Читаем без скачивания Back in the USSR - Артемий Троицкий

В музыкальном отношении все могло быть гораздо более интересно, но это не было самоцелью. Мы собрали довольно много полезных денег. Мы утвердили рок как позитивную социальную силу и доказали, что рокеры — не отщепенцы, а настоящие граждане своей страны. Мы дали знать миру, что советский рок существует.

Алла выступила на пределе своих сил: ей в этот день было труднее всех. После концерта она сидела совершенно белая в своей гримерной и едва реагировала на комплименты. У служебного выхода собралась колоссальная толпа фанов. Мы попрощались. Алла с эскортом разместилась в своем старом черном «мерседесе», я пошел пешком — мне было в другую сторону. Темный переулок, сумка на плече, массы за спиной скандируют «Алла!», и я, абсолютно один, шагаю прочь, в сторону проспекта Мира. Это был патетический момент. Кстати, я направлялся на Ленинградский вокзал. В городе уже начался IV рок-фестиваль.

На этот раз в Ленинграде было весело. Фестиваль впервые проходил не в тесном рок-клубе, а в огромном Дворце культуры «Невский» на рабочей окраине города. Тусовка из всех городов была в полном сборе. Я успел скорректировать свое сознание после недавних событий и чувствовал себя прекрасно, несмотря на легкие претензии ленинградцев по поводу того, что их группы не пригласили участвовать в «Счете № 904». «Спрингстина и Гэбриэла тоже не было — так что вы в хорошей компании...»

Наташа Веселова, очаровательный куратор рок-клуба, сказала: «У нас все вдруг стали такие смелые...» Я пропустил выступление «Алисы», которые пели песни вроде «Атеист-твист» и «Мое поколение»:

Мое поколение смотрит вниз.Мое поколение боится петь.Мое поколение чувствует воль.Но снова ставит себя под плеть...

но программа «Кино» доказала, что она права. Они начали с песни «Мы ждем перемен» и продолжали в том же боевом духе:

Мы родились в тесных квартирахновых районов,Мы потеряли невинностьв борьбе за любовь.Нам уже стали тесны надежды,Сшитые вами для нас одежды,И вот мы пришли сказать вамо том, что дальше:Дальше действовать будем мы!

«Кино» не только играли лучше, чем когда-либо; в песнях Виктора Цоя появились неожиданный оптимизм и социальная позитивность, далекие от недавних деклараций отчуждения:

...А те, кто слаб, живутиз запоя в запой,Кричат: «Нам не дали петь!»Кричат: «Попробуй тут спой!»А мы идем, мы сильны и бодры,Замерзшие пальцы ломают спички,От которых зажгутся костры.

Может быть, эти рок-марши были слишком безапелляционны и плакатны, но они точно соответствовали всеобщему состоянию ожидания обновления, "праздника на нашей улице". Никогда я не видел в Ленинграде столько улыбок: типичный образ рокера - сумрачная отстраненность - был больше не адекватен действительности.

Настоящим шоком даже для этого фестиваля и событием в истории всего нашего рока стало выступление "телевизора". Группа изменила состав и играла теперь синкопированный фон для нервных выпадов Михаила Борзыкина. Он выбрал самую опасную дорогу: беспощадный критический анализ действительности.

каскадеры на панели играют в Запад,им можно пошуметь - не все же плакать...а только там за колонной все тот же дядяв сером костюме с бетонным взглядом....мертвая среда, живые организмыи тусовка как высшая форма жизни.авангард на коленях, скупые меценаты,и снова униженные как зарплата.а мы идем, мы идем -и все это похоже на ходьбу на месте.

Это "а мы идем" перекликалось с песней Цоя. В первом случае, правда, фраза звучала как пламенный призыв, во втором- как сердитый вопрос.

Однако здесь не было большого противоречия. Это были две стороны одной медали, две черты одного явления — того, что началось настоящее движение. Новый общественный климат, импульс обновления придали музыкантам силы и чувство моральной ответственности. Те, кому было что сказать, не боялись теперь говорить откровенно. Рокеры были одними из первых, кто это сделал, не дожидаясь указаний и прямых разрешений. Песни Борзыкина, особенно одна, испугали многих чиновников — «это уж слишком...». Ему приходилось отстаивать свое право на бескомпромиссность — и тогда он просто доставал из своего бумажника вырезки из речей М. С. Горбачева. «Там были его высказывания об инициативе масс, критике и самокритике, гласности и так далее... Но чиновники реагировали насмешливо — мало ли что там лидер говорит... Я чувствовал себя идиотом, который всем старается доказать, что дважды два — четыре...» Песня, потрясшая фестиваль и заставившая говорить о «Телевизоре» как о самой острой и значительной группе в Ленинграде, называется «Выйти из-под контроля».

