Читаем без скачивания Страус – птица русская (сборник) - Татьяна Москвина

Вот чего нет совсем в Олеге Басилашвили, так это духа тяжести. Его блестящая артистическая легкость совсем не от легкомыслия – этого нет и в помине. Басилашвили – образованный, умный человек, серьезный и ответственный гражданин. В Петербурге знают, как непримиримо актер относится к уничтожению исторического центра города и сколько высокопоставленных врагов он себе этим нажил. Нет, легкость, которая сопровождает его творчество, – сродни полету стрекозы или бегу ручья. Эту божественную легкость излучает творение, которое получилось, вышло удачно и в хорошую минутку.

В такую хорошую, удачную минутку, видимо, Создатель задумал Басилашвили, и он – получился. И эту веселую, радостную легкость удачного творения ничто не вытравило из натуры актера! Зритель по-прежнему рефлекторно улыбается, завидев его на сцене и экране. Любуется. Любит, даже когда ворчит придирчиво, что-де «Басик сегодня разленился…».

Поздравляя Олега Басилашвили с юбилеем, выскажу два пожелания: во-первых, очень бы хотелось увидеть актера в новой комедийной роли. А во-вторых, тревожит отсутствие большой полноценной книги о нем. Несправедливо!

Молодец

24 мая поэту Иосифу Бродскому, лауреату Нобелевской премии по литературе, исполнилось бы 70 лет. Череда юбилейных фильмов о поэте на короткое время вернула телевидению забытый образ – образ профессионально умного человека.

Иосиф Бродский прожил две жизни или, можно так выразиться, сыграл две роли.

Роль гениального русского поэта и роль блестящего американского интеллектуала. Обе роли он сыграл великолепно, потому что был разнообразно талантлив, умен и вменяем. А это редкость среди русских поэтов.

Холодная, хрустальная чистота его жизни поразительна. Человек не совершил ну ни единой глупости в жизни! Не ввязывался в политику, не примазывался к власти, не увлекался никакими людоедскими философиями, не боролся с Богом, не бегал на дуэли из-за ничтожных баб, не пил запоями. Женился – и то с умом.

Полный молодец!

Единственное, что удручает, – это то, что после четырех инфарктов, имея маленькую дочь, Бродский продолжал отчаянно курить. Но это прискорбное небрежение здоровьем – одна из плачевных привычек молодости. В 60-е годы в литературной среде было принято убивать себя с размахом и дружными компаниями.

Мне приходилось встречать мнения, что Иосиф Бродский, при всей гениальности, не был по-человечески привлекателен, отпугивал высокомерием и эгоцентризмом. Думаю, тут все-таки оптическая ошибка – холодные эгоцентрики не получают четыре инфаркта. Скорее всего, гордая повадка Бродского – охранительный панцирь для огромного и богатого внутреннего мира. В конце концов, Божий дар слова надо уметь защищать, и Бродский сумел его защитить.

В юбилейные дни много говорилось о судебном процессе над Бродским («дело о тунеядстве»), о его высылке в Архангельскую область, о фактическом выдворении с Родины. Однако справедливым будет напомнить о сотнях людей, которые Бродскому помогали. Скажем, адвокатом Бродского на пресловутом процессе была знаменитый ленинградский юрист Зоя Топорова (мать известного ныне литературного критика Виктора Топорова). Возможно, благодаря и ее усилиям приговор суда отличался некоторой мягкостью – все ж таки не тюрьма, а вольное поселение. Можно сказать, дракон сонно зевнул, а мог и выжечь огнем.

И какой счастливый ветер надул кому-то в советскую крышу, что отщепенцев вроде Бродского следует отправлять за границу! Он понимал, что жизнь его как русского поэта на этом, в общем, заканчивается. «Кажется, я оставил на Родине свою музу», – пошутил он как-то с грустным изяществом. И умно и достойно вписался в новую ситуацию. Он стал производить не стихи, а суждения – меткие, острые, элегантные.

В Россию он не вернулся, несмотря на усиленные приглашения. Особо коварный план возвращения Бродского умирать именно на Васильевский остров разработал в свое время мэр Петербурга Анатолий Собчак с супругой. По их проекту, поэт должен был поселиться в резиденции на Каменном острове, под легкой ненавязчивой охраной. Но у нашего молодца хватило ума и вкуса не связываться с этой шайкой и не марать себя поселением в хоромах бывших палачей.

Памятник поэту, о котором талдычили в Санкт-Петербурге много лет, разумеется, к юбилею не появился. Да и не появится. Хотя городу Ленинграду вернули историческое название, правит им по-прежнему ленинградский обком партии. Чуть что не в полном составе. Или, во всяком случае, трудно отличить эти физиономии от прежних.

Какой там еще Бродский? Начальникам наконец-то разрешили грабить население без реверансов, по-простому. Тут явно не до памятника знаменитому пожилому еврею, проживавшему до отъезда на ПМЖ за границу по адресу Литейный, 24.

