Читаем без скачивания Люся, стоп! - Людмила Гурченко

Оператор Михаил Мукасей. В «Гардемаринах» меня снимал оператор Анатолий Мукасей, его папа. Михаил Мукасей. Сын самой красивой женщины-режиссера Светланы Дружининой и Анатолия Мукасея, очень, очень видного мужчины. Сын — высокий, эффектный, с ослепительной улыбкой. Настоящая американская кинозвезда. Должна вам признаться, что впервые в жизни, в тот девяносто третий год, я поняла, сколько мне лет. И что я снимаюсь в общем-то у своих детей. И если эту мысль держать в голове, я ничего не сделаю. Как быть? А никак. Неси свое. Зарази их своим духом. Я знаю, что если живешь «своим», если говоришь своим голосом, если поешь свою тему, то хоть тебе двести лет, тебя будут слушать, к тебе будут тянуться. Уже давно поняла, что ничего не получится, ничего не достигнешь, если станешь обезьянничать. Быть попугаем, фальшивой монетой? Нет! Это просто. Это проходят все на первом курсе института. А быть собой! О, какая длинная дорога… Ну что? Ребята! Пойдемте в мое царство.

Молодой Мукасей меня удивил. И даже не тем, как снимал, — такой эффектной я еще не была и уже никогда не буду, — а как он меня чувствовал, сопереживал. «Жил» со мной в песне синхронно. Вот тебе и молодое поколение. А ведь модно и любимо сейчас совсем другое. Вон, в соседнем павильоне снимают клип с Ликой Стар, — совсем, совсем другая «музыка». Другая, извините, феничка.

Сергею Михайловичу — так зовут человека, который взялся осуществить «Люблю», — очень по душе было все, что я делаю. Странный человек. Непростой человек. Боже мой, какая противоположность тому, с чем я так, казалось бы, счастливо прожила треть жизни. Там прекраснодушные разговоры, здесь чаще молчание. Там поддакивания, здесь редкое: «да, супер». Или тень по лицу, — значит, надо еще думать, искать. Никаких сорок раз в день признаний в любви. Ждешь, ждешь этих признаний. Я так к ним привыкла. Но это ведь другой человек. Он другой! Нет, скажу я вам, очень страшно долго жить в тропиках и враз оказаться на Северном полюсе. Или наоборот. Там ведь все было так сказочно и красиво. И легко. И думаешь, что так будет всегда. И даже не вкрадется чуточка подозрения, что рядом милый лев долгое-предолгое время притворяется нежным и заботливым котенком для того, чтобы однажды совершить безжалостный прыжок.

Нет. Ничего не хочу. Боже сохрани. Страх. Страх. Никто не нужен. А как одной пойти на день рождения, на прием? Ну, раз. Ну, два. А как в гости? А как? А как? А вот звонят в дверь незнакомые люди. Сейчас как-то страшно дверь открывать. Невозможно одной. Уже не студентка ВГИКа. А эти вопросы? «Да неужели? Ведь он такой милый. Ведь он так тебя любил, так смотрел». А про себя: «Ну да, «артистка» задавила милого парня. Ох эти артистки».

Когда я впервые появилась одна на юбилее дорогого Ю.В., а рядом со мной было пустое кресло, ко мне подсела Нина Рязанова, жена Эльдара (небесное царство редкой женщине), и спросила: «Где Костя?» Я ей сказала, что мы разошлись. У нее так побледнело лицо. Не знаю, кому в этот момент было хуже. Это был удар для всех, кто нас знал. Прошло, повторяюсь, около двух лет, а я все раздумывала: как бы я поступила, влюбись бы я в «мужчину с ребенком»? Нет, я не пример. Да, больно, да, жутко, — ушла бы. Но так долго жить на два лагеря, высчитывать «да-нет», это не любовь. Это расчет. Со мной был расчет. В те времена, когда многое было недоступным, запретным, закрытым, я была «светлым будущим». Я свое «отсветила». Времена новые. Теперь свет, который требует другого таланта, — экономического, предпринимательского, рыночного. Он на сегодня самый светлый. Вот только, к сожалению, придраться не к чему. Не гуляю, не пью, не изменяю, черт бы меня побрал, «звезду».

