Читаем без скачивания Разрозненные страницы - Рина Зеленая

И снова прощание. И снова вперед, вперед! Сегодня ехать всего двенадцать километров. Это значит – верных пятьдесят. Особенно если сообщают о километрах летчики: они всегда считают по прямой.

И снова горы. И опять горы. Сколько же их еще впереди? Как мы жаждали вырваться наконец на равнину. Довольно Карпат!

Но вот наконец настал тот час, когда после долгих дней и ночей пути, перевалов, взорванных дорог, пробок, пропастей и обрывов Карпаты позади. Как мы все кричали от радости, когда увидели долину, залитую лунным светом, и помчались не вниз, не вверх, а прямо-прямо по ровной дороге, а горы отодвинулись и стали на горизонте просто как красивое дополнение к пейзажу.

И вот мы у летчиков: празднуем годовщину Октябрьской революции. И генерал Нанейшвили за завтраком угощает нас настоящим кавказским шашлыком. А подойдя к окну, мы видим, как, сидя рядами на длинных фурах, едут крестьяне, с красными флагами, детьми, зонтиками, с красными бантами на рукавах и лентами в гривах лошадей. Едут чинно в своих ярких, праздничных костюмах, в белых толстых куртках с карманами, вышитыми цветной шерстью, в пестрых свитерах, в красных, синих юбках, зеленых, розовых фартуках и разноцветных платочках. Они приветствуют нас, машут руками и бесконечной процессией едут на городскую площадь, на праздничный митинг, на первый митинг освобожденного города.

И вот работа закончена, мы собираемся обратно в Москву. За эти месяцы мы приобрели много друзей среди вас, дорогие воины! Не забывайте, ждите писем, отвечайте на них. Воспоминания об этих днях будут согревать нас и помогать в работе.

Капитан Волков! Вы помните, как везли нас на концерт, уверяя, что это всего пятнадцать минут езды, и как мы проехали 170 километров, как «форсировали» восемь речек, и, когда через три с половиной часа мы добрались в вашу часть и дали концерт, после этого мы «не вернулись на свою базу», так как вы заявили, что машин нет, то есть машина есть, но она не в порядке, а главное, нет фар, а без фар вы не можете нас отпустить по такой дороге ночью. А утром, после того как весь вечер мы оставались с вами за столом и поговорили обо всем и выпили за победу, выяснилось, что и машины, и фары в отличном порядке. И хоть тяжело было нам после бессонной ночи (в холодном штабе на полу, на соломе) мчаться обратно через реки и горы, но ведь мы знали, что не о себе вы думали, а о бойцах и командирах резерва, набирающих силы после ранений.

Милые друзья из истребительного противотанкового Краснознаменного ордена Суворова полка!

Мы не забудем, как вы обогрели нас, как выкупали в настоящей горячей ванне в докторском доме, где после концерта мы сидели у рояля и пели для вас столько, сколько вы хотели. Мы хорошо помним номер вашей полевой почты – 70461.

В том же сорок третьем году, когда мы (театр под руководством А. Райкина) были под Новороссийском, побывали мы еще у генерала Петрова Ивана Ефимовича, правда, всего несколько часов. И так получилось, что начали петь ему песни. Мы их певали иногда во время переездов или когда долго ждали чего-нибудь. Мы – актриса Рома Ромма (это псевдоним, он придуман мной), балерина Н. Мирзоянц и я. Иван Ефимович Петров – удивительный человек. Мало пришлось побыть с ним, но все годы помню его дорогие сердцу слова о нашей работе. Так немногие умеют сказать. А песни наши, простые, задушевные, он слушал, будто это концерт. Пели мы на три голоса:

Течет речка по бере́жку,Бе́режка не сносит.Казак молодо́й, моло́дыйКомандира просит…

И еще:

Под ракитою зеленойРусский раненый лежал,Он к груди своей пронзеннойКрест свой медный прижимал.

Кровь лилась из свежей раныНа истоптанный песок,Над ним вился черный ворон,Чуя лакомый кусок.

Ну, кто эту песню помнит, тот знает – там и мелодия, и слова на редкость хороши.

А когда мы уезжали из 18-й армии и Иван Ефимович прощался с нами, он так нас тепло благодарил, что мы поняли, как он был взволнован и всей встречей, и этими песнями.

Может быть, мы не сумеем удержать в памяти все места, даты, встречи, имена, рукопожатия, лица, но то, что уйдет из памяти, навсегда останется в сердце.

Гроза

Когда я была маленькой, я страшно боялась грозы. Раскаты грома и блеск молний наводили на меня ужас. Я плакала, готова была залезть под стол, под кровать, если рядом не было мамы или взрослых добрых людей, возле кого можно было спрятаться, сжаться в комок и зажмуриться. Мои ровесники только посмеялись бы надо мной: они во время грозы носились по двору и вопили от восторга.