Дом на Литейном давно пошел трещинами из-за уплотнительной застройки рядом. А многочисленные конкурсы на памятник Бродскому успешно завершились чем-то – наверное, денежной премией авторам.

Честно говоря, перечитывая стихи и эссе Иосифа Бродского, я по-прежнему не понимаю, как он здесь оказался и сумел вырасти. Ведь сила дарованного ему слова почти равна библейской. Что ж, хорошо, наверное, чего-то не понимать и надеяться, что чудо такого дара может опять повториться.

Жизнь Бродского производит отрадное впечатление – и недаром прах его лежит на самом красивом кладбище на свете, на острове Сан-Микеле (Венеция). Это значительная, полезная жизнь. Судьба же многих умных людей в России такого отрадного впечатления не производит. Что ж, не всем так везет, как «рыжему Иосифу».

Ветеран молодости

1 июня на 78-м году жизни умер Андрей Вознесенский.

Известие о смерти Вознесенского поступило днем, а уже вечером все главные телеканалы показали фильмы о нем – перемонтировали снятые к 75-летнему юбилею, дело привычное. Радио, Интернет – все мигом отбарабанили про «великого поэта» и «уходящую эпоху» с несколько пугающей готовностью. «Барабан был плох, барабанщик – бог». Разве что один гордый обозреватель «Радио Свободы» счел нужным поведать миру, что Вознесенский не является его любимым поэтом. Ну, на то она и «Свобода», чтобы сообщать нам, несчастным, томящимся в застенках диктатуры, бесконечно ценную информацию.

Как многие истинные жизнелюбы, Вознесенский долго и трудно расставался с жизнью. Еще несколько лет назад Андрей Андреевич был завсегдатаем светской Москвы – в светлых пиджачках, с непременным шарфиком на шее, как будто всегда в приподнятом настроении, доброжелательный и словно немного растерянный. Он старательно вслушивался и всматривался в новую жизнь, вечно готовый отозваться, двинуться навстречу, поймать чье-то милое лицо, заинтересованный взгляд. Он вообще не менялся.

Молодость Вознесенского совпала с чудесным миражом, который выпадает не каждому поколению – с иллюзией молодости вновь зарождающегося мира. Этот новый мир родился в конце 50-х и погиб в диких мучениях примерно к середине 70-х. В нем жили на равных правах космос физиков и Господь верующих, идеалы обновленного социализма и обольстительные прелести «зарубежа», восхищение технологиями и страстная вера в «волшебную силу искусства». Невероятную кашу в головах молодых инженеров-строителей нового мира пронизывала торжествующая музыка слова, и слово это было вручено нескольким людям.

Момент полного совпадения с публикой длился у Вознесенского не год и не два, так что памяти об этом хватило надолго – и ему, и публике. Его неопределенный пафос, жадность к впечатлениям от внешнего мира, пламенная наивность в описании любовных переживаний, страсть к развинчиванию и свинчиванию словесных конструкций – все идеально совпадало с душевной волной, идущей от советских мальчиков 60-х годов. Особенно тех, что корпели в бесчисленных НИИ и КБ. Им тоже до всего было дело, они хотели причастности к сердцу времени, они ощущали себя гражданами мира, и сочинение монологов от имени несчастной Мэрилин Монро (есть такой стих у Вознесенского) не казалось им праздной забавой. Расщеплявшие атом одобряли расщепление слов, «вознесенские» эксперименты над материей языка. А театральность поэзии Вознесенского пришлась впору сразу двум большим режиссерам – Юрию Любимову и Марку Захарову. Эта не-комнатная, не-тихая поэзия была нужна именно потому, что своим шумом и блеском стремилась очертить контуры большого мира, превозмочь русскую затерянность, русское уклонение от столбовых дорог цивилизации.

Так-то оно так, однако в памяти всплывает из Вознесенского что-то совсем не шумное, не парадное. «Тишины хочу, тишины. Нервы, что ли, обожжены?» Великий мираж 60-х, развеянный над русской равниной, остался сиять причудливым, осколочным светом в тех людях, которые его создавали и воспевали.

Они остались девочками и мальчиками, очень ненадежно укрытыми их стареющими лицами. В ходе жизни, правда, кое-что выяснилось четко и определенно – например, что несомненной и огромной ценностью для человека является не хроническое душевно-любовное смятение, а преданная жена. Фантасмагорическая «Оза» Вознесенского оказалась, слава Богу, надежной и верной женщиной, Зоей Богуславской. Она и провела поэта за руку через меняющиеся времена. А испытание миража «нового мира» на прочность было, как водится, по-русски беспощадным: потрескался пафос, пожелтели призывные плакаты, устарела языковая смелость и яростное хватание мира за хвост. Куда-то в рекордные сроки исчез космос – космос как мечта и надежда. Померкли идеи социального обновления, чтоб еще раз вспыхнуть на прощание в середине 80-х, совсем уж прощальным фейерверком. И что осталось поэту?