произвол судьбы всех этих несчастных, заставив их побираться по электричкам? А пенсии? А льготы? А пособия? Малы? Так малы, что жить нельзя? Жить и работать нельзя? Стоп… целыми днями шарахаться по электричкам, это, простите, та же работа, только более «пыльная», чем безногому обучиться на сапожника, а музыканту петь в кабаке. А дауну – клеить марки на почте. А неграмотной девушке – посуду мыть в кафе или готовить там же. Та же работа. Только… только… более оплачиваемая такими простаками, как я? Едр-рит-т ту медь!

– Я дебил,- грустно резюмировал Теодор, повернувшись к АВ.

– Дурак, понявший, что он дурак, уже далеко не дурак! – был ответ.

– Но ведь это всё ложь!

– Это спектакль, Теодор Сергеевич, и пьесу я бы назвал – «Сказка о потерянном времени». Но, это, кажется, у кого-то уже было.

– Лучше «О потерянной жизни».

– М-да, а отчего бы и нет? Хорошее название. Кстати, фенит аля комедиа, мы приехали. Вот и наша гора. Уважаемые дамы и господа товарищи! Приятного вам землеройства и плодоносного сезона!

Кто-то простодушно хохотнул, кто-то скривился, и, «под прицелом пристальных глаз» двое чудиков покинули электрический теловоз.

Природа живёт по своим законам. Когда в городах уже кипит жизнь, в тайге ещё не сошёл утренний туман. Его колыхающаяся вата скрывала вершину, поэтому восходящие не имели возможности узреть в начале пути самую цель своего восхождения.

Теоретически направление было известно. Пошли на север. Тут же выяснилось, что на Воробье ещё никто из них небыл. Не беда. Наша нигде не пропадала, а где и пропала, об этом не известно остальным, и наполняет их уверенностью.

На тропинке из тумана появился фантомный «прохожий». Старичок шёл без ожидаемого в данном случае лукошка и вообще без поклажи. Гулял? В тайге? Нормальный ватник неизвестного года происхождения, традиционный треух на косматой и засаленной голове, не хватало «козьей ножки» в зубах.

Спросили, мол, где Воробей?

Старик пожевал пустым ртом и махнул за спину, мол, там. Туда и пошли. Впрочем, туда и шли. Теодор не раз оглянулся на старика, тот стоял на тропинке и смотрел им в след, взгляд, впринципе, ничего не выражал, вообще ничего, но – старик не двигался и смотрел. Тропинка была нехоженой, видимо, грибники проложили. Молодой папоротник тыкался упругими стрелами в коленки, вездесущая паутина постоянно лезла в лицо и липла к одежде. Тишина. Вековая. Первозданная. Столпы могучего кедрача скрывали свои верхушки в тумане, пышный ельник делал невидимым всё окружающее пространство. Тайга. Лианы киш-мыша на кедрах как волосатые канаты, словно лесной народ специально развесил их здесь, что бы по мановению главаря, вмиг, враз нападать на усталых путников, со свистом и воплями слетая по лианам с неба и единым взмахом ятагана срубая удивлённые головы колонистов.

Тропинка не баловала путников неприхотливостью. Ежесекундно, тяжёлые ветки кедрача силились изловчиться и со свистом залепить пощёчину, оцарапав нежные городские ланиты, так избалованные безопасной бритвой и кремами после бритья.

Кусты прятали тропинку, не давая сосредоточиться на благости первозданной тишины, заставляя участвовать в процессе восхождения не только ноги, но и голову. Да и ногам доставалось всё больше и больше, «это вам не Аргентина»… в смысле, асфальта тут нет, всё больше камни да колдобины. Наконец, тропа окончательно обезумила и принялась расходиться перепутьями то на две, а то на три тропинки, каждая из которых вела, ну, абсолютно незнамо куда.

На первом же перепутье, то есть, у первой же развилки, Теодор пришёл в полное замешательство. Старичка теперь поблизости небыло, подсказать правильную дорогу, в понимании художника, в такой туман им никто не мог. Но. У АВ было собственное понимание, и кто-то тайный, кто, видимо, всё-таки, понимал. С выпученными глазами и без единой мысли оценки в голове, художник наблюдал, как АВ вынул пятачок, и, швыряя монетку на дорогу, выбирал на распутьях ту тропу, на которую выпадал «орёл». Слов у Теодора не находилось, что бы комментировать инфантильность товарища, своего решения он так же предложить не мог, поэтому просто молча соглашался продолжать путь, коий указывала монета и сложная фраза, сопровождавшая каждый полёт пятачка. Теодор расслышал «Кармапа ченно», должно быть, это была какая-то древняя мантра, или заклинание, в общем, некий тарабарский язык, на котором АВ просил неких духов помочь им с выбором трассы.

