Читаем без скачивания Темная материя - Юли Цее

Я вижу в ваших глазах удивление. Хочу удивить вас еще больше: спор о множественных вселенных меня совершенно не волнует.

Вы даже бровью не повели, господин комиссар? Крепкий же вы орешек! На допросе… Помню, помню!.. Это — опрос, а не допрос. На допросе полагается рассказать все, ничего не утаивая, так ведь? Я расскажу вам, чем я действительно занимаюсь. При беглом просмотре содержимого моего письменного стола (чай «Йоги» — неплохой предлог) вы не угадали ни одного из тех духовных преступлений, которые совершаются за ним ежедневно.

Итак, занесите в протокол мое признание: я — ученый-естественник, но не материалист. Кто я такой, я сам еще не знаю. Во всяком случае, в моем понимании не только время и пространство, но и сама материя является продуктом производственного товарищества Сознание-и-Разум. Мой мир состоит не из предметов, а из сложных процессов. Все состояния и формы протекания процессов равновременны и потому существуют вне времени. То, что мы видим, — это лишь отдельные картинки. Кадры кинопленки, которая прокручивается проектором времени в нашем мозгу. На этих кадрах действительность предстает перед нами как танец конкретных вещей.

Попробуйте такой эксперимент, Шильф: возьмите фотоаппарат, станьте на крыше высотного дома, установите выдержку в несколько секунд и сфотографируйте уличный перекресток. Что вы увидите на снимке? Огни машин и трамваев, причем в виде прямых или волнообразных линий. Сеть из линий. Чем длительнее будет выдержка, тем гуще окажется сетка линий.

А теперь возьмите эту чашку. Представьте себе, что вы можете с огромной высоты сделать ее снимок с выдержкой в миллион лет. На карточке вы увидите не чашку, а непроницаемо плотную сеть. В середине будет светлое пятно с расплывчатыми краями в том месте, где образуется в земле каолин. Вокруг — следы людей, которые добывают каолин и делают из него фарфор. Появление чашки, ее перемещение, ее использование, ее распад. Возвращение ее составных частей в круговорот веществ. Увидим мы также — поскольку находимся где-то вверху и смотрим вниз с колоссального расстояния — всю историю людей, участвовавших в изготовлении и использовании чашки, от их появления на свет до смерти и распада. Еще туда добавятся филигранные сеточки-связи существ и предметов, так или иначе контактировавших в свое время с людьми, причастными в прошлом, настоящем или будущем к существованию этой чашки. А также предков и потомков этих людей и так далее. Вы увидели бы, что эта чашка, преодолевая границы времени и пространства, связана решительно со всем, поскольку решительно все является частью одного и того же процесса. А если бы вы могли установить на фотоаппарате бесконечную длительность экспозиции и снимать с бесконечного расстояния, вы увидели бы реальность такой, какая она есть в действительности. Полное растворение всего вне времени и пространства. Плотно сотканный прикроватный коврик перед ложем несуществующего Бога. Аминь.

Вы еще тут? Вы слышите меня? Я не хотел вас напугать. У вас болит голова? Дать таблетки?

Конечно, уже отпустило, и все опять стало более или менее ничего. Теперь так все время — накатит и снова отпустит. Одна из тех вещей, которые я узнал за последние несколько дней.

Позвольте мне напоследок еще одно замечание. Несколько слов о случайности, при упоминании о которой у вас так загорелись глаза. Если вы, Шильф, как я предполагаю, тоже не материалист, вам следующие соображения, наверное, придутся кстати.

Предположим, что человек оказывается перед реальной действительностью, как будто он, прогуливаясь, остановился на берегу спокойного озера. На глади отражается знакомый мир, все, что происходит на дне, скрыто под водой. И вот под этой гладью плавает коряга, и только две ветки торчат в разных местах из воды. Наш путник не примет это за случайную странность. В соответствии с действительностью он решит, что под водой обе веточки соединены друг с другом. Так, незаметно для себя, он понял, что такое случайность.

Что ж вы к чаю-то даже не притронулись, господин комиссар? Вы уже уходите?

5

Хотя комиссар ни секунды не смотрел на Себастьяна пустыми глазами, ему уже кажется маловероятным, чтобы тот все это нарассказывал. Однако что-то профессор, вероятно, все же сказал, а остальное Шильф додумал своими силами. Во время лекции он не переставая помешивал в чашке, словно ожидая услышать еще один смертный приговор. Сейчас он поднялся на ноги и стоит, чуть покачиваясь, как манекен, кое-как установленный на полу. Подавляя головную боль, он ждет, когда в сознании проявится один из вопросов, ради которых он сюда, собственно, и пришел.

