Читаем без скачивания Улисс - Джеймс Джойс

Он пересек Уэстморленд-стрит, когда мимо прошаркал устало «S» с апострофом. Торговля велосипедами «Ровер». Гонки сегодня. Сколько же лет с тех пор? В тот год когда умер Фил Гиллиган{501}. Мы жили на Ломбард-стрит. А я, погоди: я был у Тома. К Хили я поступил в тот год когда поженились. Шесть лет. Десять лет назад: он умер в девяносчетвертом да все верно большой пожар у Арнотта. Вэл Диллон{502} тогда был лорд-мэром. Обед в Гленкри{503}. Советник Боб О’Рейли вылил себе портвейн в суп еще до того как все начали. И давай Боббоббоб хлебать по зову внутреннего советника. Весь оркестр заглушил. За то что уже нам досталось да будем мы Богу. Милли была еще совсем крошкой. А Молли надела то платье слоново-серое с вышитыми лягушками. Мужского покроя, пуговицы сама обтянула. Она его не любила потому что я ногу растянул в первый день как она надела его. Как будто платье виной. На пикнике с ее хором это было, у горы Шугарлоф. Старому Гудвину цилиндр уделали чем-то липким. Мухам тоже пикник. Потом она уж не носила таких платьев. Оно как перчатка ей всюду было в обтяжку, и в плечах и в бедрах. Тогда только-только начинала полнеть. Ели пирог с крольчатиной. Все на нее заглядывались.

Счастливые дни. Счастливее чем сейчас. Уютная комнатка с красными обоями. От Докрелла, шиллинг и девять пенсов рулон. Купанье Милли по вечерам. Американское мыло тогда купил: бузиновое. Вода в ее ванночке хорошо пахла. Какая смешная она была когда вся в пене. И стройненькая. Сейчас фотография. У бедного папы было ателье дагерротипов{504}. Рассказывал мне про это. Наследственное увлечение.

Он шел по обочине тротуара.

Поток жизни. Как того парня звали что смахивал на священника и вечно проходя косился на наши окна? Слабые глаза, женщина. Снимал в доме Цитрона на Сент-Кевин-пэрейд. Как-то на пен. Пенденнис{505}? Память сдает. Пен..? Правда уж столько лет прошло. Наверно трамвайный шум действует. Уж если он не мог вспомнить как зовут старосту дневной смены которого каждый день видит.

А тенора звали Бартелл д’Арси{506}, он тогда только начинал. Провожал ее домой с репетиций. Самодовольный тип с нафабренными усами. Дал ей песню «Южные ветры»{507}.

Какой был ветер в ту ночь когда я зашел за ней было то собрание ложи{508} насчет лотерейных билетов после концерта Гудвина в ратуше, то ли в банкетном то ли в дубовом зале. Он, и я следом. Листок с ее нотами у меня вырвало из рук, застрял в ограде лицея. Хорошо еще не. Такая мелочь может ей отравить все впечатление от вечера. Впереди профессор Гудвин под руку с ней. Весьма нетвердо ступая, старый пьянчужка. Его прощальные концерты. Абсолютно последнее выступление на сцене. То быть может на месяц{509} иль быть может навек. Помню она хохотала на ветру укутанная в высокий воротник. А помнишь как рванул ветер на углу Харкорт-роуд. Ух! Бр-р! Взметнул все ее юбки, боа обвилось вокруг старины Гудвина, тот чуть не задохся. Она раскраснелась от ветра. Помнишь когда вернулись домой. Мы разгребли угли в очаге поджарили ей на ужин ломти бараньего седла с любимым ее кисло-сладким соусом. Подогрели ром. Мне было видно от очага как она в спальне расшнуровывает корсет. Белый.

С мягким шорохом корсет упал на постель. В нем всегда оставалось ее тепло. А ей было всегда приятно из него высвободиться. Потом сидела на постели почти до двух вынимала из волос шпильки. Милли уютно свернулась в гнездышке. Счастливое время. Счастливое. В эту ночь…

– О мистер Блум, как поживаете?

– О, как поживаете, миссис Брин?

– Что толку жаловаться. Как там Молли? Я ее не видела целую вечность.

– Превосходно, – весело отозвался мистер Блум. – А Милли, знаете, получила место в Маллингаре.

– Да что вы! Ведь это для нее большой шаг?

– Да, она там у одного фотографа. Все идет как по маслу. А как все ваши подопечные?

– На аппетит не жалуются, – ответила миссис Брин.

А сколько их у нее? Кругом вроде никого.

– Я вижу, вы в черном. У вас не…

– Нет-нет, – сказал мистер Блум. – Просто я с похорон.

Теперь целый день так будет, я чувствую. Кто умер, когда да отчего умер. Не отвяжешься.

– Какое несчастье, – сказала миссис Брин. – Надеюсь, это не кто-нибудь из близких?

Раз уж так вызовем у нее сочувствие.

– Дигнам, – сказал мистер Блум. – Из старых моих друзей. Бедняга, он умер скоропостижно. Кажется, сердечный приступ. Похороны были сегодня утром.

Твои похороны завтраПока ты бредешь во ржиТрампам тамтамТрампам…{510}

– Как это грустно, терять старых друзей, – женственно-меланхолически выразил взор миссис Брин.