А жизнь продолжалась. Хотелось любить! Да, знаю, опять повторяюсь. Но повторяться буду и буду. Пока буду жить. Долго Сергей Михайлович меня провожал и уезжал к себе. Мы еще чаще и чаще встречались и ходили в Дом кино, или в театр, или в ресторан. Однажды кто-то обронил в мой адрес интонацию, которая всегда меня заставляет сжаться и ответить. Я привыкла отвечать за себя сама. Человек рядом семнадцать с половиной лет умел, присутствуя, с обаятельной улыбкой не входить в конфликтную ситуацию. И впервые за долгие годы борьбы в одиночку я была защищена Сергеем Михайловичем. С тех пор эти люди сразу, еще завидев нас издали, уже улыбаются. Мы потихоньку притирались, привыкали друг к другу. Очень потихоньку, иногда с большим скрежетом. Сейчас он за компьютером печатает эти главы и очень многое обо мне узнает впервые. А ведь всего этого он не мог даже представить. Вот так.

Одесса. Я с мужчиной, — так его называют на улице, на Привозе. И мне до боли в груди захотелось положить голову на его плечо. Самой, добровольно, без просьб и принуждений. Все остальное так улеглось, что и невозможно называть своими словами, потому что… потому что это я знаю сама. Знаю, и все. Он умен, тонок, многое видит наперед, терпелив. Не хочу, чтобы он срывался. Надо очень поработать над собой, своим терпением, учиться беречь хорошее рядом. Многое в себе надо пересмотреть. Очень многое.

Мои выступления ему очень нравились. Я работала с новыми интонациями, новыми мыслями, новой пластикой. С трудом уходила от вчерашнего, от вдруг взрывающихся фантомных болей. И тогда — ужас! Бежать, бежать! Хоть из Америки, хоть из Минска, не важно — бежать! Из-за неточно оброненного им слова — охватывал ужас. Нет, нет и нет! Я больше не перенесу повтора, не выдержу, не хочу жить! Бежать, бежать! Куда? Не важно! Куда-то, куда-нибудь, лишь бы… О, как мне хотелось, чтобы самолет разбился, разлетелся, разметался в клочья. Чтобы ничего от меня не нашли. Чтобы не лежать в цветах, одетой в глупый наряд. И будут все заглядывать: да, жаль, еще совсем неплохо выглядит. А вы помните, какая она была в «Карнавальной ночи»? Ну, просто лапочка…

Бежать! О, я понимаю, как со мной было трудно, да просто невозможно. Сколько же этот человек принял на себя чужого, от той жизни. Но я ничего не могла в себе изменить. Ничего. Время, время, оно еще не вышло. Какой я ему досталась? Злой? Ненормальной? С желчностью ответов? Ни то и ни другое. Но и то и другое. Ох, как было со мной непросто иметь дело. Подозрительность. Подозрительность в кубе. Это не каждый выдержит. А что делать? После всего того я всегда держалась настороже.

В девяносто пятом году пригласил меня в Театр сатиры Шура Ширвиндт подыграть ему в его театральном бенефисе. Согласилась сразу. Пьеса Эдварда Радзинского «Поле битвы после победы принадлежит мародерам». Пьеса не новая. Она прошла по театрам под названием «Спортивные игры восемьдесят первого года». В то время я ее не видела, но шум вокруг был большой. Радзинский для Шуры дописал два небольших акта. Таким образом, получилась пьеса о восьмидесятых, девяностых и сегодняшнем, 2000-м, временах. Пьеса идет уже пять сезонов с неизменным успехом. Автор фантастически предугадал события будущих лет. И каждый спектакль, когда Шура Ширвиндт говорит: «Потревожьте их, только точечно, чтобы мирное население не пострадало» — в зале замечательная реакция, что бы в это время за окном ни происходило. В пьесе семейная жизнь, вывернутая наизнанку, находит нового и нового зрителя. Иногда, когда в конце спектакля мы выходим на поклоны, — в зале одна молодежь.