— Кто называет вас эзотериком? — спрашивает он наконец.

— Оскар, — отвечает Себастьян.

Он глядит на комиссара ясными глазами, цвет лица у него стал уже лучше, а движения пальцев, которыми он у себя на коленях играет сонату, показывают, что возможность выговориться пошла ему на пользу.

— Кто это?

— Замечательный вопрос.

Склонив голову набок, Себастьян вслушивается в пустоту, словно хочет поймать верный ответ в голосах синиц, щебечущих в зарослях глицинии. Лучший из людей, слышится в щебетании. Лучший из людей.

— Великолепный физик. Он работает в Женеве на новом ускорителе частиц. Съездите туда, если интересуетесь физикой. Там заглядывают во внутренности универсума.

— Материалисты заглядывают, как я полагаю.

— Вы попали в самую точку. — Себастьян смеется. — Впрочем, что касается Оскара, то тут я вовсе не уверен. Как раз вчера я думал над тем, что, может быть, мы всю жизнь неверно друг друга понимали.

Комиссар посмотрел на него, задержав взгляд на секунду дольше, чем следовало, и лишь затем кивнул.

— А какая-то практическая польза от такого ускорителя частиц есть? — спрашивает он.

— Оскар сказал бы — в качестве побочных отходов деятельности. В медицине, например, ускоренные частицы используются для облучения опухолей.

— Подумать только!

Пошатывание Шильфа усилилось. Он хватается за кресло, и под руку ему попадается швейцарский перочинный ножик, воткнутый в боковую обивку. Он кладет ножик на журнальный стол. На открытом лезвии — засохшая кровь. Головную боль как рукой сняло. Словно кто-то щелкнул выключателем.

— Вы мне очень помогли, — произносит комиссар.

Себастьян смотрит на ножик задумчивым взглядом, соображая, является ли он вещественным доказательством, а если да, то чего. Из него внезапно словно выкачали всю энергию, и, когда он наконец поднял голову, комиссар уже вышел в переднюю. И отправился он не в сторону входной двери, а вглубь квартиры.

— Выход — через переднюю прямо! — крикнул, догоняя его, Себастьян.

— Прежде чем уйти, я хочу познакомиться с вашим сыном.

— Но он спит.

— Уже нет.

Моргая глазами, как вышедший после дневного сеанса из кинотеатра и попавший на солнечную улицу зритель, Себастьян останавливается в прихожей, провожая глазами Шильфа, который уже взялся за ручку двери, ведущей в детскую комнату.

Лиам сидит в кресле, которое пока еще велико для его роста, в руках у него книга, которую он не читает. В комнате темно. Она так мала, что предметы обстановки трутся в ней друг о дружку боками. Полоска света, проникшая между занавесками, покрывает голову Лиама сплавом золота с серебром. Ангел в солнечном венце. Шильф проглатывает застрявший в горле комок, чтобы окончательно не растрогаться.

— Привет, — говорит он, откашлявшись. — Я из полиции. — Так как Лиам не реагирует, он добавляет: — Настоящий комиссар, как в телевизоре.

Книжка захлопнулась. Лиам оборачивается вместе с креслом.

— Я маленький, но не дурак, — говорит мальчик. — Можете разговаривать со мной по-нормальному.

Глядя на озабоченную мину Лиама, Шильф спрашивает себя, сколько лет может быть мальчику. Мягкие волосы выглядят со сна примятыми, местами сквозь них просвечивает кожа. На лице серьезное и внимательное выражение. Неожиданно Шильф пугается: вдруг чуткий слух ребенка расслышал голос наблюдателя, который в этот момент как раз спрашивает, может ли чуткий детский слух расслышать голос наблюдателя? И не потому ли Лиам так странно на него посмотрел?

— У вас что-то болит? — спрашивает мальчик.

Шильф оглядывается, куда бы присесть, и садится на край неприбранной кровати.

— Нет, — говорит он. — В данный момент ничего.

Лиам откладывает в сторону книгу и сразу становится на три года моложе. Он еще немного поворачивается вместе с креслом, пока они не оказываются так близко, что почти касаются друг друга коленками.

— Что вы тут делаете?

— Расследую твое похищение.

Лиам молча разглядывает свои пальцы, как будто обдумывая, не пора ли подстричь ногти.

— Верно, — произносит он. — Похищение.