За нами следят начиная с детсадаДобрые тети, добрые дяди.По больным местам, в упор не глядя,Нас бьют, как домашний скот.Мы растем послушным стадом,Поем, что надо, живем, как надо.Снизу вверх затравленным взглядомСмотрим на тех, кто бьет.Выйти из-под контроля.Выйти из-под контроля.И петь о том, что видишь,А не то, что позволят, —Мы имеем право на стон.Скажите нам — кому это надо?Кто мы такие? Кто провокаторНаших недобрых снов?..Выйти из-под контроля...

На этом фоне недавние «властители дум» выглядели как пророки вчерашнего дня. «Аквариум» исповедовал ностальгический фолк-рок и созерцательную «духовность» («Любовь — это все, что мы есть»), «Зоопарк» вы-ступил с вокальным трио, продемонстрировав обычную смесь мягкой (теперь она уже казалась такой) сатиры и классного ритм-энд-блюза. «Странные игры» распались на две половины: «Игры» (братья Соллогуб с новым отличным гитаристом) играли интенсивный и довольно мелодичный пост-панк, а «АВИА» (клавишник, саксофонист и перкуссионист) показали уникальный синтез поп-китча, киномузыки, рока и музыкальной клоунады. Обе группы были хороши. Из новых понравились панковые «Объект насмешек» и шоу «Аукцыона», где гротескный лидер по кличке Слюнь разматывал на сцене рулоны туалетной бумаги с криками: «Деньги — это бумага!» Надежды москвичей, что они оставили рок-Ленинград позади, не оправдались. Согласен, что лучшие столичные группы — «Звуки Му», «Коперник», «Центр» — звучали более оригинально и «по-русски», но их было немного... (Что подтвердил летний фестиваль «Рок-лаборатории».) Кстати, «Браво» тем временем уже перешли в профессионалы.У ленинградского фестиваля случился замечательный «аппендикс». На следующий день после окончания в город приехал Билли Брэгг. Панк-бард выступал на полит-рок-фестивале в Хельсинки, и финны устроили ему и менеджеру Питеру Дженнеру туристский визит в Ленинград*.

* Надо сказать, что это не был первый неформальный рок-контакт. В декабре 1985 года в Ленинграде был Крисс Кросс из «Ультравокс», и он сыграл вместе с «Поп—механикой» на их концерте в рок-клубе.

Три дня разговоров, встреч с музыкантами и душевных «джемов» во время белых ночей. Более того, удалось организовать настоящий концерт, и не где-нибудь, а в городском комитете комсомола, куда впервые в жизни при-шла вся компания из рок-клуба. Билли пел, дискутировал и отвечал на вопросы вроде: «Неужели вы на самом деле верите в профсоюзы?» Его неожиданной миссией оказалось утверждение идеалов рабочего класса среди скептически настроенных «красных рокеров». Он показал публике английские майки с портретом Юрия Гагарина и рисунками Маяковского, сделав при этом следующее заявление: «Многие артисты и молодые люди на Западе сейчас обращаются к советскому революционному искусству в поисках нового стиля и выхода из тупика. Вам не стоит смотреть на Запад и искать вдохновения там — у нас самих нет ответов. Вы имеете потрясающие культурные традиции и должны расти из собственных корней...» Я был очень рад все это перевести; рок-клуб призадумался.

Не знаю, что заставило Брэгга столь истово говорить о национальных истоках, возможно, так сильно повлияла на него встреча с Сашей Башлачевым. Мы просидели ночь напролет у Бориса Гребенщикова, и все три барда пели свои песни. Башлачев был фантастичен, как всегда. Он уже стал знаменит, уехал из Череповца и жил жизнью странника-менестреля, скитаясь по просторам России и Сибири, с заездами в Эстонию и Казахстан, и зарабатывал себе на пропитание квартирными концертами. Он оставался одним из немногих «нелегалов» рока: все попытки как-то протащить его песни в эфир или напечатать стихи в прессе оканчивались ничем. Боязнь редакторов можно было понять: Башлачев писал абсолютно бескомпромиссно и беспощадно — иначе не мог. Кажется, никто сильнее его не сказал об отчаянии и распаде России («Лихо», «Некому березу заломати», «Посошок»), и вместе с тем именно он написал удивительные по мощи песни о духовном возрождении страны («Ванюша», «Имя имен», «Вечный пост»). Творчество его по сути было глубоко религиозным, хотя и далеким от формальных православных канонов. Вообще, дар Башлачева не вписывался ни в какие рамки, он одним махом бесконечно раздвинул границы нашего рока, соединив его со стихией вольной языческой песни. Он творил невероятные штуки с русским языком, обнаружив в себе едва ли не лучшего поэта своего поколения. Нельзя сказать, что никто из наших рокеров до Башлачева не пытался проецировать традиции «большой» русской культуры на свое творчество, но Саша стал первым, у кого это получилось совершенно органично, убедительно и на том уровне, каким можно мерить классику... Поэтому мне всегда было не очень ловко причислять его к клану рок-бардов: номинально, «телесно» принадлежа к рок-тусовке, душой он был где-то еще выше, дальше, глубже... Впрочем, я почти уверен: родись Пушкин на полтора столетия позже, он тоже писал бы рок-песни.