И хватит об этом. Спокойно, просто: про мужа.

– А как ваш господин и повелитель?

Миссис Брин возвела к небу свои большие глаза. Все-таки это у нее осталось еще.

– Ах, ради Бога, не будем! – сказала она. – Гремучим змеям и тем его стоит остерегаться. Сейчас он сидит вон там со своими кодексами, ищет закон против диффамации. Одно мучение с ним. Минутку, я сейчас покажу вам.

Горячий пар телячьего супа, дух свежевыпеченных сладких булочек, пудингов плыли из кафе Гаррисона. От крепкого полдневного запаха у мистера Блума защекотало в глотке. Собираются делать выпечку, масло, мука высший сорт, сахар из Демерары, или уже отведывают с чайком. Или это от нее? Босоногий мальчишка торчал у решетки, впивая запахи. Пытается притупить грызущий голод. Это ему удовольствие или страдание? Обед за пенни. Вилка и нож прикованы на цепочке к столу.

Открывает сумочку, потертая кожа. Шляпная булавка: с такими вещами надо поосторожней. Может попасть кому-нибудь в глаз в трамвае. Роется. Все раскрыто. Деньги. Хочешь – бери. Они готовы с ума сойти, если потеряют хоть шестипенсовик. Мировой скандал. Муж рвет и мечет. Где десять шиллингов, что я дал тебе в понедельник? Ты что, всех родственничков своих кормишь? Платок замусоленный, пузырек от лекарства. Упало что-то таблетка. Что она там?..

– Наверно, сейчас новолуние, – сказала она. – В это время с ним всегда плохо. Знаете, что он в эту ночь сделал?

Рука ее перестала рыться. Глаза смотрели пристально на него, тревожно расширенные, но улыбающиеся.

– Что же? – спросил мистер Блум.

Пускай говорит. Смотри ей прямо в глаза. Я тебе верю. Можешь мне доверять.

– Разбудил меня ночью, – сказала она. – Ему приснился кошмарный сон.

Несваре.

– Сказал, что по лестнице поднимается пиковый туз.

– Пиковый туз! – изумился мистер Блум.

Она вынула из сумочки сложенную вдвое открытку.

– Вот, прочтите, – сказала она. – Он получил ее этим утром.

– Что это такое? – спросил мистер Блум, разглядывая открытку. – К. К.?

– К. К.: ку-ку{511}, – сказала она. – Кто-то над ним издевается, мол, он спятил. Это стыд и позор, кто бы ни сделал это.

– Разумеется, – сказал мистер Блум.

Она со вздохом забрала у него открытку.

– И сейчас он собрался в контору мистера Ментона. Он говорит, что намерен вчинить иск на десять тысяч фунтов.

Она сложила открытку, сунула ее в свою неприглядную сумочку и защелкнула замочек.

Тот же костюм синего шевиота, что два года назад, только ворс выцветает. Прошли его лучшие времена. Волосы растрепались над ушами. И эта неуклюжая шляпка, три старые виноградные грозди, чтобы хоть малость скрасить. Убогая роскошь. А ведь раньше одевалась со вкусом. Морщинки у рта. Всего на год или около того старше Молли.

Но посмотри, как эта женщина ее оглядела проходя. Жестоко. Пристрастный пол.

Он продолжал смотреть на нее, пряча во взгляде разочарование. Острый суп из телятины и бычьих хвостов с пряностями. Я тоже проголодался. Крошки пирога на отворотах ее костюма; следы сахарной пудры на щеке. Пирог с ревенем и плотной начинкой из разных фруктов. И это бывшая Джози Пауэлл. У Люка Доила, давным-давно. Долфинс-барн, шарады. К. К.: ку-ку.

Переменим тему.

– А вам случается видеть миссис Бьюфой? – спросил мистер Блум.

– Майну Пьюрфой? – переспросила она.

Это я подумал про Филипа Бьюфоя. Клуб театралов. Мэтчен часто вспоминает свой мастерский удар. А воду-то я спустил? Да. Последний акт.

– Да.

– Сейчас по дороге я как раз заходила узнать, не разрешилась ли она уже. Она в родильном доме на Холлс-стрит. Доктор Хорн{512} ее туда поместил. Вот уже три дня схватки.

– О! – сказал мистер Блум. – Я так ей сочувствую.

– Да, – продолжала миссис Брин. – А дома и без того детишек полно. Эти роды у нее очень трудные, мне так сестра сказала.

– О! – сказал мистер Блум.

Его глубокий полный жалости взгляд вбирал ее слова. Язык соболезнующе пощелкал. Це! Це!

– Я так ей сочувствую, – повторил он. – Бедная женщина!

Три дня! Ведь это просто ужасно.

Миссис Брин согласно кивнула.

– У нее началось во вторник…

Мистер Блум тронул легонько выступ ее плечевой кости, предупреждая:

– Посторонитесь немного! Пускай этот человек пройдет.

Костлявая фигура, приближаясь со стороны реки, машисто вышагивала по тротуару, застывшим взглядом уставясь в солнечный круг через монокль на грубой тесемке. Крохотная шапочка обтягивала голову так туго, как будто вжималась в череп. На руке в такт шагам болтались сложенный плащ, трость и зонтик.