Что ж, замечательный способ проверить слуховой аппарат духов, вместе с их наличием, как таковых. Наличием самих духов, разумеется. Атеист ликовал в уме Теодора и ждал развязки, что бы, промахнувшись мимо вершины, сказать сакраментальное: «Ну вот, неча было к мракобесию обращаться, надо было просто взять с собой банальный компас!» А так как в туман не только дороги не видно, но и самой цели путешествия, то непонятно было, сколько ещё карабкаться, и когда появится час возмездия, то «головной атеист» художника вскоре сник и уступил голову другим мыслям и эмоциям.

Вдруг вспомнилась мама. Как он видел её из коляски. Они остановились на площади, мама кого-то ждала и разговаривала с ним, сюсюкалась, поила соком из соски. Он не понимал слов, но ощущал, что всё хорошо и так будет ещё долго. Почему-то мама ему не вспоминается молодой женщиной, ведь ей тогда было каких-то 33-и… Она помнится ему фундаментальной защитой, этаким озоновым и кислородным слоем вокруг земли, который при всей своей нежности не пропустит к земле ни один метеорит, кроме, конечно, уж очень крупных… Потом подошёл папа, он курил. Та же история.

Папа тогда был моложе его самого нынешнего, а помнится ему панцирем и стержнем, вокруг которого всё вертится не торопясь и по расписанию.

Девочка Алёна. Они держались за руки в детском саду и все взрослые умилялись.

Школьная «забастовка» против пионерских галстуков, организованная им самим. Они тогда были на пике полового созревания и красные ошейники их сильно смущали, когда комсомольские чёрные поводки на шее, наоборот, казались эталоном взрослости. Ох, как свеж был тогда мир… Как щемило в груди в моменты фантазий о днях грядущих. Как сладостно такое неведение. Как тяжело теперь знание. Даже и не само знание, а именно способность мыслить логически, прогнозировать и выстраивать ситуации и ходы наперёд. Вот идёт перед тобой девушка и её попка красивее и захватывающей любой картины Дали, и вот уже хочется её догнать и пригласить в кафе, и вот уже… понятно, что зовут её Таней или Аней, и она не знает, «куда ударение влепить, толи на поняла, толи на поняла», а потом она привяжется и расскажет про свою нелёгкую жизнь, а потом станет ревновать и переживать, а потом… да пошла она со своим потом! И она идёт, идёт дальше, вместе с не начатым «потом» и своей фантастической попкой. Уходит, и Теодор провожает её грустными и умудрёнными опытом глазами.

Жутко болят колени. Кажется, что в суставах испаряется или загустевает жидкость-смазка, ступни тоже пышут жаром, ломит спину. Едва заметный перегар от выпитого вчера, выходит потом. Затекла шея.

К восхождениям надо готовиться…

Тренироваться. Ну, это, зарядка там по утрам, приседания.

Вспомнилась каморка в музее. Кого только не было у него в гостях, кто только не забредал на огонёк к одинокому (или, иной раз, не очень одинокому) художнику!

Были поэты, которые теперь продают трубы и газ в таких же трубах, были «братья по холсту», многие «теперь уж далече», были… много их было. Рокеры, в коже и с антисоветскими песнями… их лихо «поимели» демократы, приглашая петь на своих митингах злые песни. Демократы теперь в кожаных кабинетах, а рокеры, глоткой пробивавшие им мандаты, в лучшем случае продают теперь рекламные слоганы и пишут нехитрую Музычку для мобильников.

Море вспомнилось. Плыть в ластах, с маской и трубкой, разглядывать морское дно, звёзд, рыбок и разбегающихся крабов… Солнце. Загар, расплавляющий кожу. Волейбол на песке. И у девушек грудки так и переливаются при прыжках. Им это самим нравится, и они стесняются. Краснеют и с удовольствием продолжают прыгать. Мясо на шампурах, особенный запах шашлыков. Соль на губах. Голым купаться ночью в морских искрах. Заходишь в воду, и светящиеся моллюски шлейфом искр под водой пляшут свой ирреальный танец. Серебряная дорога от луны блестит до самого горизонта. Даль непомерная впереди, о ней не хочется думать, лишь бы ещё немного созерцать первозданность природы, чувствовать себя её частью. Не знать о времени и смерти. Но смерть ночью у моря не страшна, она такая же часть природы, как и этот шелестящий у берега штиль.

Дико кусают комары. Паутину приходится пластами снимать с лица, как маску. На уроках анатомии в школе не врали – скелет у человека есть. Теодор сейчас мог «увидеть» каждую свою косточку, позвонок или сустав, весь остов наполнился усталостью и болью. Ноги продолжали механически передвигаться, но что-то подсказывало, что скоро будет сбой и всё сооружение под названием «Теодор» рухнет носом в папоротник.