Но удивительно, что с годами это не прошло. Даже находясь под крышей, у себя дома, я так же готова была во время сильной грозы спрятаться под диван и не находила себе места.

Много-много лет спустя, когда я была совершенно взрослая, пожилая актриса, мы приехали на гастроли в Сочи. Меня поместили в прекрасный номер гостиницы, окна и балкон которого выходили прямо на море. Вечером началась гроза. Гроза была настоящая, прямо показательная: море ревело, гром гремел, молнии сверкали, даже зажмурив глаза, я видела их блеск, и сразу – страшные удары грома, как канонада.

Я заперла балконную дверь, задернула занавеску, чтоб море не ворвалось в комнату.

Сижу одна, терплю. Всех нас, актеров, приехавших сегодня, разместили на разных этажах. Думаю: к кому бы пойти посидеть, пока гроза? Потом вышла в коридор – там тоже страшно. Уже поздно. Вдруг вижу – идет Яхонтов откуда-то. Я сразу окликнула его. Так глупо, даже объяснить трудно, что боюсь, не могу быть у себя в номере. Не успела я спросить Яхонтова, где он поместился, как он говорит в восторге:

– Как у вас здорово! Море бушует под самым балконом! А у меня окна выходят на ту сторону, почти и не слышно ничего.

Ну, тут я, разумеется, предложила ему немедленно поменяться номерами. Яхонтов, во-первых, удивился: такой номер с балконом, о котором все мечтают! А во-вторых, не поверил, что мы сейчас, ночью, будем переезжать. А в чем дело? Подумаешь – переезжать! Взять наши чемоданы да и перенести.

Слава богу, он все-таки согласился. И я, будто потерпевший кораблекрушение, перешла, вернее, вылезла из бушующего моря на твердую сушу. Даже молнии тут не так блистали.

Потом гроза прошла, и я спала спокойно. А утром схватила чемоданчик и побежала по коридорам в свой красивый номер, чтобы с балкона увидеть сияющее синее море, которое еще ворчит недовольно, но готово успокоиться совсем.

Яхонтова уже не было. Видно, ушел купаться или учить все бесконечные страницы и строчки, которые он читал со сцены, – Маяковского или Пушкина. А у меня на столе лежали его стихи:

Я поменялся шумом волнС Риночкой Зеленой… – и т. д.

Я вернулась обратно в яхонтовский номер, который теперь стал моим и без балкона.

Потом, как и раньше, мы с В. Яхонтовым долгие годы были добрыми товарищами. Его выступления по радио (в концертах, где мы выступали вместе, из-за кулис слушать было почти невозможно) я слушала всегда внимательно, восторгаясь его тонким актерским мастерством. Как-то при встрече Яхонтов напомнил мне ту грозу, и мы оба посмеялись.

А потом было так. Прошло еще сто лет, и я в бригаде актеров была на 4-м Украинском фронте, в Карпатах. Побывали у пехотинцев, летчиков, артиллеристов, и вот мы у танкистов. Когда попали туда, сначала показалось, что мы здесь не нужны: так сурова и неприютна была обстановка. Но, побыв в полку три дня, слушая рассказы танкистов, наблюдая их жизнь, мы поняли, какая нежность к людям в этих мужественных сердцах. Здесь нет ни одной женщины. Да и не всякое мужское сердце выдержит все это, не дрогнув.

Была как раз годовщина полка, с боями пришедшего сюда от самого Сталинграда. Был бал на чердаке огромного здания (кордон на границе Польши и Чехословакии), отбитого три дня тому назад у немцев. Был концерт, как в Колонном зале, хотя на чердаке колонна была только одна – поддерживала кровлю. Было торжественно и весело, играл оркестр, и танкисты танцевали друг с другом до утра, нежно прижимая к себе кто усатого майора, а кто сержанта Сашу.

Командир полка Фома Игнатьевич, которого все с любовью зовут батькой, разглаживая седые усы, рассказывал нам о подвигах, совершаемых танкистами ежедневно. Звезды и ордена украшали их груди. Оркестр все играл и играл вальс, совсем как в Москве, и в такт попадали залпы наших батарей и глухие разрывы где-то далеко, у переднего края.

Спали мы в палатках. Хотя уже стояла осень, но холодно еще не было. Утром проснулась от страшного грохота. Как человек бывалый, сразу подумала: наступление продолжается, идет артподготовка. Выползаю из палатки на поле. Стоит часовой, немолодой солдат. Лицо перекошено – огромный флюс раздул щеку (потом я случайно выяснила про этого солдата, что у него были выбиты все зубы, остался один, и вот от этого одного – флюс).